Огонь блаженной Серафимы - Коростышевская Татьяна Георгиевна

— Потому что это я в любой момент служить должна.

— Маняша над вами старшая, — поддержала я няньку, — как она сказала, так и делайте.

Я догадывалась, что нежелание девушек со мной разлучаться, вызвано отнюдь не их преданностью мне лично, а необходимостью помогать самостоятельной Наталье Наумовне. Загоняет она мне Март, это уж как пить дать.

Маняша сочувствия не знала, в три счета выставив горничных с пожитками за дверь, она принялась распаковывать мои уже доставленные чемоданы.

— К ужину спуститься, р-раз, это лиловое, это завтра с утра можно примерить, это…

Она бормотала, развешивая наряды на плечики за раздвижными дверями гардеробного шкапа.

— Фильмотеатр желаю посетить. — Я плюхнулась на козетку, задрав ноги в премилых ботильончиках на спинку. — Давай сходим? Вот прямо сейчас же и отправимся.

— Отчего же не сходить…

— И мороженое, — я мечтательно прикрыла глаза, — чтоб с карамелью и кедровыми орешками. Помнится, заведение «Крем-глясе» неподалеку там было.

— Мороженое зимой?

— Что-то не так?

— То, что за блаженную примут, а ты, помнится, безумия паче прочего страшилась.

— Ах, Маняша, мне это теперь решительно все равно.

Больше нянька не возражала. Гавр, приоткрыв один глаз, на фильму меня отпустил, благостно рыкнул, когда я пообещала на обратном пути к мяснику забежать за вырезкой для послушного мальчика.

— Значит, как в постель чудовища этого с собою брать, тут ты согласна, — ворчала Маняша, помогая мне с шубкой. — А в город на прогулку — кишка тонка?

— С тобою время хочу провести, — отвечала я с лаской в голосе, — как раньше. Гавр мне, конечно, друг, но внимания требует, что дитя малое.

В гостиной было пусто, поэтому об уходе я сообщила лакею, чтоб передал господам, если поинтересуются.

— Извозчик! — крикнула нянька, как только мы вышли за ворота.

— Оставь, — придержала я ее за руку, — давай пешочком пройдемся, как бывало.

Мы неторопливо шагали по Голубой улице, метель утихла, холодное зимнее солнце переползло уже за зенит, готовясь погрузить Мокошь-град в ранние сумерки.

— Отродясь я с тобою здесь по сугробам не скакала, — ворчала нянька, кутаясь в тулуп и многослойные свои шали. — И холод ты никогда не обожала, когда за горами зимовали, хотела до весны на печке оставаться. Что в твоих заграницах с тобою сделали? Кедровые орехи?! От которых у тебя горло пухнет и почесотка по всему телу? И их тоже возлюбила?

— Про орехи погорячилась, — призналась я искренне. — А холод и правда приятен стал, с тех пор как силу приняла.

Обернувшись, не смотрит ли кто, я вытянула из муфты руки и сняла с правой перчатку:

— Силь ву пле!

На ладони расцвел алый огненный цветок, я дунула на него, заставляя изменить цвет, еще раз, и еще, после смяла лепестки и бросила в снег.

— Солидно, — одобрила Маняша, любуясь превратившимся в лужу сугробом.

Вода моментально подернулась корочкой льда, и я не отказала себе в удовольствии проехаться по льду подошвами ботильонов.

— Как есть блаженная, — удержала меня от падения Маняша. — Так где ты теперь живешь и с кем? Предупреждаю сразу, про университеты гранадские ни слову не верю.

— И правильно не веришь. Папенька туману напустил столько, что кто угодно усомнится. Учитель у меня личный, навроде гувернера. Он странненький довольно, не каждого к себе приблизить решается, но ежели согласится, то ученик как в рабство попадает. Ничего мне не дозволяет, ни писем кому писать, ни книжек для развлечения читать, ни…

— Ты с ним вдвоем, что ли, живешь?

— Вдесятером, — доверительным шепотом сообщила я. — Он и учеников девять, я девятая, я отпираю, я запираю.

— Девушки есть? — Маняша тоже шептала.

— Нет! Я единственная.

Мария Анисьевна застыла, будто громом пораженная. Солидному господину в цилиндре дорогу заступила, тот обозвал ее теткой и даже замахнулся, чтоб в спину пихнуть, да после остыл, разглядев меня.

— Простите, — пискнула я карамельно и потащила няньку под руку. — И нечего ошеломляться, огненные стихии обычно женскому полу не достаются… И ничего не скандально, если никому не расскажешь, то и не оконфузишь меня перед обществом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Трещать без умолку пришлось еще с четверть часа, пока Маняша не начала вяло отвечать на расспросы.

— Чего было? Лежала, стало быть, в госпитале, дня три уже лежала, все удивлялась, что ты меня проведать не спешишь. После барышня Бобынина явилась с рассказами. Так, мол, и так, Маняша, сказывала, отбыла твоя хозяйка в дали дальние, а в какие, нам, людям простым, знать не положено. Перед отбытием с князем Анатолем обручилась.

Тут нянька неодобрительно покачала головой.

— Господин Зорин не заходил? — спросила я с преувеличенным равнодушием.

— На Руяне? Нет, тогда мы с ним не виделись. Барышня Бобынина сказала, что Ивана Ивановича служба срочно в столицу призвала. А здесь-то, в Мокошь-граде уже, беседовали неоднократно, всякий раз, когда он с визитами к Наталье Наумовне является, ко мне заходит поздороваться.

— Часто?

— В неделю раза два, — охотно отвечала Маняша. — Догадываюсь, что после того, как ты князю Кошкину поклялась, статский советник на Наташку перекинулся. Она уж его привечает, будьте уверены. Клавикорды новые в гостиной видала? В четыре руки музицируют, голубки наши.

В витрине дорогого магазина отразилось мое искаженное страданием лицо. Маняша же, ничего не замечая, продолжала:

— А на прием у генерал-губернатора, ну который перед самым постом был, вместе отправились. Иван Иванович за Натали заехал франт франтом, в парадном мундире, с букетом, она тоже расстаралась куколкой перед ним предстать…

— Какая прелесть! — перебила я ее, указав на выставленное в витрине платье. — Желаю немедленно его примерить.

И толкнула стеклянную дверь магазина.

Одного платья, чтоб успокоиться, мне не хватило, попустило на четвертом, да и то после того, как взопревший работник подобрал к нему туфли, шляпку и матерчатую, расшитую стеклярусом сумочку.

Время примерки нянька проводила пречудесно, посиживала на пуфике и закусывала поднесенный чай пирожными из соседней кондитерской. Надписывая на карточке адрес, куда требовалось доставить мои покупки, я поняла, что голодна.

Об этом и сообщила няньке, оказавшись сызнова на проспекте. Та мысли о трапезе разделила:

— Отыщем сейчас ресторацию, морожеными с пирожными сыт не будешь.

— Грибов хочу, — решила я, прислушавшись к урчанию желудка, — жаренных со сметаной лисичек. Не сезон? Не получится?

Нянька на этих словах хихикнула, ткнув варежкой в вывеску, на которой вязью написанным «Жарю-парю» было изображено грибное семейство.

Заведение классом не отличалось, так себе харчевня. Но столы были чистыми и пахло хорошо, домашней стряпней и печным дымом. К нам подскочил половой в подпоясанной рубахе:

— Чего бырышни изволят?

Он провел нас через залу, потолок которой намекал, что в прошлой жизни ресторация была обычным подвалом, к дальнему столику у полукруглого высокого оконца.

— Грибочков? — Парень лихо отхлестал полотенцем столешницу. — И грибочков со всем уважением поднесу. Грибочки у нас замечательные, потому как только в нашем заведении их умеют без мочения либо квашения с осени в свежести сохранять. И дороговизна сохранных амулетов нас в стремлении гостей порадовать не остановит. Заведение у нас препопулярное, все мокошьградское чиновничество столуется, все солидные люди…

Маняша помогла мне разоблачаться, потом и сама рассупонилась, половой одежду подхватил, пристроил на вешалке в углу.

Заверениям его в популярности ресторации, или все же трактира, безлюдие оного противоречило.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Обеденное время уже закончилось, а для вечери еще не подошло, — будто услышав мои мысли, сообщил половой. — На час раньше и мне для вас свободного местечка отыскать бы не удалось.

Наконец он удалился на кухню.

— Вот ведь болтун. — Я цапнула из вазочки горбушку и обильно ее посолила.