Неоновые джунгли - Джон Макдональд

– Они погибли в...

– Да, ты много говорила об этом. Я знаю. И все равно, Бонни, лучше не выбрасывай их фотографии. Пусть останутся. Когда-нибудь у тебя будут дети, а они рано или поздно обязательно захотят посмотреть, как выглядели их бабушка и дедушка.

– Когда-нибудь будут дети...

– Не надо, Бонни, не надо. Не говори об этом таким тоном. Никогда. Слышишь? Ни-ког-да!

Это случилось в тот день, когда она сидела на табуретке перед раковиной умывальника в ванной комнате с большим полотенцем на плечах, а он мыл ей голову. Ему пришлось четыре раза намыливать ее волосы шампунем, скрести их, смывать и прополаскивать, прежде чем они стали такими же, какими были прежде. А когда они высохли, Генри посмотрел на них с искренним восхищением. И тут на его лице Бонни заметила первые признаки восприятия ее как... женщины. Красивой женщины. Такое ей было знакомо. Правда, давно, еще в той, другой жизни... И это при том, что она по-прежнему оставалась тощей как доска и была без какого-либо макияжа, а кроме того. Генри видел не только ее лицо и тело в худшем из худших видов, но и собственными ушами слышал самые отвратительные эпизоды ее жизни. Во всех деталях! И тем не менее в его глазах читался явный интерес и одобрение. А в таких делах женщины, как известно, никогда не ошибаются. От одной только мысли об этом ей захотелось плакать. Даже не плакать, а рыдать...

На двадцать второй день его тридцатидневного отпуска Бонни начала помогать ему готовить и убирать квартиру, хотя в основном символически, так как была еще очень слаба. И все-таки она сказала:

– Генри, мне нужна хоть какая-нибудь одежда, чтобы уйти отсюда. Сам понимаешь...

– Да, я тоже об этом думал. Скажи, нет, лучше, запиши мне твои размеры, и я куплю все, что надо.

– Хорошо, запишу. Только покупай что-нибудь подешевле... Да, кстати, ты записываешь расходы? Ну... деньги, которые на меня тратишь? У тебя ведь, наверное, их осталось совсем немного, так?

– Да нет, не беспокойся, кое-что еще есть. Док помог. Кроме того, позавчера папа прислал мне еще двести баксов.

– Генри, тебе надо поехать домой. Ты должен, нет, просто обязан повидаться с ними!

– Ничего страшного, время еще есть.

– Нет, уже нет. А они никогда не поймут, почему ты не приехал к ним. Никогда!

– Они меня слишком хорошо знают, Бонни. Если я вдруг не приехал, как обещал, значит, на то была очень серьезная причина.

– В таких случаях никакая причина не может быть очень серьезной, Генри.

Тогда он много говорил о своей семье, о клане Варак.

– Детей нас трое: я, Уолтер и Тина. Тина еще ребенок, ходит в школу. Уолтер старше меня. Он темноволосый, как наша мама. Его жену зовут Доррис, и она здорово портит ему жизнь. С утра до ночи все пилит, пилит и пилит... Яна – вторая жена отца. Он женился на ней в прошлом году. Так уж получилось. Понимаешь, три года тому назад умерла наша мама. Ее родственники, фермеры, прислали Яну к нам, чтобы она могла пойти учиться в школу бизнеса. Яна на два года моложе Уолтера и на два года старше меня. Такая дородная, крепкая, настоящая деревенская девушка. Кроме нее в доме еще живет Анна, старшая сестра папы. Она приехала к нам, чтобы вроде как помочь по хозяйству, но потом появилась Яна, и поначалу вся семья встала на дыбы. Особенно Доррис. Но Анна все-таки осталась. И скоро все пришло в норму. Папа и Яна в общем-то по-настоящему счастливы. Впрочем, как и вся семья. У нас счастливый дом – здоровенная старая развалюха, первый этаж которой раньше был магазином. После войны папа сделал пристройку, и магазин переехал туда. Люди, которые там работают, в основном тоже живут в нашем доме. Там три этажа, десять спален и всегда что-нибудь происходит. Отец и его старые приятели чуть ли не каждый вечер режутся в карты на кухне и при этом любят орать друг на друга. Иногда очень громко и все сразу...

Он рассказывал про них так много, что Бонни казалось, будто она их всех давно и хорошо знает. Намного лучше, чем многих скользких типов, окружавших ее последние несколько лет.

Она записала ему свои размеры, и Генри тут же отправился за покупками. Вернулся он часа через два, нагруженный свертками и коробками.

– Но это же слишком много. Генри! Зачем?

– Ну будет тебе, Бонни, не бурчи. Лучше начинай открывать коробки. Совсем как на Рождество, так ведь?

– Все равно слишком много...

У него, похоже, был хороший вкус, интуитивное понимание того, какой цвет органически подойдет ее густым медно-красным волосам, а какой она носить ни за что не будет. Кроме того, он купил такие наряды, которые Бонни уже давным-давно не надевала, – юбки из плотного твида, тонкие свитера бледных тонов...

– Надеюсь, тебе все это придется по душе, – заметно нервничая, сказал Генри. – В твоих вещах, которые я отдал Армии спасения, оказалась одна твоя фотография, мне понравилось, во что ты была на ней одета.

Всего он принес: две юбки, три свитера, две блузки, три комплекта нейлоновых трусиков и лифчиков, двое туфель на высоких каблуках и пару сандалий с завязками на лодыжках. Бонни прошла в спальную комнату и, стоя перед зеркалом, надела первое, что попалось под руку. Сначала она смотрела только на длину юбки и на то, как одежда на ней сидит, но затем вдруг обратила внимание на свое разгоревшееся от возбуждения лицо, блестящие глаза, счастливую улыбку... Она вернулась в гостиную.

– Бонни, ты выглядишь великолепно, просто потрясающе!

– Я... я не знаю... не знаю, как мне...

Генри, не дожидаясь продолжения, вынул из кармана и протянул ей две небольшие, но красиво упакованные коробочки.

– Вот, решил заодно прихватить и это. Совсем недорогие. Клипсы и браслет. Почему-то подумал, тебе это не помешает.

Бонни медленно опустилась на ближайший стул. Он подошел к ней, мягко положил сильную руку на ее плечо.

– Послушай, я же не хотел, чтобы ты из-за этого плакала. Черт меня побери, Бонни, я же не нарочно, совсем не нарочно. Ну не надо, прошу тебя.

Когда ближе к вечеру он снова вышел – на этот раз чтобы купить продукты, – Бонни быстро сложила вещи в купленную Генри дорожную сумку. Затем, отыскав в ящике письменного стола бумагу и карандаш, написала записку:

"Генри, огромное тебе спасибо за все. Твой домашний адрес у меня есть, так что, когда у меня будут деньги, я знаю, куда их прислать. Теперь у тебя есть время, чтобы успеть повидать семью. То, что ты для меня сделал, словами описать невозможно, их попросту нет. Еще раз за все спасибо.

Твоя Бонни".

Она подписалась и еще раз перечитала записку. Да, наверное, именно так и надо сделать. Без всякой патетики... Она поступает так, как настоятельно требовал доктор. И он прав, прав на все сто процентов!

Когда Бонни спускалась по лестнице, у нее слегка дрожали ноги, а на улице они вообще стали ватными. Асфальт казался слишком твердым, кварталы – чересчур длинными, дорожная сумка – очень тяжелой... Неожиданно она услышала за собой чьи-то тяжелые торопливые шаги и, сама не зная почему, обернулась. Это был Генри. Он крепко схватил ее за руки чуть повыше локтей, развернул к себе. На его лице появились какие-то странные белые пятна, а глаза настолько сузились, будто их вообще не было.

– Что это ты тут делаешь?

– Отпусти меня, отпусти! Мне же больно...

Весь обратный путь она шла с низко опущенной головой, а он одной рукой крепко держал ее, а в другой нес сумку. Перед самой лестницей Генри поднял ее на руки. Бонни сначала молча заплакала, а затем громко зарыдала, уткнувшись мокрым от слез лицом в его сильную шею.

Открыв входную дверь. Генри вошел внутрь, пинком ноги закрыл ее, молча уронил сумку на пол, все еще продолжая держать Бонни на руках, подошел к письменному столу, пробежал глазами ее прощальную записку. Затем, так же не выпуская Бонни из рук, медленно опустился в большое кресло, стоявшее в углу гостиной, и позволил ей выплакаться. Слезы довольно долго лились из ее прекрасных серых глаз, унося с собой слабость, отчаяние, боль, разочарование и бессмыслицу ее прежней жизни, а Генри терпеливо ждал, когда она наконец сможет остановиться.

– Ну и куда бы ты направилась, если бы я случайно не увидел тебя?

– Это не имеет значения.

– Нет, имеет!

– Нет, не имеет!

– Нет, имеет. Просто должно иметь! Или тебе было бы лучше, если бы тот алкаш тебя убил?

– Да, может, и лучше.

– Сама себя жалеешь, да? Господи ты боже мой, неужели не надоело? Это же смешно и глупо. Иногда меня от этого просто тошнит!

– Меня саму от этого тошнит. Но я...

– Хватит! Заткнись, пожалуйста! Док посоветовал мне выбросить тебя отсюда и из моей жизни, как только ты встанешь на ноги и сможешь ходить. Прекрасно. Просто прекрасно! И во что это превращает меня? В полудурка, который неизвестно на что потратил свой долгожданный отпуск? Может быть, последний в жизни! Ну уж нет, из всего этого должно, просто обязано что-то выйти, что-то куда большее, чем это!