Личности. Очерки об интересных людях - Виктор Кротов

Да, священник вернулся. Он принял исповедь умирающего разбойника. Он отказался взять в руки оружие, когда его окружил отряд комиссара. И комиссар, наконец, схватил его и повёз на казнь. Дорога была неблизкой, священник с комиссаром много общались, но комиссар оказался твердокаменнее разбойника. А священник, оставшись наедине со своими мыслями, молился (не очень складно, не по канону, просто беседуя с лучшим своим Собеседником) и просил прощения, что он оказался таким неважным кандидатом в святые…

Ещё запомнилось, как в обычной семье (кажется, в семье того самого любопытного мальчика, которому комиссар вывернул ухо) читают тайком жития святых, и постепенно сквозь величавые слова проступает жизнеописание нашего подлинного, живого священника. И как раз когда говорится о тайных его скитаниях из дома в дом, раздается стук в дверь. Мальчик выбегает и, вернувшись, говорит приглушённо и радостно: «Он пришёл к нам»… То ли новый скиталец, то ли новый святой, мне трудно по памяти истолковать этот эпизод. Но главное здесь – мальчик. Этот мальчик не будет мечтать о кожанке и портупее.

Роман куда богаче и глубже моего скудного пересказа. Тем более это относится к облику отца Александра. Но у него не будет недостатка в биографах. Мне хотелось рассказать лишь об удивительной истории перевода книги, в которой Александр Мень увидел нечто особое. Нечто значительное, особым образом связанное и с его жизнью, и с нашей общей судьбой. Мне видится в этой истории и некое предчувствие будущей трагедии, которая – какие бы корни она ни имела – стала для него гибелью на поле духовной брани.

Помните, как у Стругацких, в повести «За миллиард лет до конца света» силы зла, силы мировой энтропии всё сильнее ополчаются против тех, кто находится на острие интеллектуальных или духовных завоеваний человечества? Какие бы формы ни принимало это противостояние, в фантастической повести или в реальной жизни, смысл у него один, и тот, кто за этот смысл погибает, – подлинный победитель.

Иногда я думаю: а что если некий всевед назвал бы мне имя убийцы, описал его внешность и подсказал, где его найти. Что бы изменилось от этого?..

У зла нет лика, у него всегда всего лишь личина.

Личность – это замысел созидания. И если личность состоялась, она уже неуничтожима.

P.S. Это было написано осенью 1991 года и опубликовано в газете «Протестант». Её редактор, Александр Петрович Савченко, протестантский пастор, решил, что личность отца Александра значительна для любой христианской конфессии.

3. Не последняя встреча

На эскалаторе метро, пересаживаясь с Белорусской-радиальной на кольцевую, я обогнал человека, который показался мне то ли знакомым, то ли похожим (но на кого?) – даже со спины. Впрочем, у меня и на лица-то никудышная память, я не поверил своему узнаванию ни насколько, не позволил себе понапрасну оглядываться и помчался дальше, как мчался. Только какая-то тёплая волна колыхнулась в сердце непонятно отчего.

Поезда не было, и я стоял у платформы, поглядывая на часы, когда кто-то дотронулся до моего плеча.

Это был отец Александр. Мы не виделись несколько лет (только однажды по телевизору мне попалось его выступление). Он расспрашивал меня о жизни, я что-то отвечал… Не помню слов нашего недолгого разговора… Помню ощущение громадной незаслуженной радости. И мне кажется, что разговор этот длится до сих пор, потому что он был последним.

Но разве последним?..

Стали выходить книги отца Александра. Уже не стопу машинописи можно было читать, не брюссельское издание под псевдонимом. Можно было читать и перечитывать, думать и обсуждать. Вышел белый шеститомник в семи томах. Вышла «Сила и слава» Грэма Грина в его переводе. Открыв эту книгу, я увидел стихотворный эпиграф, который когда-то отец Александр попросил меня перевести, – это была моя крошечная капля соучастия в его работе.

Сколько раз в жизни слова «отец Александр Мень» становились своеобразным паролем к общению с человеком, который до этого момента был незнакомцем. Может быть, и это – продолжение того нескончаемого разговора, который ведёшь всю жизнь с тем, кто продолжает участвовать в твоей жизни, даже если его нет рядом.

А самое главное – из «Символа веры», из нашего общего «CREDO»: «…Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века».

Педагоги: Гавриил и Мария Кротовы

Призвание и признание… Всего одной буковкой различаются слова, почти близнецы, и кажется естественным, чтобы всегда они стояли рядом. Разгадал своё призвание, осуществил его – и вот, достиг признания, как же иначе.

Но иначе бывает. Гораздо чаще, чем хотелось бы.

Люди, осуществлявшие своё призвание без видимого признания, наверное, ничуть не меньше достойны нашего внимания, чем знаменитости. Или даже больше. Ведь именно они являются примером духовно успешной жизни. Не на земле собирают они свои сокровища, и подлинное признание получат от Того, от Кого важнее всего его получить.

Трудно и радостно мне писать о двух моих героях. Почему – признаюсь в конце. Впрочем, сообразительный читатель может догадаться и раньше.

Давным-давно, в конце второго тысячелетия, в начале двадцатого столетия, появились на свет мальчик Ганя и девочка Муся. Жили они совершенно в разных местах, и много где побывали, прежде чем встретились друг с другом.

Ганя родился в далёком сибирском городе, в русской семье – такой русской, что больше некуда. Дед его был углежогом, отец был столяром и книготорговцем, а мать вела хозяйство, ходила в баптистскую церковь и управлялась с многочисленными детьми. Водила туда и Ганю.

Он рано начал самостоятельную жизнь. Сменил много городов и занятий, набрался ума-разума от многих замечательных людей, учился на художника, стал учителем, а когда началась война – пошёл воевать добровольцем и получил много наград за особую отвагу. Он побывал в разных странах и всюду старался понять, как люди учат и воспитывают детей. С фронта он посылал письма в «Учительскую газету» и в Наркомпрос (Народный комиссариат просвещения) – с мыслями о послевоенной педагогике.

Муся родилась в небольшом белорусском городке, в еврейской семье – такой еврейской, что больше некуда. Дед её был цадиком, резником и переписчиком Торы, отец был врачом, а мать учительницей.

Она была девочкой умной и непрактичной. Поступать в московский Институт философии, литературы, истории отец отвёл её за руку. Война и эвакуация в Сибирь стали для неё заменой выпускных экзаменов. Она работала воспитателем в детском туберкулёзном санатории, а вернувшись в Москву, стала школьной пионервожатой, а потом учительницей. Со своими школьниками она написала письмо автору заметки в «Учительской газете» и вложила его в собранную ими фронтовую посылку.

Так они познакомились – сначала в письмах, а потом он приехал в Москву на побывку. И ещё приезжал, и они полюбили друг друга, и поженились. Ему тогда было тридцать пять лет, а ей на десять лет меньше.

Когда война закончилась, и он вернулся с фронта насовсем, они пошли в Наркомпрос и попросили послать их на работу в детский дом. Учителя были тогда в цене, и им предложили выбирать из лучших московских детдомов. Но у них были другие планы. Они хотели работать подальше от столицы, в провинции, в каком-нибудь из самых запущенных детдомов, где детям приходится труднее всего.

Они оказались настоящими педагогами. Там, где они работали, Гавриил Яковлевич разбивал с детьми цветники и заводил подсобное хозяйство, запускал с ними змеев и воздушные шары из папиросной бумаги, делал модели кораблей и самолётов. Мария Лазаревна организовывала внешкольные занятия, игры, самодеятельность, и даже пекла на праздник торт «наполеон». Они превращали трудовые обязанности в увлекательное времяпрепровождение, а досуг в праздник. Они давали детям то, что не мог дать никто из окружающих.

Но окружающих это не устраивало. Эти странные супруги не по должности, а на самом деле любили детей. Они мешали персоналу разворовывать то, что предназначалось детдомовцам, мешали другим воспитателям вести спокойную жизнь, старались пробудить в своих подопечных инициативу, которая напрочь не нужна была тем, кто привык командовать.

Настоящие педагоги нужны были детям, но не взрослым. А взрослые их просто-напросто выживали. По-разному, так или этак, с помощью интриг и доносов, но в каждом детдоме кончалось тем, что от них избавлялись.

А они – неутомимо просились в очередной запущенный детдом и начинали там всё сначала. У них появился сын, но это не мешало им продолжать педагогическое подвижничество, странствуя из детдома в детдом. С неба легко было бы заметить, где они работают: там, где взлетают воздушные шары и змеи…