Откровенные записи Кости Хубова - Владимир Файнберг

Некуда было от всего этого деться. Некуда деться.

С грехом пополам я кончал учиться в последнем классе. Наступали весенние каникулы, последние школьные каникулы. У родителей одного из моих соучеников имелась дача. Он пригласил шестерых наших парней, в том числе и меня, отправиться в весенний поход по течению какой‑то вроде бы очистившейся ото льда речки Рожайки, чтобы проветриться, половить рыбу и по окончании пешего путешествия с ночёвками у костра добраться до дачи и провести там оставшееся время каникул.

С удочками, тяжелыми палатками и рюкзаками, набитыми хлебом, картошкой, тушенкой и другими консервами, мы поджидали днём у Центрального телеграфа — сборного пункта нашего запаздывающего участника. Непомерно тучного. Отара Беридзе.

Закомплексованный малый, он всегда сетовал, что даже девушки из нашего класса не хотят с ним дружить, что у него до сих пор не было ни одного романа, ни разу даже не целовался.

Я‑то, наоборот, всегда находился в центре внимания наших девиц. И не только наших.

Короче говоря, этот толстяк сильно запоздал. Да ещё почему‑то явился без рюкзака. Признался, что накануне познакомился в булочной с каким‑то «дивным созданием». И в данный момент направляется к метро «Охотный ряд» на свидание, чтобы для начала отправиться с этой девицей в кино или в кафе–мороженое.

Мы были заинтригованы. И решили пусть опоздать на электричку, но сопроводить его, хоть издали взглянуть на «дивное создание».

И тут он оробел. Чем ближе подходила наша компания к месту свидания, тем медленнее он плёлся. У самого метро с надеждой сказал: «А может, она не придёт?».

Мы не стали ждать вместе с ним. Спустились к платформам и поехали на вокзал.

Поход оказался неудачен. Леса не просохли. Грязища была страшная. Кое–где лежали пласты снега. По ночам было очень холодно. Да и потом, на даче нечем было топить печку. Выяснилось, в рюкзаках у братвы имелась водка. Я‑то её терпеть не могу. Ребята же перепились. До рвоты.

А когда я вернулся домой, мама и Герман Аристархович сказали, что отец ушел жить к своим родителям.

В тот же день и я переселился к дедушке и бабушке.

5

При том, что я, наверное, никогда не кажусь одиноким, что многие женщины, как говорится, сразу кладут на меня глаз, не с кем быть самим собой. Можно это понять? Неужели я один такой урод? Тот же Лермонтов написал: «В душе моей, как в океане, надежд разбитых груз лежит».

Каких надежд? Что за особые надежды могли быть у маменькиного сынка?

Я всегда мечтал прорваться куда‑то в другой мир, к другим людям. Смутно чувствовал, что вокруг какая‑то фальшь, игра в чепуху. «Майя», как говорили древние индусы.

И тогда, в советские годы, и теперь, после того как всё вроде бы изменилось, чувствую себя выпадающим из общего порядка вещей.

Потому и ухватился за лабораторию, приоткрывшую дверь во что‑то иное.

Есть выражение «виртуальная реальность». Вот я — реальность, деревья — реальность, трава — реальность. Даже облака — реальность.

Люди опутали себя невидимой, но вполне ощутимой реальностью, которой на самом деле на Земле нет. И эта условная, но вполне ощутимая виртуальная реальность запутывает их, душит. Заставляет притворяться.

Хорошо помню вечер, когда на всё открылись глаза. Это случилось за несколько лет до перестройки. Я был ещё прописан у мамы. Она иззвонилась, напоминала, что её мучают агитаторы избирательного участка, требуют, чтобы я явился туда голосовать.

Взял паспорт, поехал на другой конец Москвы в ту самую школу, которую недавно окончил. Избирательный участок был там. Впервые предстояло мне выбирать в Верховный совет СССР.

Длинный ряд столов с торчащими буквами алфавита тянулся по школьному коридору. В конце его за занавеской я должен был сделать свой тайный выбор.

С дурацким волнением получил бюллетень для голосования. И увидел, что в нём напечатана только одна фамилия!

«В чем же выбор?» — мелькнуло в голове. Пораженный этой простой мыслью, я как дурак спросил у людей, тоже пришедших голосовать:

— В чем же выбор? Между кем и кем выбирать?

Все они до одного отшатнулись от меня. Член избирательной комиссии прикрикнул:

— Молодой человек, кончайте рассуждать! Идите и голосуйте.

— Но если это выборы, между кем и кем выбирать? — Я понял, что выгляжу полным идиотом и в отчаянии порвал свой бюллетень на глазах у всех.

По выходе из школы меня нагнали два человека, потребовали паспорт, потом затолкали в милицейский «газик», отвезли в милицию. Учинили допрос. Выписали данные из паспорта. И отпустили уже ближе к ночи, пригрозив, что посадят за тунеядство.

Позже я понял, что с этого момента путь в университет или в какой‑либо вуз мне заказан. И на работу, кроме как сторожем, истопником или дворником, не устроишься.

Так я попал в категорию тунеядцев.

В результате меня, конечно, загребли в армию.

Монголия, бронетанковая часть. Летом раскалённая от жары броня, зимой морозы под сорок градусов. Резко континентальный климат, как учили в школе.

Единственно в чем повезло — с сослуживцами. Одним из солдат моего взвода был Вася Бугров. Из семьи потомственных циркачей–дрессировщиков. Он‑то после демобилизации и пристроил меня жонглёром в свою труппу.

Зарабатывал я ничтожные деньги. Зато получил возможность странствовать с цирком по России. И отныне обладал трудовой книжкой, доказывающей, что я не тунеядец.

6

Я часто упоминаю о заглядывающихся на меня женщинах.

Ещё учась в восьмом классе, стал замечать: меня как‑то особенно выделяет наша очкастая директриса. То погладит по всегда длинным вьющимся волосам, то зазовёт к себе в кабинет, усадит на диван и сама усядется рядом, вплотную. Несёт всякую чушь о том, что я должен хорошо учиться. Тяжело дышит. Приглашает к себе домой.

И мне становилось страшно.

К тому времени некоторые соученики уже познали то, что называется «секс». Я был нисколько не лучше и не хуже других. Меня тоже мучительно тянуло к девушкам. Но вот проклятье! Я не мог, не хотел, не полюбив, заниматься с кем бы то ни было этим делом.

Позже, уже после армии, сыграл свою роль один, может быть, и смехотворный на чей‑то взгляд случай. Как‑то нестерпимо жарким июльским днём я встретил на улице Отара Беридзе, облизывающего эскимо. Он потряс меня сообщением о том, что сдал вступительные экзамены и принят в самый престижный вуз страны — МГИМО, Московский институт международных отношений.

Его отец работал, кажется, во Внешторгбанке.

И ещё потный увалень поведал о том, что победил в себе робость по отношению к «чудным созданиям», хвастался участием в каких‑то оргиях и утверждал, что отныне способен соблазнить любую женщину.

«Они любят не нас, а наши деньги», — заявил он с отвратительным самодовольством.

Не знаю, как это я поддался на уговоры составить ему компанию — на несколько дней поехать купаться в озере в Смоленской области. Там был пионерлагерь, которым руководил один из его многочисленных родственников.

На следующее утро поездом выехали в Смоленск. Оттуда рейсовым автобусом добрались до лагеря. Была середина знойного дня. Озеро окружал сосновый лес. В лесу стояли безмолвные корпуса, где спали дети. Был «мёртвый час».

Оказалось, начальник лагеря тоже спит.

Ожидая, пока он проснётся и нас разместит, мы уселись под соснами невдалеке от лагерной кухни. Там под навесом среди ящиков из‑под продуктов стояли бидоны. И раскладушка, на которой под простынёй разметалась во сне какая‑то пышнотелая тётка.

— Наверное, повариха, — сказал, поднимаясь, Отар. — Сейчас она станет моей!

Я содрогнулся. И пока он решительно направлялся к раскладушке, стал ждать скандала.

Отар подошел к разморенной духотой спящей, откинул простыню и полез на тётку, одновременно сдирая с себя джинсы.

— Ужас! — вскричала она. — Кошмар!

Но он уже делал своё обезьянье дело, а она всё бормотала:

— Ужас! Кошмар! Кошмар! Кошмар! Ужас!

Меня замутило. Я встал, пошел к озеру.

7

По–моему, мир загнивает. Или так было всегда?

Мы с отцом жили в одной из двух комнат у бабушки и дедушки. Возвращаясь из своих киноэкспедиций, он не упускал случая пойти на ипподром. Однажды втайне от бабушки с дедушкой взял с собой и меня.

Я сидел на трибуне среди тысячной галдящей толпы. Ничего не понимал в этих «рысистых испытаниях». Но было ясно, что любителей бегов интересуют не лошади, а выигрыш в тотализаторе. Отец с программкой в руках всё время бегал к кассам делать ставки. Оставлял меня одного.

Рядом тусовалась компания подростков с испитыми лицами. Братва потрошила явно украденный у кого‑то бумажник. Поймав мой взгляд, старший из них не побоялся похвастаться: