О любви. Истории и рассказы - Александр Цыпкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хотя над тетей Машей люди довольно часто беззастенчиво смеялись, она в пререкания с ними не вступала. Только один раз ее вынудили обстоятельства. Дело было так. В нашем крупном семеноводческом совхозе по окончании посевной праздновали «Борозду», как ее называли. Выдали рабочим заслуженные премиальные, ну и погуляли все всласть. А на другой день выяснилось, что как-то в суете остался незасеянным отдаленный клин между двумя березовыми колками. Поскольку в район об окончании посевной уже отрапортовали, то в срочном порядке Пашину бригаду на эту работу и отрядили. Про еду хмельные еще трактористы вспомнили, когда время обеда пришло, а продуктов с собой, как оказалось, никто не захватил. До села было около семи километров, поэтому возвращаться не стали, а решили покемарить в тенечке, да тем и обойтись. Привыкшие подсмеиваться над Пашей, мужики и на сей раз правилу своему не изменили.
– Паша, а ты что своему Крокодилу на премиальные купишь? – подтрунивал над ним его напарник.
– А тебе какое дело? – услышали вдруг мужики Машин голос. – Чего ты обо мне хлопочешь? Своих забот мало? Красота скоротечна, совместно с молодостью уходит, скоро и у твоей супружницы морщины по аршину будут, может, непригляднее меня станет. Не забывай об этом, если часом над человеком посмеяться захочешь, – закончила она свою отповедь.
Маша-Крокодил стояла в пяти шагах от механизаторов, скрестив руки на мощной груди. У ног ее стояла большая сумка – не иначе с Пашиным обедом.
– Ты че, Маш? – оторопел и Паша.
– Опохмелиться принесла, Паш, да пообедать, – кротко ответила она.
– Отдохни, Маш, – пожалел Паша жену, вытиравшую пот со лба.
– Некогда, Паш, – сказала она и заторопилась в обратный неблизкий путь на своих коротких крокодильих ножках.
– Ну чего примолкли? Обедать присаживайтесь, – пригласил Паша насмешников. – Я свою Марью ни на кого никогда не променяю, а красавиц вам, дуракам, оставил.
Однажды мой сынок нечаянно уронил со второго этажа игрушечный пистолетик, которым очень дорожил. Боевое оружие малыша, как на грех, провалилось в щель между стеной и лестницей, угодив прямехонько в Машину кладовку. Проведав об этом, сострадательная женщина, не пожалев времени, в поисках игрушки переворошила все сундуки, весь хлам перетряхнула и поздним вечером, уставшая до изнеможения, принесла-таки парнишке игрушку. Она была в пропыленном платье, с головы до ног в паутине, грязные борозды от стекавшего по лицу пота устрашили бы без преувеличения кого угодно, но мой счастливый малыш бросился ей на шею, крепко обнял и расцеловал. А о пущей признательности она и мечтать не могла! Неудивительно, что, даже повзрослев, сын отчетливо помнит этот случай: доброта хранится в памяти человека пожизненно.
Ровно через год после недолговременной тяжелой болезни тетя Маша умерла. С ее уходом все соседи словно что-то потеряли, а Паша при известии о смерти жены враз постарел. Спустя две недели после похорон он повесился: жить дальше без солнечной любви Марьи и ее сердечности Паша не захотел.
Ольга Есаулкова. Обещание
Василий тащил тяжеленные ведра с ледяной водой (ох, как на Северном полюсе!). Сейчас вода немного погреется на солнце – и поливать огород. Хозяйство не такое большое, как у других односельчан, но все равно требует усилий и щепетильного соблюдения распорядка.
Наточка к тому времени уже почти совсем не ходила. Только лежала в тени огромной старой яблони и часто-часто громко отдувалась, сильно выпячивая пухленькую нижнюю губу. Жара стояла такая, что население ада, наверное, громко хохотало: завидуйте нам, мол, у нас-то попрохладнее будет!
Ната посасывала лимонную дольку и обмахивалась журналом «Здоровье», номер пятый за 1978 год. «Труд – источник радости!» – весело вещала обложка. Василий согласно хмыкал. Он готов был трудиться сколько угодно и получать от этого и радость, и приятную усталость, а можно и без радости – лишь бы с Натой все было хорошо. «Моя королевишна», – называл Василий Нату в порыве особой нежности, от которой он иногда начинал задыхаться, а потом сердце делало «бум», и он снова мог продолжать жить.
«Королевишна» возлежала под яблоней, и ее живот возвышался огромной, наполненной жизнью горой. Там, в недрах горы, кто-то плавал в вязком теплом вареве. Кто-то крохотный, но уже похожий на Василия.
Несколько месяцев назад на осмотре в районной поликлинике Василий буквально заткнул любезного и внимательного седого доктора, когда тот пытался сообщить им пол младенца. Нет-нет-нет, такой сюрприз! Да и какая разница, какого пола будет их с Наточкой чудо. Чудо – оно и есть чудо. Чудо чудесное… Василию беспрестанно хотелось петь. Он на радостях, когда Ната сообщила ему новость, даже курить бросил. И вот ведь теперь не хотелось же, не тянуло совершенно.
До родов оставалось еще две недели. Пережить бы эту жару, даст Бог, и все будет хорошо. Дотянем, прорвемся, куда мы денемся! Никуда не денемся… Никуда…
А гроза уже собиралась, копила силы в сердцевине своего огненного чрева, утрамбовывала всю свою злость и ярость…
…Как ему так могло повезти, Василий не знал и никак не мог поверить своему счастью. Неужели заслужил, дожил? Он овдовел в тридцать лет. Первая его жена, красивая и разбитная, тяжеловесная, но очень мягкая и уютная Маринка утонула. Пошла как-то купаться и не вернулась. Попала в водоворот и не смогла выбраться. Сильная, хваткая Маринка – не смогла…
– Женился бы снова, Василий, полегче бы стало, – советовали ему соседки, и соседкам вторила мать. Но он не мог даже думать об этом. А затем и вовсе свыкся, смирился, забыл. И боялся. Боялся до темного, мрачного, всеобъемлющего ужаса, что снова что-то произойдет с родным существом.
Ему исполнилось сорок, когда в село вернулась Ната, окончив школу и выучившись на фельдшера в областном центре, где жила у своей тетки, по признанию самой Наты, «как у Христа за пазухой». Василий потом ее расспрашивал:
– Почему не осталась в городе? Работа, жилье, общество – всяко лучше, чем тут. Глухомань, без перспектив, без… без ничего!
Ната кокетливо хохотала:
– Неужели ты вправду совсем ничего не понимаешь? Балбес! Я вернулась из-за тебя! Ты же мне обещал… Как же ты не помнишь?
Василий не помнил. Само присутствие Наточки рядом отшибало память напрочь. Ладная, миниатюрная, вся такая гибкая и нежная, Ната почему-то выбрала его. Какая уж тут память, тут бы не свихнуться…
…Наташе исполнилось тогда двенадцать, это было последнее ее лето перед отъездом в город. В один из теплых, пахнущих свежестью и душистым табаком вечеров они с подружками до глубокой темноты засиделись на берегу реки. Щебетали, смеялись, смотрели на звезды… Что еще делают девочки-подростки, собравшись вместе? Конечно, они говорили о женихах.
– Натка, а ты как выбирать жениха будешь? – любопытствовала одна из подруг, рыжеволосая Нинка, с вечным насморком в веснушчатом носу и не менее вечным ветром в хорошенькой голове.
Натку такие разговоры раздражали бесконечно! Чтобы заткнуть чрезмерный интерес, Натка сдерзила:
– А я уже выбрала!
«Как? Кого? Кто он? Он местный? А сколько ему лет?» – и тому подобное…
– Да вот же он, – Ната ткнула пальцем в мужчину, который шел к ним по полю со стороны деревни.
Василий приблизился к берегу, молчаливо обошел стороной притихших девчонок. Он отвязал свою зеленобокую старенькую лодку, ловко впрыгнул в нее и почти уже отплыл, как неуемная Нинка громко прогундосила:
– Василий Петрович, а Василий Петрович!
– Что тебе, Нина? – Черноволосый, кудрявый, бородатый Василий казался девочкам чуть ли не дедушкой.
– А вот вопрос есть! – Нина хохотнула. – А ну как вы женитесь на нашей Натке, когда она подрастет?
Василий вздрогнул, как под ударом плети. Все внутри засаднило, образ Марины тотчас был извлечен услужливой памятью и продемонстрирован ему со всех сторон. Отшутиться – самый верный способ унять боль.
– Конечно, женюсь! – браво крикнул Василий.
Натка тоже не из робких, в нее уже черт вселился, не остановить!
– Обещаете? – вскрикнула она.
– Да, Ната, конечно, обещаю, – ответил Василий.
Отпустило. И отчего-то стало так легко и хорошо, как давно уже не было, очень просто все стало, и он повторил:
– Обещаааааю!
Остаток лета Ната украдкой наблюдала за Василием. Он ей действительно очень нравился! Ей нравилось, как он двигается, как уверенно ходит, как легко спрыгивает со стремянки, как толково разговаривает. Даже его бородатость ей нравилась. И ни капельки он не старый – просто такой… взрослый, настоящий. Надежный. И еще – он ей пообещал.
Наткиной наивности хватило ненадолго. Но ей так хотелось верить этому обещанию, что, вопреки здравому смыслу и всем уговорам, она вернулась в село. А все остальное, что произошло дальше с ней и Василием, было лишь продолжением истории, начало которой положила Нинка, рыжеволосый сопливый ангел.
