Свет погас - Редьярд Киплинг

- Обожди, сперва расстреляем остатки патронов, - возразил Дик.

Он помог Мейзи спуститься от форта к морю, хотя она вполне могла бы сбежать вниз и сама. Не уступая ему в серьезности, она приняла его грязную руку; он неловко наклонился к ней; Мейзи отдернула руку, и Дик покраснел до ушей.

- Какая красивая у тебя ручка, - шепнул он.

- Фу! - сказала Мейзи с коротким смешком, который выражал удовлетворенное тщеславие.

Она стояла теперь вплотную к Дику, а он напоследок зарядил револьвер и принялся палить в морскую даль, воображая, будто защищает Мейзи от всех зол мира. Лужа в отдалении, на илистом берегу, отразила последние лучи солнца и превратилась в грозно пылающий багряный круг. Когда Дик поднимал револьвер, сияние на миг ослепило его, и он вдруг осознал, какое это непостижимое чудо, что он стоит подле Мейзи, которая обещала помнить о нем всегда, сколько бы времени ни прошло с того дня, когда... Ветер крепчал, от его резкого порыва длинные черные волосы девочки застлали лицо Дика, а она все стояла, положив руку ему на плечо, звала этого "негодника" Мемеку, и вдруг, на мгновение, он очутился во тьме - и тьма эта опаляла. Пуля протяжно запела, уносясь в пустынную морскую даль.

- Ну вот, из-за тебя я промазал, - сказал он, тряхнув головой. - Да и патрон-то был последний. Ладно, бежим домой.

Но они не побежали. Они шли очень медленно, рука в руке. И не было им решительно никакого дела до отвергнутого Мемеки с двумя патронами в брюхе, пускай хоть взорвется или просто рысцой бежит вслед: ведь они обрели, как великое наследие, бесценное сокровище и приняли его со всею мудростью, какая только доступна детям.

- А я буду... - с пылкостью начал Дик. Но тотчас же прервал себя: Право, я сам не знаю, кем буду, я ведь срежусь на всех экзаменах, но зато я умею рисовать злые карикатуры на учителей. Ого! Ого-го!

- Тогда будь художником, - предложила Мейзи. - Ты всегда смеешься надо мной, когда я пробую рисовать, поделом же тебе самому.

- Вовсе я над тобой не смеюсь и никогда в жизни не стану, делай что хочешь, - возразил он. - Я буду художником, и все еще увидят, на что я способен.

- Художникам всегда не хватает денег, ведь правда?

- У меня есть собственные доходы, сто двадцать фунтов годовых. Мои попечители говорят, что я получу их, когда достигну совершеннолетия. Что ж, для начала хватит.

- А я вот богатая, - сказала Мейзи. - Когда мне исполнится двадцать один год, я стану получать ежегодно триста фунтов. Потому-то миссис Дженнетт спускает мне то, чего не спустит тебе. Но все-таки жаль, что нет у меня родных - ни папы, ни мамы.

- У тебя есть я, - сказал Дик, - до гробовой доски.

- Да, у меня есть ты, а у тебя я, - да, до гробовой доски. Я так рада, просто слов нет.

Мейзи крепко сжала его руку. Вокруг сгущались ласковые вечерние сумерки, и Дик, различая лишь щеку Мейзи да ее длинные ресницы, окаймлявшие серые глаза, осмелел настолько, что у самых дверей дома решился наконец вымолвить те слова, которые вот уже целых два часа вертелись у него на языке.

- А еще... еще я люблю тебя, Мейзи, - сказал он шепотом, который, как ему почудилось, прогремел на весь мир - тот самый мир, который он завтра или в крайнем случае послезавтра начнет завоевывать.

Благопристойности и благонравия ради мы не станем во всех подробностях описывать дальнейшие перипетии и скажем лишь, что миссис Дженнетт начала было распекать Дика, сперва за возмутительное опоздание к чаю, а потом за то, что он чуть не угробил себя, забавляясь недозволенной игрушкой.

- Я просто играл этой штуковиной, а она взяла да и выпалила сама собой, - признался Дик, когда уже не было никакой возможности утаить обожженную порохом щеку. - Но только не вздумайте меня ударить, это не выйдет. Теперь уж вы меня пальцем не тронете. Сядьте-ка лучше к столу да налейте мне чаю. Как ни вертите, а на этом вам нас не провести.

Миссис Дженнетт едва не задохнулась от бешенства, Мейзи помалкивала, но одобряла Дика взглядом, и он весь вечер держался вызывающе. Миссис Дженнетт предрекла, что Провидение обречет его на вечные муки сию же минуту, а впоследствии низвергнет в геенну огненную, но Дик пребывал в раю и не хотел слушать. Только когда пришло время ложиться спать, миссис Дженнетт опомнилась и вновь обрела былую непреклонность. Дик пожелал Мейзи спокойной ночи, потупив взор и не решаясь к ней приблизиться.

- Если ты не способен быть благородным человеком, постарался бы хоть вести себя по-благородному, - язвительно сказала миссис Дженнетт.

Под этим она подразумевала, что Дик не поцеловал девочку на сон грядущий, как всегда. Мейзи, у которой даже губы побелели от волнения, подставила щеку с напускным безразличием, а Дик надлежащим образом чмокнул ее и выскочил из комнаты с пылающим лицом. Ночью ему приснился безумный сон. Он покорил весь мир и преподнес его Мейзи в коробке из-под патронов, но она пинком опрокинула коробку и вместо благодарности закричала сердито:

- Ну и где же ошейник, который ты обещал прислать для Мемеки? Эх, ты только о себе думаешь!

Глава II

Мы взяли копья наперевес, когда затрубила труба,

Ряды вздвой, и в Кандахар поскакали мы на врага,

Ряды вздвой, ряды вздвой, и поскакали мы,

Ту-ру-ру-ру-ру-ру-ру,

Ряды вздвой, ряды вздвой, в Кандахар поскакали мы.

"Солдатская баллада"

- Я, собственно, ничего не имею против наших английских читателей, но было бы любопытно раскидать тысчонку-другую этих людишек здесь, меж скал. Тогда они не ждали бы с таким нетерпением утренних газет. Представляете, как благопристойнейший домовладелец - Поборник Справедливости, Неизменный Читатель, Отец Семейства и все такое прочее - жарится в этом пекле на раскаленных камнях?

- А над ним голубое марево, и сам он в лохмотьях. Не сыщется ли у кого иголка? Я раздобыл дерюжный лоскут от мешка из-под сахара.

- Ладно, меняю штопальную иглу на шесть квадратных дюймов этой дерюги. У меня штаны на обоих коленях прохудились.

- Почему же не на шесть квадратных миль, уж ежели на то пошло? Ладно, давай иглу, я прикину, что можно сделать с этой рванью. Едва ли ее хватит, чтоб защитить мою августейшую особу от холода, право слово. Дик, чего ты там малюешь в своем неразлучном альбомчике?

- Изображаю, как Наш Специальный Корреспондент обновляет свой гардероб, - серьезно отозвался Дик, а его собеседник тем временем рывком сбросил с себя донельзя изношенные бриджи и стал прилаживать дерюжную заплату к зияющей прорехе. Материя поползла под его руками, прореха стала еще обширней, и он с досады процедил сквозь зубы:

- Мешки из-под сахара, вот так штука! Эй, ты! Лоцман! Тащи-ка сюда все паруса до единого!

Голова, увенчанная феской, вынырнула из кормового кубрика, расплылась в улыбке от уха до уха и снова нырнула вниз. Владелец прохудившихся бриджей, оставшийся в серой фланелевой рубахе и просторной куртке с широким поясом, продолжал неумело орудовать иглой, а Дик меж тем посмеивался, заканчивая рисунок.

Десятка два моторных ботов стояли, уткнувшись носами в песчаный берег, кишевший английскими солдатами из различных армейских корпусов: кто плескался в воде, кто был занят стиркой белья. Груда шлюпочных вальцов, амуниции, мешков с сахаром и мукой, ящиков с боеприпасами высилась на том месте, где произошла спешная разгрузка одного из ботов, а корабельный плотник ругался на чем свет стоит, тщетно пытаясь залатать и замазать, при крайней скудости свинцовых белил, рассохшиеся от знойного солнца и широко разошедшиеся швы в корпусе.

- Сперва руль летит к чертям собачьим, - заявил он, обращаясь ко всем сразу и ни к кому в особенности, - потом валится мачта, и вот под конец эта лохань, не надумав ничего лучшего, распускается, будто раскосый китайский лотос.

- Ну в точности как мои бриджи, слышь ты, как бишь тебя, - отозвался человек с иглой, не поднимая головы. - Хотел бы я знать, Дик, доведется ли мне когда-нибудь побывать в мало-мальски приличном магазине.

Ответом ему была лишь неумолчная сердитая воркотня Нила, который, набегая с разбегу на базальтовую кручу, огибал ее и в полумиле вверх по течению бурлил и пенился над широкой каменистой косой. Мощный, грязно-бурый поток словно стремился прогнать белокожих назад, на их родину. Неповторимый запах нильского ила, витавший в воздухе, возвещал, что вода спадает и для ботов будет нелегким делом преодолеть даже немногие мили предстоящего тяжкого пути. Пустыня подступала едва ли не к самым берегам, где средь серых, красных и черных холмов стоял лагерем "Верблюжий корпус". Никто не смел хоть на день удалиться от реки и потерять связь с медленно плывшими ботами; целые недели прошли в полном спокойствии, без стычек с врагом, но Нил за это время не давал даже минутной передышки. Один бурлящий порог сменялся другим, скала следовала за скалой, островной барьер за барьером, и вот уже рядовые утратили всякое понятие о направлении, в котором следовали, и едва ли помнили, сколько времени они в пути. Они продвигались все вперед, неизвестно куда и зачем, дабы совершить нечто, неизвестно, что именно. Впереди простирался Нил, и где-то далеко, в самых верховьях, некий Гордон сражался не на жизнь, а на смерть, отстаивая город, который называется Хартум. В глубине пустыни или, быть может, одной из множества пустынь, перемещались колонны британских войск; другие колонны плыли по реке; еще большее их число ожидало у реки погрузки на борт; новые подкрепления томились около Асьюта и Асуана; превратные сведения и ложные слухи носились по всему лику несчастной земли, от Суакина до Шестого порога, и солдаты верили, что некое высшее командование руководит невесть откуда их бесчисленными маневрами. А этой колонне, следовавшей по реке, было приказано поддерживать суда на плаву, избегать, в меру возможности, потравы зазеленевших уже посевов местных земледельцев, когда солдаты "ватагой" тянули суда на буксире по фарватеру, побольше есть и спать, а самое главное - без промедления неуклонно стремиться прямо в клокочущую пасть Нила.