Магнитные поля - Андре Бретон

Затмения

Цвет сказочных приветствий потемнел до едва различимого хрипа: покой регулярных вздохов. Цирки пульсаций, несмотря на запах молока и свернувшейся крови, доверху заполнены секундами меланхолии. Немного дальше кратер – отверстие неизвестной глубины – притягавает наши зрачки, это оргАн повторяющейся радости. Простота древних лун, ты великое таинство для наших глаз, пропитанных общими местами.

Этому городу на северо-востоке, наверное, дарована блаженная привилегия срывать вьюны терзаний, змеящихся по горам песка и первобытных окаменелостей. Заранее никогда не известно, что за конденсированный ликёр поднесут нам девушки этой страны без золота.

Подкрашенные кислоты наших бренных сомнений омывают отроги первородных грехов; органическая химия успешно продвигается вперёд. В этой долине металлов собираются дымы: они готовят кинематографический шабаш. Слышатся крики ужаса заблудившихся чаек – это синхронный патологический перевод с языка оскорблённых колоний. Бродяга-каракатица выбрасывает в море маслянистую жидкость, и море меняет цвет. Здесь, на пляжах, где галька запятнана кровью, можно расслышать нежные шёпоты звёзд.

Абсолютное равноденствие.

Повернувшись спиной к равнине, мы увидим обширные пожары. Треск и крики заблудились и пропали вдали; лишь одинокий призыв рожка вдыхает жизнь в мёртвые деревья.

Ночь поднимается сразу на все четыре стороны света, большие животные всё же мучительно засыпают. На дорогах, в домах зажигается свет. Так исчезает великий пейзаж.

Жалостливые глаза запуганных детей придают этим играм отталкивающую томность. Самые маленькие убегают, жест заботы становится знаком безграничной надежды. Ветхие обломки мнимых болезней, способны ли вы на бесконечные сражения? Четыре самые героические добродетели и целое полчище вытесненных желаний бледнеют и истекают густой кровью. Вспомогательное мужество заражённых стад, хор горних жалоб, потоки спасительных проклятий. Бесконечный ряд: скачущая циркуляция зорь и сенсационное замыкание медлительных зарев.

Закипая в стакане, гранатовая жидкость интенсивно выталкивала на поверхность белые клубки, что снова падали вниз туманными занавесями. Приближались мужчины с погасшими глазами, они читали свою судьбу на матовых стёклах дешёвых домов. Внимательно разглядывали пухленькие ручки торговок обыденными сенсациями и животных, сидевших всегда на том же месте, – одурелых и преданных.

И к двум часам пополудни над мостами перпендикулярно проходит тяжёлый жар, медленно опускаясь на парапеты. Сбегаются сентиментальные облака. Точно в назначенное время.

Галопирующий свет постепенно умирает, пробуждая нескончаемый шелест жирных растений. Импортные химические богатства сгорают тяжело, как ладан. Украшенные завитками чары наших снов укладываются горизонтально. Дымы в кипящих небесах обращались в чёрный пепел, и в высшие сферы возносились крики. Куда бы ни падал наш взгляд, – везде мы натыкались на беспорядочную пляску чудовищной теории кошмаров.

В тот час смятения воспламенялись плоды на ветвях.

Час метеоров ещё не настал.

На неподвижные реки обрушивается обыкновенный дождь. Коварный шум приливов проходит в лабиринты сырости. После встречи с падающими звёздами тревожные глаза женщин закрываются на много лет. Они увидят только гобелены июньского неба и морские приливы; но где-то существуют величественные звуки вертикальных катастроф и исторических событий.

Человек воскресает вторично. Его память засажена древовидными воспоминаниями, там протекают золотоносные реки; параллельные долины и дикие вершины молчаливее потухших кратеров. В его теле гиганта ютятся гнёзда липких насекомых и целые племена шпанских мушек.

Он встаёт, это усилие будит все затаённые жужжания. Ликующие крики животных сопровождают его светящийся путь.

Те сферы заливал свет волнующегося моря; исчезла эфемерная растительность, и звёзды выглянули сквозь клубящиеся пары. Впервые открытая небесная деятельность. Подкрадывались планеты, и тёмные паузы селились на звёздах. Чуть различимые медлительности окружали холмы. На болотах не осталось ничего, только воспоминания об ограблениях. Необходимость математического абсурда не доказуема. Почему эти тщательно раздавленные насекомые не проклинают, умирая, все мировые страдания? В эти соблазнительные уголки нас подталкивают все наши обожаемые невзгоды. Древо народов ещё не сгнило окончательно, и урожай всегда наготове. В отяжелевшей атмосфере плавают приказы пьяных командиров. Рассчитывать не на что. Мужество отменили. Уступки без конца.

Птичка в клетке доводит до слёз прелестную девочку, обречённую синеве. Её отец – исследователь. Кувыркаются новорожденные котята. В этом лесу растут бледные цветы, они убивают того, кто захочет их сорвать. Семья процветает, после еды все собираются под липой.

Крупье бросает золото горстями. Прекраснейшая из страстей – забвение. Единственная мысль: что он будет выкрикивать. Горячее питьё подают в стаканах из цветного стекла.

Здесь, на бесцельных улочках, рождаются великие смертные грехи, приговорённые к прощению. Угрюмые указательные столбы, ваши флаконы с солью нам не помогут.

Открывается вид на бессчётное множество несообщающихся озёр, что высосала та маленькая лодочка с чудесным именем. Ранним утром тяжело дышащий диск возник на дорогах, очерченных нашей рукой. Рукой без кисти. Хмурят брови лепные украшенья. Это всего лишь предупреждение. Шарики из хлопка успешно порождают солнце, тошнотворное, как на афишах. Всё вышеописанное имеет отношение к химическим свойствам, прекрасно достоверным химическим осадкам.

Когда-нибудь я, наверное, научусь управлять своей мыслью в собственных интересах. Порошки от паразитов, растворённые в железистой воде, абсорбируйте меня, если сможете. Мешочки с цикорием – украшение шкафов – участвуют своим цветом. Из всех мореплавателей мне больше нравится тот, у которого грудь в форме гавани. На переполненной звёздами площадке обезумевшие велосипеды выдувают ветер.

Для сна осталось так немного дней.

В молочных реках, где привычны крики рыбачек, в гремящих полосах прилива, под выцветшими штандартами и в этих жемчужинах, покрывается перламутром столько бывших авантюр, что даже погода начинает улучшаться. Рождённый из случайных объятий сильно разбавленных миров, растущий для счастья будущих поколений бог понял, что час его настал: он исчезает вдаль вместе с тысячами электрических разрядов.

Просачивание собор позвоночное высшее.

Последние адепты этих теорий располагаются на холме, рядом с закрывающимися кафе.

Шины шёлковые лапы.

Молчаливые дымы и подозрительные шары плавают на просторах. Любовное покачивание труб беспощадно завоёвывает восхищение маленьких озёр, и надутые дирижабли пролетают над армиями. Эти короли воздуха принимают необходимую форму туманов, трибуны раскрываются перед жёлтым архиепископом, жезл которого – радуга и митра дождя, залитого солнцем.

Крылатое возвращение ослиного скелета под звуки песен отходящих в мир иной, и всё кругом окрашивается в цвет лугов; всё, кроме одного насекомого, что забылось в розах лампы. Оно прилетело с тесных каналов, из которых сделана оплётка бутылок, ему стало смертельно скучно. Я поражён его достойным самообладанием, очаровательной живостью в моей руке. Кровь уховёрток окружает растения с листьями, пришпиленными английскими булавками.

Несгибаемый стебель Сюзанны бесполезность прежде всего вкусная деревня с церковью омара.

Витрины – жертвы нападений бесконечного числа тончайших микробов, они заползают повсюду, даже в подвенечные платья. Мы любовно выкрашиваем стены передвижных жилищ наших красавиц в цвет лосося. Эти прекрасные, как наши рискованные удачи, многоэтажные бакалейные лавки могут посоперничать с настоящим лабиринтом. Головы служащих осаждает преступная мысль. На свистящем ремешке неба мухи-клятвопреступницы поворачиваются снова к солнечным зёрнам. Три или четыре грёзы, обозначенные в списках здешних происшествий, преследуют друг друга, вооружась маленькими мигающими лирами. Анархисты сели в «мерседес». Они заставляют выпить за их здоровье торговца пневматическими автоматами, тот тяжело вздыхает и начинает осеменять дорогу. Мы не смеем думать о завтрашнем дне из-за этих посеребренных морской поверхностью бутылок с медной стружкой. Мы бледнеем над рукописями, выцветшими от сна, истёртыми пеплом. Нас схватят за руку, когда мы полезем в сейф: 13 – верное число. Дурные поступки будут считаться хорошими, мы совершаем их хладнокровно: однако в соблазнительно ажурных городах, в отелях со стеклянными стенами (о пол из расплавленных нитей стекла!) с нас довольно мучительной усталости, похожей на закустевание водных струй в оправах белого коралла. Мы рассыпаемся звёздами в самые непостижимые стороны между голубыми венами дали и в глубинах месторождений.