Дневники мэтра Шабли - Вера Камша

Жаль, я никогда не узнаю, кем были мои настоящие родители, но у меня слишком тонкие кости и слишком живое воображение для крестьянина или ремесленника. Мне неприятно об этом думать, но моя мать, наверняка, стала жертвой какого-нибудь высокородного кутилы, и чтобы скрыть свой позор оставила сына на крыльце церкви в Барсине. У меня чуть ниже плеча родимое пятно весьма необычной формы. Каюсь, я посещал уроки рисования, где унары по очереди позировали друг другу, ведь вполне может быть, что однажды я узнаю своего племянника или брата. Пока же мне приходится довольствоваться обществом перчаточников.

Жанна заявила, что не желает слышать о Надоре, а ее муж озабочен лишь продажей перчаток. Во время восстания Борна торговля шла хуже, чем в мирные времена, этого достаточно, чтобы Донован Кошоник желает Окделлам поражения и превозносит до небес маршала Алву, а я и не знал, что разбивший Борна негодяй успел получить маршальскую перевязь.

То, что в Надор послали кэналлийца, лично меня не удивило: Вороны посадили Олларов на трон и волей узурпатора из морисских полукровок превратились в знатнейших вельмож. Возможно, я несколько предвзят к нынешнему герцогу, но потомок предателей и убийц не может вызывать симпатий у человека, превыше всего ставящего человеческую жизнь и человеческий разум. Но как все-таки причудливо тасуется колода судеб. В конце прошлого круга Рамиро Алва убил короля и открыл ворота марагонскому бастарду, но не успел воспользоваться плодами своего предательства. Эрнани Ракан был отомщен, правда ценой жизни Алана Окделла. Прошло почти четыреста лет, и потомок мстителя поднял восстание, подавлять которое выпало потомку предателя. Вот сюжет, достойный пера Дидериха, но великий Вальтер мертв, а я жив. Когда-нибудь напишу драму и назову ее «Потомок предателя» или «Замкнувшийся круг».

24 день месяца Весенних Молний 393 года круга Скал.

Нынешней ночью имело место странное происшествие. Вечером все было, как обычно. После ужина я правил старинную балладу, посвященную сражению Рамиро Алвы с Франциском Олларом. Будущий предатель победил будущего короля и по утверждению неизвестного автора был в свою очередь побежден благородством и отвагой марагонца. С поэтической точки зрения произведение безупречно, но меня коробит откровенное восхваление предателя.

Лично я склоняюсь к мысли, что неизвестный поэт никто иной, как Октавий Оллар. Известно, что сын Франциска в юности баловался пером и проявил незаурядные способности к стихосложению, но затем сжег свои творения. Я долго думал, как сохранить прелесть и строй стиха и при этом уйти от восхвалений Рамиро и вчера меня осенило. Нужно превратить Рамиро в безымянного талигойского рыцаря, а концовку подправить таким образом, чтобы она коробила слух и производила впечатление приписанной позднее приспешниками Олларов. Работа спорилась, я не замечал времени и очень удивился, когда понял, что засиделся заполночь. Нужно было ложиться, но я сидел за столом, раз за разом перечитывая то, что у меня получилось и вдругя услышал негромкий, дребезжащий звук, словно кто-то бил в треснутый колокол. Ничего подобного я не слышал, но любопытство заставило меня встать, взять свечу и выйти в коридор. Колокол бил в гимнастическом крыле, и я пошел туда.

Я уже упоминал, что Лаик необычайно запутана. Я здесь уже полгода, но не могу сказать, что знаю все лестницы и переходы, не говоря о подвалах. Я не рискнул искать прямую дорогу и решил дойти до главной лестницы, спуститься на первый этаж и пройти мимо старой галереи к фехтовальному залу, в котором когда-то был танкредианский храм. Страшно мне не было, скорее любопытно. Лаик тонула во мраке, и мне подумалось, что мое ночное путешествие - прекрасная аллегория жизни ученого или поэта. Темнота, дорога к чему-то неведомому, слабый огонек в руке и одиночество.

Звон не прекращался, но и не приближался, я вышел к парадной лестнице и глянул в залитый лунным светом вестибюль, показавшийся мне огромным. Из-под моих ног выскочила кошка и потрусила вниз, раздался глухой стук, колокол забил чаще и звонче. Я начал спускаться, но на предпоследней площадке остановился. Звон колокола потревожил не только меня, какой-то унар проснулся и решил проверить, в чем дело. Высокий плечистый юноша осторожно шел впереди. Как ментору, мне следовало его окликнуть, но я решил проследить за предприимчивым унаром, умудрившимся выбраться из запертой комнаты. Молодой человек пересек вестибюль и скрылся в прихожей. Заскрипела тяжелая входная дверь, значит, у юного искателя приключений был ключ? Капитана Арамону, узнай он об этом, хватил бы удар.

Я решил до поры до времени не выдавать своего присутствия и отступил в тень. Днем солнце припекало по-летнему, но ночи стояли холодными, а проказник был легко одет. Вряд ли он отлучился надолго. Так и оказалось. Прошло несколько минут, и унар вернулся, но не один. Рядом с ним хромал какой-то человек со шпагой на боку. Из своего убежища я не мог разобрать лиц, только силуэты. Мужчина и мальчик свернули в длинный коридор, и я, немного поколебавшись, двинулся следом, хотя вид шпаги несколько притупил мою тягу к приключениям. Я прикрыл ладонью свечу и заглянул в коридор, там было темно, если не считать слабых пятен лунного света на полу.

Я задумался, продолжать ли преследование, позвать на помощь или вернуться к себе, но все разрешилось самым неожиданным образом. Из коридора вышел отец Герман, я был так удивлен, что вскрикнул, и олларианец досадливо поморщился. Сегодня он в своем черном одеянии, как никогда, напоминал таинственного злодея. Не хватало только окровавленного кинжала в руках.

- Решили взглянуть на местную достопримечательность? - клирик улыбался, но я не сомневался, что он раздосадован, - конечно, они вполне безобидны, но я бы вам не советовал. Зрелище весьма неприятное.

Наверное, у меня был удивительно глупый вид, потому что аспид смягчился. Он решил, что я собрался глянуть на призраков Лаик, о существовании которых я к своему стыду позабыл. Впрочем, некоторые ученые полагают, что некоторые сущности обладают способностью влиять на человеческий мозг, вынуждая людей не думать о малоприятном соседстве. Трудно сказать, так ли это, мы слишком мало знаем об этом предмете, чтоб судить наверняка. В любом случае у меня не возникло ни малейшего желания препираться с клириком, и я отправился к себе. О мужчине и мальчике я вспомнил только у двери своих комнат, когда возвращаться было уже глупо. Впрочем, отец Герман не мог их не встретить. Раз он не счел нужным о них упоминать, я не собираюсь ставить себя в глупое положение и поднимать тревогу, тем более, слабое зрение и отвратительное освещение не позволило мне узнать ночных путешественников.