В два хода - Виталий Каплан

— Гарантии? — отрывисто спросил я.

— Как вы думаете, Саша, зачем мне нужно было приходить к вам сквозь стенку? — усмехнулся Сутулый. — Расход энергии, кстати, немереный… Но иначе вы бы мало что не поверили, — вообще с лестницы меня бы спустили. Вам же сейчас хочется кого-нибудь придушить, я вижу, не слепой. И нисколько не осуждаю. Ваше состояние вполне понятно. А что до гарантий? Вы же умный человек, вы же понимаете, что абсолютных гарантий не существует. Любой факт может быть истолкован произвольно, а то и вовсе отброшен как галлюцинация. Не делайте удивленных глаз, я прекрасно знаю, что творится в вашем мозгу. Ну ладно, мог бы я вам показать картинку из той, не состоявшейся еще реальности. Это называется темпоральная проекция. Скажем, как через две недели ваши пойдут к Мраморному Озеру, и Димка будет капитаном второй байдарки, вместе с Лешей Котовым и Андрейкой Зиминым.

— Если Розалия выпустит, — вставил я.

— Выпустит-выпустит, куда она денется, — успокаивающе кивнул Сутулый. — Плановое мероприятие, отменять хлопотно, да и разговоры бы ненужные пошли… Ну так вот, покажу я вам Диму, плывущего наперегонки с Лешей, а вы скажете — глюк. Или подумаете. Что нисколько не меняет дела.

— Все-таки попробуйте, — сам не понимая, зачем, мотнул я головой. Покажите эту вашу проекцию.

— Ладно, — кивнул Сутулый. — Достанется мне от диспетчера за перерасход энергии, но я вас понимаю. Повернитесь к окну и смотрите.

Я повернулся.

Сперва за стеклом была лишь темнота, но понемногу она отступала, расстояния необъяснимым образом удлинились, что-то щелкнуло — и вот уже ленивая волна накатывалась на песчаный берег, и с визгом и хохотом неслись в воду мальчишки, что-то внушал им вслед Витя Мохнаткин, и Димкина белобрысая голова вынырнула на поверхность, отплевываясь, а потом он уверенным кролем рванул к зеленеющему метрах в ста островку, и сейчас же вслед за ним ринулся его вечный друг-соперник Леша Котов, а Димка, повернувшись, издевательски показал ему язык, нырнул — и вскоре возник метрах в двадцати от обалдевшего Леши.

— Все, достаточно, — выдохнул Сутулый. — Вы не представляете, как это непросто фиксировать.

Краски расплылись, предметы съежились, пропали звуки — и теперь лишь теплая чернота вновь дышала за окном.

— Вы понимаете, Саша, — улыбнулся Сутулый, оскалив прокуренные зубы, — скептик не счел бы это доказательством. А может, я вас гипнотизировал? Или крутил киномонтаж? Или вообще весь мир — комплекс скептических ощущений? Так вот, по поводу гарантий. Я даю вам слово. Конечно, вы меня видите в первый и, видимо, в последний раз, я не вправе рассчитывать на доверие, и все же… Мы живем в разных мирах, но и вы, и мы — люди. Такие вот пирожки, Саша. В конце концов, от вас не требуется слепая вера. Нужно лишь прийти на вокзал завтра вечером, не позднее половины одиннадцатого. Встать на платформе, лучше где-нибудь в центре — там будет максимальная напряженность сканирующего поля. Вот и все.

Он поднялся со стула, хрустнул затекшей спиной.

— Пора мне. Да, кстати, — хмыкнул он, — я бы попросил вас не распространяться о моем визите. Помимо очевидных соображений, есть и более тонкие. Свобода манипуляций с реальностью зависит от информационного насыщения среды. И зависит отнюдь не линейно. Впрочем, вы, насколько я понимаю, не из болтливых.

— Последний вопрос, — не удержался я. — Почему вы пришли именно ко мне? Не к его родителям, скажем?

— Потому что, — погрустнел Сутулый, — заменить Димку можете только вы. Тут ведь не в одном желании дело, еще и сопряжение векторов должно получаться. Ладно, все равно объяснять и долго, и бессмысленно. Это Равновесие, Саша. Мы и сами его до конца не понимаем. Оно непостижимо. Ну, прощайте.

Он кивнул мне и ушел в стену. Колыхнулись было на обоях салатовые листики — и все.

А теперь я стоял на платформе, и вокруг сгущались тяжелые сумерки, закат почти догорел, остались только желтые разводы у горизонта, и высыпали в небе крупные, переливающиеся острыми лучами звезды.

И уже показался вдали тусклый фонарь электрички, люди на платформе лениво колыхнулись, а я по-прежнему тупо глядел на старенькие свои сандалии. Время почти приблизилось к назначенному, и сейчас мне полагалось бы вспоминать всю свою жизнь, трусить, плакать или запоздало каяться в грехах. Но ничего такого я не ощущал, хотелось лишь, чтобы поскорее окончилось муторное ожидание, и еще — стояла перед глазами вчерашняя картинка: плывущие наперегонки к острову Димка и Лешка. Я вдруг понял, что грызущая меня все эти дни тоска схлынула, и я теперь такой же, как и раньше, до отчаянного полночного звонка.

…Звонок дребезжал и надрывался, трещало что-то вдали, и метнулись в глаза слепые серые тени, воздух разодрало сдавленным женским криком, на секунду я повис в пустоте, а потом меня потащило куда-то в совершенно невообразимом направлении, раскаленные иглы боли вонзились в каждую клеточку тела, я пытался вдохнуть — но не получалось, нечем было дышать, и я понял — все уже случилось.

Тогда я открыл глаза.

И был вагон электрички, я, как оказалось, притулился на краешке деревянной, некогда отполированной лавки, и нацарапанные гвоздем слова ничуть не удивляли, и окурки на полу перекатывались — то ли от тряски, то ли от знобкого гнилого сквознячка — все, как обычно.

И все же что-то странное было в этом вагоне. Во-первых, окна. Лучше сказать, их отсутствие — испещренные надписями стены тупо тянулись вверх, незаметно переходя в своды потолка, откуда лился жиденький, грязно-лиловый свет. Во-вторых, я так и не понял, где же он кончается, вагон? Как, впрочем, и начинается. Вообще удивительные вещи творились тут с расстояниями. В пределах вытянутой руки — вроде бы нормально, а чем дальше, тем сильнее все вытягивалось, как-то неуловимо изгибалось и кривилось, вагон то ли протянулся в бесконечность, то ли замыкался в исполинского размера кольцо.

Значит, вот так это бывает? А я-то, глупый, на доктора Моуди надеялся. Что ж, надо примириться с тем, что мы имеем. Именно что мы, потому что имелись и другие пассажиры. Странно, как это я их не заметил в первые секунды?

Не так уж и много их тут было, людей, и сидели они какие-то нахохлившиеся, скучные. Ни разговоров, ни плача, ни ругани, кажется, они вообще не замечали друг друга.

Неужели и я стану таким?

Нет, надо что-то делать! Успею еще насидеться на холодной лавке. Медленно, точно слепой без поводыря, побрел я по вагону. Мрачные чудеса продолжались. То я шагал и шагал, а до ближайшей скамьи не становилось ближе, то вдруг за пару мгновений бывшее только что рядом оказывалось на пределе видимости. Я взглянул на часы — но без толку, те не только не шли, но даже стрелки с них исчезли, и лишь черные букашки цифр замерли в голубовато-ледяном круге.