Петр Великий - Михаил Булгаков

Меншиков. Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его!.. Аки отрок, иду прямо в пещь, пещь же огненная… Чует сердце, что гневен он… Ох, идет!

Петр (выходит). А, светлейший князь! В добром здравии ли?

Меншиков. Ох, нет, государь, уж какое тут здравие? Час от часу печали мои умножаются, а домашние плачут кругом, убиваются. Кровью харкаю я, видно, скоро уж мне отходить, недостойному!

Петр. Вишь ты, горе какое!.. Вот горе то!.. (Внезапно.) Ах ты, сукин ты сын!! Что ты сделал в губернии, разбойник, вертеп? Грабежом промышлять начинаешь? Ты кого раздеваешь, народ? Я тебя за казну четвертую! За народный алтын сорву голову, волчью глотку твою залью оловом! Кто ты, князь али вор? Ну, так я те хоромы пожалую, да высокие, с перекладиной!

Меншиков. Гнева я твоего ужасаюся, обнесли меня, царь, супротивники…

Петр. А, так ты запираешься?.. (Вынимает бумагу из кармана штанов, показывает ее Меншикову.) А сие ты читал? На кого здесь написан донос, и донос справедливый? Палача мне сюда, палача! (Бросается на Меншикова, схватывает его за глотку, потом начинает срывать с него ордена.)

Меншиков (вырвавшись). Бей, руби! Руби голову, а Андрея не трожь Первозванного! За бои мне Андрей был пожалован, аль забыл про сие? (Бросаясь на колени.) О, мейн фринт, крест не трожь! Своей скверны и сам ужасаюся, бес попугал меня, бес глаза помутил! Ты прости, государь, окаянного!

Петр (утихая). Что те надобно? О, несытый зверь! Вознесен паче всех, весь ты в золоте, что те надобно? Ведь ты был у меня, как сосуд драгоценный и избранный! Без порока ты был, из немногих ты первый!

Меншиков. О, прости, государь!

Петр. Поклянись мне!

Меншиков. Клянусь!

Петр. Что украл, все вернешь!

Меншиков. Все верну…

Петр. А коль клятву нарушишь, то знай, я тебя вдругорядь не помилую. И умна голова и нужна, а как с плахи слетит, не подымешь ее никогда. Ведь ты знаешь меня?

Меншиков. Как не знать, государь?

Петр. Уходи с моих глаз.

Меншиков. Всепокорнейший ваш, всенижайший слуга. Первозванному свечку скорее, видно, он меня от смерти спас. (Уходит.)

Петр один. Появляется Алексей.

Алексей. Легче б мне в лихорадке лежать, чем сюда на леса подыматься. (Оглядываясь.) Тьфу ты, сгинь, парадиз на болоте!.. (Выходит к Петру.) Здравствуй, батюшка. Звать изволил меня, государь?

Петр. Слушай, зон, завещанье мое, тестамент мой последний и важный. Стал хворать я, мой сын, видно, годы не те, а я есмь человек, как и каждый. Как уйду я под смертную сень, кто же дом наш российский управит? Ты, мой сын, но гляжу на тебя, ужасаюсь, мой сын, и печаль мое сердце терзает. Ты отцовского дела не любишь, с чернецами связался, мой сын, и в безделии время ты губишь. Одряхлел и ослаб, что враги мои в сердце сыновнем посеяли? Раб ленивый, евангельский раб! Где советы мои? Видно, ветры их в поле развеяли! Ты ж не слеп! Погляди, чего моим бедным трудом для России повсюду достижено! Видишь, город стоит, где в болоте гнилом были черные нищие хижины! Так из тьмы нищеты подымается новое царство! Я умру… Отвечай, как управишь сие государство? Отвечай, ненавидишь ты новое? Повернешь ты все вспять, в тьму невежества?

Алексей. Что ты, царь, государь! Смею ль я ненавидеть твой труд многославный? Только я человек маломощный умом, я сызмальства худой, неисправный, и боюсь я наследство принять, и не вправе я! А тебе, государь, дай господь многолетнего доброго здравия!

Екатерина появляется в сопровождении Денщика и, остановившись в лесах, следит за сценой. У Денщика в руках поднос с закуской.

Петр. Лжешь, мой сын, и ведь как хитро лжешь! Стоит всем на тебя подивиться! Но я знаю, я знаю один, что под сими словами таится. Ну, так слушай мой сказ: иль со мной заодно, иль вон от меня, уходи в монастырь!

Алексей. Буди воля твоя, государь! Где ж идти за тобой непотребному слабому сыну? Со смиреньем прошу, государь, монастырского черного чина.

Петр. Вот сказалася правда твоя! Ты не сын мне, не сын! Кто родил тебя — волк и волчица? У, монахи, проклятые птицы! Зло сие все от них и содеялось! Что ответил ты мне, ах, злодей?! (Лицо Петра искажается, он садится, потом поднимается.)

Алексей (отступая). Боже, господи, заступитеся…

В это же мгновение Екатерина, сделав знак Денщику, быстро выходит и преграждает Петру дорогу.

Петр. Прочь с дороги, уйди! Что тебе, Алексеевна, уходи!

Екатерина. Что ты, батюшка, ангел ты мой! Куда ж уходить от тебя?

Петр. Нет, пусти, говорить буду с ним…

Алексей. Заступись за меня, Алексеевна!

Екатерина. И не время теперь говорить… Вам обедать пора, господин Адмирал, аль забыл про регламент? Слушай, слушай!

Пушечный удар, потом по ветру начинает лететь перезвон курантов.

Вишь, из пушки палят и куранты звенят, Адмиральский час! (Берет у Денщика поднос, знаком отпускает Денщика.) А ты, царевич, шел бы с богом, теперь не время говорить.

Петр. Одумайся, мой сын, я срок тебе даю!

Алексей кланяется и уходит. Петр выпивает чарку, потом садится на бревно. Екатерина ставит поднос, садится рядом с Петром.

Петр. Алексеевна, скажи, что их, ржа, что ли, ест? Иль один я не прав, Алексеевна?

Екатерина. Прав ты, батюшка, прав, государь, только сей час не думай, закусывай. На все время свое, на все час положен, а поешь, я тебя на корабль провожу, я тебя отдыхать уложу, я те локти худые заштопаю. Хорошо тебе спать в бригантине твоей, разлюбезное, славное дело! В борт волна тихо бьет, хорошо на Неве тебе спится… А заснешь, тут и сон расчудесный придет, гладь, приятное тут и приснится… (Гладит голову Петру. Петр закрывает глаза, затихает.) Хороши корабли, хороши, нету в них никакого изъяну, и «Штандарт», и «Самсон», и «Ричмонд», и «Армонд», и проворная шнява «Диана»! Плещут гюйсы на всех кораблях, и прилажены накрепко снасти, и с эскадрой плывет Адмирал, корабельный Михайлов, наш мастер. Фордевинд задувает в корму, мы догоним коварного шведа! И не плавать на море ему, и не видеть над нами победы! Эй, гляди… Шаутбенахт! Гляди в ночь, Адмирал!.

Опять начинают звонить куранты.

Показывается кабинет-секретарь Макаров с бумагами. Екатерина делает ему знак, и он скрывается.

Занавес

Картина четвертая

Ночь. На мызе Алексея под Петербургом. За столом Алексей, протопоп, дьяк, дьякон, подьячий, юродивый и несколько монахов. Все пьяны.

За окнами — ветер и дождь, гнилая осень.

Алексей. Афанасьев Большой, подавай сулею! Что, заснул там, на конике?

Афанасьев подает водку.

Дьяк. Эй, отцы, наливай, не зевай! И попьем, и споем, и в литавры побьем!

Подьячий. С какой радости?

Дьяк. Как у Фили мы пили, потом Филю побили…

Подьячий. Охо-хо, о-хо-хо, о-хо-хонюшки!..

Алексей. Что вздыхаешь, отец, что невесел стал?

Подьячий. Как же нам не вздыхать? Как посмотришь кругом, что же в царстве теперь у нас делается? Церкви божии царь разоряет, на войне нашу кровь проливает… Тяжело, тяжело, тяжелехонько… Лес рубить не велит, даже рыбку ловить не велит! Да ведь рыбка в воде не царева, а божья. Вон и с мельниц берут, даже с пчелок дерут… Крест с груди уж последний снимают!

Монахи. Правда, Федор, твоя, горько нам, тяжело, тяжелехонько!

Подьячий. Вот и пала мне мысль: уж не время ль антихристу бытгь? Не у нас ли он в царстве родится?

Дьяк. Чур меня!

Протопоп. Эх-хе-хе, что толкуешь, родится, родится!.. Ведь ты грамотный, чай? Про антихриста что в книгах сказано?

Монахи. Не томи, говори, что там сказано?

Протопоп. В синаксари приметы даны, и понятны приметы для всякого. Он родится от блудной жены и от Дана, от сына Иакова. Ну, а Дан тот есть аспид и змей, выползает он в тьме на дорогу, и тогда уж не езди по ней, уязвляет он конскую ногу!

Монахи. Ох, ты, господи, господи, господи!

Протопоп. Погодите, не все! Как придет гордый князь, как антихрист придет, назовут его… назовут его… назовут его Петр!

Монахи. Ох, ты, господи! (Крестятся.)

Алексей. Вон куда ты метнул! Берегись, Протопоп! Ну, а впрочем, чего не бывает!