Теперь я твоя мама - Лаура Эллиот

Он почувствовал, как я вздрогнула от страха, а мое чрево сжалось от ужасного решения.

Наш ребенок растет, создаваемый шепотом.

Однажды я встретила человека, который знал язык лошадей. Это был невысокий плотный мужчина в широкополой шляпе с пером, лихо воткнутым в тулью. Я была заинтригована этой его способностью, но мужчина сказал, что он всего лишь понимает лошадей. Он пришел к нам вскоре после того, как мы купили Огастаса. У коня оказалось слишком много дурных привычек, чтобы мы с Дэвидом могли вдвоем с ними справиться, и тогда он позвал этого человека. Я наблюдала, как он остановился возле Огастаса, прижался к нему щекой, не угрожая, а лишь усиливая слова, с которыми обратился к разуму лошади, пытаясь наладить контакт с яростью, не дававшей приручить ее. Когда он закончил, Огастас оставался таким же веселым, но теперь с ним можно было найти общий язык. Теперь его на лугу не встретишь, мы его продали одному коневоду. Я сказала Дэвиду, что однажды, когда я на нем ехала, он перестал слушаться и чуть не выбросил меня из седла. Каждый раз, когда я потом проходила мимо ворот и видела его, мне становилось не по себе. Мне хотелось это забыть.

«Это случится, – обещал мне шепот. – Верь нам… верь в нас… мы шепчем о том, что должно случиться».

Дэвиду не хотелось, чтобы я спала одна, но когда я сказала, что у меня в некоторых местах появилась сыпь, он понял. Ничто не должно было угрожать новой жизни, которую мы создавали. Я сказала, что люблю его, объяснила, как гормоны бесятся во время беременности и что заниматься в это время любовью нежелательно. Я пообещала, что после родов все изменится.

Когда я пришла домой вечером накануне его отъезда, он сказал, что нам надо поговорить, взял меня за руки и усадил на стул.

– Успокойся, – сказал он, – и выслушай меня. Из-за всей этой суеты и работы допоздна, если не считать поездки в Дублин, я, с тех пор как вернулся домой, почти не вижу тебя.

Он поцеловал меня, ожидая, что я отвечу на ласку. Я застыла на месте. Мое тело запротестовало, обвиняя его в эгоизме и желании потакать собственным прихотям. Он не видел испуга за моей маской холодности? Как такое возможно?

– Почему ты отталкиваешь меня? – спросил он. – Неужели ты думаешь, что я животное, которое не может просто лежать рядом, не испытывая желания вторгнуться в твое тело?

Я почти решилась рассказать ему правду. Я почувствовала, как задрожали ноги. Мне захотелось встать на колени и сознаться во всем. Но шепот уже не старался мягко убедить меня. Теперь он приказывал. Я выпрямилась и взглянула на мужчину, чьих детей я носила так недолго, всех пятерых, и который теперь пытался заставить меня продолжить это.

«Больше никогда… больше никогда… больше никогда…»

Он отпрянул от меня, пожелал спокойной ночи и сухо поцеловал в лоб. Я понимаю его желание разделить мои переживания, но это путешествие мне суждено совершить в одиночку.

К тому времени, как мы вышли из «Мускатного ореха», дождь уже закончился. На рынке начали появляться покупатели. Возле кафе на одеяле сидела какая-то женщина, явно не из местных. Ей был максимум двадцать один год. На руках она держала младенца, а рядом с ней примостился маленький мальчик с тусклыми глазами. Я начала рыться в сумочке в поисках мелочи, а Мириам вернулась назад в кафе, чтобы купить сэндвичей и кофе для матери и молока для мальчика.

Женщина сказала, что мальчика зовут Миссус. По всей видимости, ей, такой хрупкой, было тяжело справляться с малышом одной.

Казалось, взгляд ее внимательных, многое повидавших глаз проникает мне глубоко в душу, где спрятан мой страшный секрет. Тротуар подо мной качнулся, а может, я просто споткнулась. Монеты выпали из моей руки и покатились по камням улицы. Маленький мальчик быстро собрал их и зажал в кулачке.

Филлис Лайонс вернулась из аптеки с лекарствами для своей матери и попросила подвезти ее домой. Ее машина была в ремонте, и ей не хотелось ехать на автобусе, который отправлялся в два часа пополудни. Мириам помахала нам рукой на прощание, и мы остались вдвоем. Я подозреваю, что она была рада наконец сбежать в свой дом, находящийся на другой стороне Маркет-сквер.

Пока мы ехали, Филлис без устали рассказывала о болезнях матери и собственных потугах облегчить их. Я остановилась у ворот ее дома, дожидаясь, пока она выйдет из машины.

Она предложила мне зайти и поздороваться с ее матерью.

– Она любит гостей, – сообщила она.

Я уставилась на серые шторы на окнах первого этажа. Ее мать, вероятно, наблюдала за нами, опершись на ходунки. У них в доме нечем было дышать из-за дыма и затхлого запаха.

Я ответила, что жду звонка от Дэвида. Филлис кивнула с таким видом, словно у меня всегда была одна и та же отговорка.

Она вышла из машины и обогнула дом, с трудом протиснувшись мимо трактора. Обрабатывать несколько акров земли и приглядывать за больной матерью… Нелегко же ей живется, но она не жалуется.

Я проехала дальше по улочке и завернула в серые объятия Рокроуз. Я заперла за собой входную дверь. Какое же облегчение снова оказаться в одиночестве, снова быть в состоянии дышать, снять корсаж и насладиться тишиной, в которой слышен лишь шепот!

Я постоянно общаюсь с разными женщинами. Они смотрят на мой живот и потом с готовностью выкладывают самое сокровенное. Одна женщина рассказала мне, что когда она была беременна, то ни разу за все девять месяцев не почувствовала движение ребенка. Ей сейчас восемнадцать лет. Она получила в Соединенных Штатах стипендию на участие в легкоатлетических соревнованиях. Еще одна женщина призналась, что была уверена, что на четвертом месяце у нее случился выкидыш. Того же мнения был и ее гинеколог. Ей вот-вот должны были сделать чистку матки, но ребенок вовремя пошевелился. Соберите несколько женщин в одном месте, и они расскажут такие истории, от которых доктора будут в недоумении чесать затылок.

Карла Келли пишет об этом в своей колонке. Милые веселые истории о малышах, которые пинками и тычками прокладывают себе дорогу в большой мир. Вскоре после событий того вечера я послала ей письмо. Я спросила у нее, можно ли хранить надежду, если твое чрево отказывается повиноваться. Письмо я, конечно, не подписала. Она не смогла мне ничего ответить и передала письмо Алиссе Фэй, которая вела колонку советов. Алисса Фэй считает, что она как психолог лучше понимает человеческую натуру, чем обычный журналист. Человеческие страдания – ее профиль. Три недели она анализировала мои выкидыши, мою голову, мои эмоции. Я написала свою историю не для того, чтобы ее напечатали. Я просто хотела узнать, сможет ли Карла Келли понять, посочувствовать. Я узнала ответ.

На прошлой неделе, в Дублине, я видела ее с мужем в «Браун Томас». По крайней мере, мне кажется, что это был ее муж. Он старался держаться незаметно, но по тому, как она ухватилась за его руку, я поняла, что он и есть ее надежда и опора в жизни. Они рассматривали детские вещи. Я последовала за ними из магазина вверх по Графтон-стрит. У продавцов цветов было много работы. Стрелиции вспыхивали на фоне хризантем, а плотные бутоны роз торчали из ведер с водой, словно копья. Она купила букет роз, и они пошли дальше. Я потеряла их из виду, когда они вошли в торговый центр «Стивенс Грин». При желании, думаю, я могла бы ее там разыскать. Она высокая и довольно видная женщина, которую легко заметить в толпе. Однако у меня не было сил идти дальше. Я зашла в ближайшее кафе и попросила стакан воды. Официантка, уже немолодая женщина, окинула меня опытным взглядом. Она моментально принесла воду и предложила вызвать для меня такси.

– Кажется, что это никогда не закончится, – сказала она. – Особенно в последние месяцы перед родами. Но и этому придет конец, и тогда ты все поймешь.

Она говорила с жаром. Они все любят так говорить, предупреждая о неминуемом хаосе и целой веренице незначительных изменений, которые перевернут мою жизнь вверх дном.

Вскоре приехало такси. Я заметила Карлу Келли с мужем, когда выходила из кафе. Они над чем-то смеялись. У нее была запрокинута голова, рот прикрыт ладонью, словно смех – это какое-то дикое животное, которое нельзя выпускать на волю. Я уже давно так не смеялась. Я вообще когда-нибудь так смеялась? Наверняка. Особенно в первое время после того, как вышла замуж за Дэвида. Сейчас я смеюсь только в подходящих ситуациях. Мой смех звучит вполне естественно, спонтанно, даже заразительно. Постоянно работая с людьми, когда требуется умение говорить приятные вещи и восхищаться, я приобрела определенные способности. Теперь только они меня и спасают. Но иногда бывают проколы. В такие моменты мне нужно всего лишь прикоснуться к животу. Скупые жесты создают понятный язык, который позволяет мне быть усталой, обеспокоенной, раздраженной, несносной и даже непоследовательной в поступках.