Женское нестроение - Александр Амфитеатров

— Что же онѣ — въ деревнѣ меньше что ли работы видѣли? — вспылила «сама».

— Не меньше. Но не забудь, что отъ деревенской работы онѣ ушли въ городъ, — стало быть, искали не такого труда, чтобы былъ вровень съ деревенскимъ, a лучшаго, болѣе доходнаго и легкаго. A попали на — вонъ какой! Не говорю уже о томъ, что есть огромная психологическая разница между работою на себя въ натуральномъ хозяйствѣ деревенскаго дома и работою на чужихъ, въ качествѣ вольнонаемной прислуги y господъ. Да-съ. Пришли искать лучшаго и легчайшаго, — анъ, опредѣлились на маленькую каторгу за 33 копейки въ день.

— A помнишь, въ Ниццѣ намъ служила одной прислугой Сюзаннъ? Какая работница была: десять нашихъ ея не замѣнятъ. И платили мы ей франкъ въ день. И не знала она никакихъ увлеченій…

— Франкъ въ день! Шутишь ты съ франкомъ въ день! Тамъ франкъ, — мѣстная денежная единица, какъ y насъ рубль, и на франкъ, по условіямъ быта, можно прожить, какъ y насъ на рубль. Тридцать франковъ для ниццардки — тридцать рублей, a для нашей Дуни — только двѣнадцать. Это — разница. Изъ десяти рублей своего жалованья Дуня семь отсылаетъ роднымъ въ деревню. Такимъ образомъ, честный городской трудъ лично ее вознаграждаетъ за рабство десятью копейками въ день, — меньше, чѣмъ оплачивается самая низшая поденщина, не требующая ничего, кромѣ тупой физической силы. Лестно, не правда ли? Такъ что же и удивляться, если этотъ злополучный гривенникъ не въ состояніи выдержать конкурренціи съ десятирублевымъ золотымъ, который ей предлагаетъ частный повѣренный Чижикъ за то, что она придетъ къ нему на квартиру пить чай съ конфектами, изъ фарфороваго блюдечка, съ серебряной ложечки? За гривенникъ въ сутки — перспектива убирать «невѣжество» за котами; за десять рублей въ сутки — серебряная ложечка и фарфоровое блюдечко. Ей-Богу, бой соблазновъ слишкомъ неравенъ.

— Должны же быгь нравственныя начала въ человѣкѣ!

— A вотъ ты сперва внѣдри ихъ въ человѣка, эти нравственныя начала, a потомъ уже съ него и спрашивай стойкой нравственности. Да внѣдряй-то разумно, съ ранняго дѣтства, да, главное, въ сытаго и не битаго. A то y насъ, за спорами, какія школы лучше для народа, вовсе никакихъ нѣтъ. Откуда же ему нравственными началами раздобываться? Ищемъ, чего не положили, и сердимся, что не находимъ.

Читатель остановитъ меня:

— Позвольте. Вы начали положеніемъ, что проституція уничтожится только тогда, когда совершится реформа женскаго труда, образованія, права. A теперь выходитъ y васъ какъ-то; что чуть ли не вся бѣда въ томъ, что мы платимъ мало жаловаиья женской прислугѣ. Такъ прибавить, — и вся недолга.

— Прибавить? A нуте-ка! прибавьте!

И вспоминаются мнѣ блестящіе черные глаза и насмѣшливое лицо одной странной интеллигентной дѣвушки, самаго оригинальнаго и гордо разочарованнаго существа, какое зналъ я вь жизни. Въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ она перебывала учительницею, гувернанткой, помощницею бухгалтера въ банкирской конторѣ, телефонною барышнею, выходною актрисою, счетчицею въ желѣзнодорожномъ правленіи, секретарствовала y знаменитаго писателя и завѣдывала книжнымъ магазиномъ. Служила всюду хорошо, по службѣ нигдѣ никогда никакихъ упущеній, но… всегда и вездѣ всѣ какъ будто немножко, a иногда и очень множко недоумѣвали: зачѣмъ это ей? Красавица, a служитъ. Ей бы на содержаніи, въ коляскахъ кататься, a не надъ конторкою спину гнутъ.

— Женскій трудъ! Боже мой! Я работала, какъ волъ, по двѣнадцати часовъ въ сутки, становилась полезнѣе всѣхъ служащихъ, — и не могла подняться выше пятидесяти, шестидесяти рублей жалованья. Когда я жаловалась, что мало получаю, что моя работа стоитъ дороже, на меня широко открывали глаза и возражали: — Помилуйте! Это мужской складъ! Сколько y насъ мужчины получаютъ! — Да вѣдь они за пять часовъ получаютъ и еще дѣлаютъ вамъ все, спустя рукава, a мы по двѣнадцати сидимъ…

— Невозможно-съ! По принципу-съ!.. На то они мужчины… Но, стоило мнѣ перестать быть «служащею», a улыбнуться и пококетничать, какъ полагается женщинѣ «по природѣ ея», и… Сезамъ отворялся. И прибавка, и ссуда, и награда… Такъ вотъ и тычутъ тебѣ въ носъ всю жизнь: покуда ты, баба, лѣзешь заниматься нашимъ мужскимъ дѣломъ, дотолѣ тебѣ, баба, цѣна ломаный грошъ, хоть будь ты сама Семирамида Ассирійская. A вотъ займись ты, баба, своимъ женскимъ дѣломъ, и — благо тебѣ будетъ: купайся въ золотѣ, сверкай брилліантами, держи тысячныхъ рысаковъ. A женское дѣло выходитъ, по ихнему, — проституція.[1]

Добывать честнымъ трудомъ хлѣбъ свой — и право и обязанность каждаго человѣка. Но что въ правѣ, если оно ограничено въ дѣйствіи своемъ настолько, что не можетъ быть осуществлено? Какой нравственный смыслъ сохраняетъ обязанность, если она неисполняма при обычныхъ условіяхъ жизни, если она обращена въ хроническій подвигъ, ежедневно требующій геройскихъ усилій? Да! Между русскими трудящимися мужчинами — много героевъ; но русская женщина, умѣющая работать бодро и не ропща при современныхъ унизительныхъ и тяжкихъ условіяхъ ея честнаго труда, — всегда героиня, при томъ героиня незамѣтная, неоцѣненная; на геройство ея какъ-то принято не обращать вниманія. Она — точно обязана быть героинею, точно предписаніе геройства поставлено въ непремѣнныя нравственныя условія ея трудового контракта съ нами, «мужскимъ сословіемъ».

— Самостоятельности хочешь? Не желаешь смотрѣть на свѣтъ изъ-за мужниной спины! Ну, и бейся, какъ рыба, объ ледъ.

— Господа, будьте же справедливы! За что?

— Ни за что, а… выходи замужъ.

— Да если я никого не люблю?

— Глупая, хлѣбомъ будутъ кормить.

— Я желаю быть обязана своимъ хлѣбомъ только самой себѣ.

— Такъ вотъ тебѣ и говорятъ: бейся, какъ рыба объ ледъ.

Замужъ — это выходъ «благородный», это — «женщинѣ счастье»: избавили отъ труда и за супружескія ласки кормятъ хлѣбомъ. При меньшемъ счастьи, народы изумляются: почему ты труженица, a не содержанка? Почему ты изнываешь «въ боннахъ за все», когда въ кафешантанномъ хорѣ даютъ уйму денегъ за одну фигуру? Почему ты стираешь бѣлье въ прачечной, a не идешь пить чай къ частному повѣренному Чижику? Недоумѣніе и борьба. И чтобы успѣшно выдержать борьбу, женщина должна быть либо героинею, либо дурнушкою. Зато и не везетъ же ииъ!

Проституція вьетъ свои гнѣзда не только по улицамъ и вертепамъ, она и живетъ и свирѣпствуетъ много выше. Она многолика и ловитъ женщину въ самыхъ разнообразныхъ формахъ и на всѣхъ путяхъ ея къ самостоятельному труду и существованію, отъ нижайшихъ слоевъ общества до верхушекъ его. отъ горничныхъ Маши и Лены, которыхъ какая-нибудь подвальная ходебщица сватаетъ въ наложницы частному повѣренному Чижику, до блистательной столичной актрисы, которая сходится съ театральнымъ тузомъ, потому что «безъ покровителя невозможно», до свѣтской дѣвушки, которую поспѣшно выдаютъ замужъ за антипатичнаго ей человѣка, потому что онъ съ состояніемъ, a она замѣчена въ преступной «склонности къ идеямъ».

— Выйди замужъ и имѣй свои идеи… на всемъ готовомъ, если мужъ позволитъ. A порядочная дѣвушка должна быть безъ идей.

Проституція можетъ чувствовать себя госпожею положенія даже въ лонѣ наизаконнѣйшей семьи. И вотъ я и думаю, что пока общество не справится въ собственныхъ нѣдрахъ своихъ съ этою проституціей, что создается женскимъ трудовымъ, правовымъ и образовательнымъ неравенствомъ, безсильно оно и регулировать проституцію улицы и домовъ терпимости. Потому что вторая — только логическій плодъ и неизбѣжный житейскій отбросъ первой.

Обѣ проституціи невозможны тамъ, гдѣ мужчина и женщина — равнозначущія, связанныя взаимнымъ уваженіемъ, общественныя силы.

Обѣ неизбѣжны тамъ, гдѣ одинъ — мужчина — общественная сила, ревнивая и надменная въ своей дѣятельности, a женщина, — исключительно или прежде всего, — «земля для посѣва», какъ характеризуютъ ее мусульмане.

Уравняйте женщину съ собою въ правахъ на образованіе, трудъ и заработную плату. Поставьте ее такъ, чтобы проституція, въ какой бы то ни было формѣ, не оказывалась для нея выгоднѣе честнаго труда, — и тогда вамъ не нужно будетъ собирать ни съѣздовъ, ни конгрессовъ: вопросъ о проституціи умретъ самъ собою. A безъ общественнаго равенства трудящейся женщины съ трудящимся мужчиною всѣ съѣзды и конгрессы — только новые кирпичи въ адскую мостовую добрыхъ намѣреній, надъ которою такъ злобно хохочетъ сатана…

У него тамъ славно вымощено!

1902.

II

Мои мысли о борьбѣ съ проституціей вызвали пылкія возраженія со стороны аболиціониста В. В. Зѣньковскаго.

Г. Зѣньковскій упрекаетъ меня, какъ «мечтателя о коренныхъ реформахъ» въ области женскаго вопроса, въ презрительномъ равнодушіи къ великому аболиціонистическому движенію, которымъ сейчасъ энергично всколыхнулись Европа и Россія. Источникъ моего якобы презрительнаго отношенія къ аболиціонистической работѣ г. Зѣньковскій усматриваетъ въ маломъ моемъ знакомствѣ съ нею. «Если бы г. Иксъ[2] потрудился прочитать хотя бы книги Ренве-Амъ-Рина («Недостатки современнаго надзора за общественною нравствеыностью»), Гюйо (La Prostitution»), Окорокова («Международная торговля дѣвушками для цѣлей разврата»), Покровской («Регистрація способствуетъ вырожденію народа»), — онъ понялъ бы, что задачи, которыя себѣ ставитъ аболиціонизмъ, жизненны и чрезвычайно широки».