Том 3. Время реакции и конситуционные монархии. 1815-1847. Часть первая - Эрнест Лависс

Коалиция боролась с Францией и принудила ее подписать Парижский мир во имя европейского государственного права; и Франция намеревалась выступить на конгрессе во имя этого самого права и потребовать от всех применения его ко всем постановлениям, навязанным ей. Франция хотела доказать свое уважение к принятым на себя обязательствам энергичным отстаиванием всеобщего применения положенного в их основание принципа. «Следовало, — говорил Талейран, — дать понять, что Франция довольствуется тем, что имеет; что она искренно отказалась от прежних завоеваний; что она чувствует себя достаточно сильной и в своих прежних границах; что она и не думает стремиться к их расширению; что она, наконец, полагает теперь свою славу в умеренности. И если она хочет, чтобы к ее голосу еще прислушивались в Европе, то настаивает она на этом лишь потому, что намерена защищать права других народов против всякой попытки нарушения этих прав». Эта роль самоотречения была, быть может, «не лишена известного величия», но она уже, во всяком случае, не была лишена известной ловкости. Франция собиралась завоевать себе «достойное и почетное положение, опираясь на свою полезную роль защитницы слабых».

Многие выдающиеся умы признавали эту политику подлинно традиционной политикой французской дипломатии. В эпоху своего благополучия Франция извлекала из нее почет и преимущества и то, что она отказалась от этой политики при Людовике XIV по неопытности, а в эпоху Республики и Империи из-за своей страсти к пропаганде и к гегемонии, было ошибкой[4]. Отказаться для самой себя от крупных завоеваний, так как они неосуществимы без крупных разделов; помешать слишком большому усилению мощных государств; защищать мелкие государства от покушений на них со стороны крупных; суметь сохранить в международных отношениях такую систему равновесия сил, которая, гарантируя всем мир, обеспечила бы Франции, рядом с раздробленной Италией и разъединенной Германией, влияние тем более эффективное, что оно было бы одновременно и умеряющим, — эта политика, связанная с именем Генриха IV, была также политикой Ришелье и Мазарини. Ее же воспринял осторожно, но с достоинством, Верженн при Людовике XVI. Эту же политику прежде всего рекомендовал Талейран вновь образованной республике еще в 1792 году.

Такой же политикой умеренности намерен был руководствоваться Людовик XVIII, когда в 1795 и 1800 годах он надеялся вступить на престол. Людовик XVIII с тех пор не изменил своих взглядов. Талейран также продолжал оставаться при своей точке зрения, которая у него стала как бы постоянной задней мыслью, своего рода мысленной оговоркой при всех тех отступлениях от той политики умеренности, которые Талейрану в его долгой деятельности приходилось допускать, чтобы удержаться на месте. Взгляды его были полностью подтверждены действительностью. Оба они — король, исходя из принципиальных мотивов, а министр — из соображений расчета — пришли к одному и тому же заключению, так как оба руководились опытом, пониманием реальных соотношений сил и инстинктивным чутьем, подсказывавшим им, в чем состояли неизменные интересы Франции в европейских делах. Таким образом, под непосредственным внушением Людовика XVIII и на основании указаний и заметок Талейрана были составлены сентябрьские Инструкции 1814 года. Редактировал их старший чиновник при министерстве иностранных дел Лабенардьер. Эти «Инструкции» были вплоть до Парижского трактата 1856 года блестящим подтверждением и законченным проявлением этой политики и представляли собой кодекс и устав правил французской дипломатии.

Инструкции Талейрана. «Франция находится в том благоприятном положении, при котором ей не приходится желать нарушения справедливости в пользу утилитарных соображений и искать своей частной выгоды, противоречащей справедливости, выгодной для всех». Справедливость требует, чтобы «государь, владения которого захвачены, продолжал признаваться государем, если только он добровольно не уступил кому-нибудь своих прав». Существуют два основных принципа публичного права: во-первых, самый факт захвата еще не дает завоевателю суверенных прав, если законный государь не уступил завоеванной территории; во-вторых, чьи-либо суверенные права существуют для всех государств вообще лишь постольку, поскольку они эти права признали. Отсюда следует, что саксонский король должен послать на конгресс своего уполномоченного и требовать признания своих прав, а Мюрат, который не признан ни Англией, ни Францией, ни Россией, не может в качестве неаполитанского короля послать своего уполномоченного. Справедливость и публичное право требуют, чтобы государства не были вынуждаемы против их воли к образованию конфедераций, а отсюда следует, что германские государства, независимость которых была признана Парижским трактатом, должны принять участие в работах конгресса и, в частности, в обсуждении проекта конфедерации, которую им предстоит образовать.

«К этим соображениям справедливости присоединяется для Франции и мотив выгоды: все, что отвечает интересам мелких государств, совпадает и с ее интересами». Если мелкие итальянские и германские государства пожелают вернуть свою независимость и сохранить ее, Франция должна будет им в этом помочь. Австрия уже не опасна для Германии, но ее честолюбивые мечты направлены теперь в сторону Италии, а Пруссия стремится занять в Германии место Австрии. «В Италии нужно бороться с Австрией, которая стремится утвердить там свое господство, противопоставив ее влиянию противоположные интересы; в Германии этой же политики следует придерживаться относительно Пруссии. Самое географическое положение прусской монархии придает ее честолюбию характер естественной необходимости. Никакие принципиальные соображения ее пе сдерживают… Прусские эмиссары сеют волнение в Германии, изображая дело так, будто Франция готова снова в нее вторгнуться… и требуют, чтобы Германия, в интересах своей же собственной охраны, отдалась в руки Пруссии».

А отсюда вытекают такие последствия: восстановление саксонского короля, восстановление короля из династии Бурбонов в Неаполе, возвращение легатств римскому папе, обеспечение Сардинии от австрийских вторжений и введение Австрии и Пруссии в их прежние границы, при компенсации первой за потерю Бельгии территорией бывшей Венецианской республики. Было бы, несомненно, справедливо распространить эту политику исправлений и на Польшу, восстановив тем самым равновесие сил в том виде, в каком оно находилось в 1792 году, так как Францию ведь возвращали в границы того времени. Но здесь пришлось бы натолкнуться на непреодолимые препятствия. Ни Пруссия, ни Австрия, ни Россия ни за что не согласились бы вернуть Польше то, что они захватили в 1772, 1793 и 1795 годах. Никто из русских не дал бы своего согласия на отказ от Литвы: «Россия желает восстановления Польши не для того, чтобы потерять то, что она раньше приобрела; она хочет восстановления, чтобы приобрести то, чем она еще не обладает». «Если бы, тем не менее, русский император, вопреки всем вероятностям, согласился отказаться от находящихся в его владении польских земель, а он, очевидно, не мог бы этого сделать, не подвергая себя личной опасности со стороны своих подданных, то король (Франции), хотя и не ждет от этого счастливых результатов…, ни в коем случае не стал бы этому противиться». Но если Россия оставляет за собой Литву, если она просто намерена присоединить к Российской империи великое герцогство Варшавское, расширив его за счет Австрии в сторону Галиции, то принципиальная постановка вопроса исчезает. Остается уже только вопрос своекорыстных расчетов, а в интересы Европы совершенно не входит допущение такого угрожающего расширения России вплоть до Одера. В этих условиях самым мудрым решением будет возвращение к тому положению вещей, которое существовало до 1807 года.

Швейцария должна будет образовать независимую и нейтральную конфедерацию. «Оттоманская Порта представляет собой такую европейскую державу, дальнейшее существование которой очень важно для поддержания европейского равновесия. Весьма полезно поэтому гарантировать ей существование». И в то же время Франция должна будет сохранить свои старые прерогативы, свою прежнюю торговлю и капитуляции, а также право покровительства католикам на Востоке и европейских дипломатических агентов — «франков», как их называли в Турции. При такой системе Франция снова добьется повсюду влияния и уважения. «События последнего времени оставили по себе впечатления, которые необходимо сгладить. Франция является настолько могущественным государством, что остальные народы могут быть спокойны лишь при уверенности в ее миролюбивых стремлениях, а чем отчетливее будет их представление об ее справедливости, тем легче они почерпнут и эту уверенность».