Сумрак - Инка Парей

Прошло целое мгновение, прежде чем старик увидел незнакомца. Старик стоял на второй ступеньке, растерянный и злой на самого себя, и смотрел вниз, туда, где конец лестницы исчезал в темноте маленького вестибюля. Через дверь была видна пара светлых пятен от проникавшего внутрь уличного освещения. У стены стояли швабра, рядом с ней оцинкованное ведро. На него когда-то была наброшена тряпка, которая, высохнув, застыла в таком положении. Кто-то сорвал ее с места, и теперь тряпка валялась на резиновом коврике, бессмысленно повторяя форму горловины ведра.

Старик видел носки двух ботинок и затянутые в серую фланель колени, только немного погодя он разглядел всего человека — тот сидел возле стены с подобранными ногами. Человек либо спал, либо находился в беспамятстве.

Фонари припаркованных во дворе автомобилей бросали свет на дверь и освещали вестибюль. Это сбивало старика с толку. Он попытался представить себе, что происходит, но это ему никак не удавалось, во всяком случае, не так быстро, как следовало бы в такой ситуации. Он понимал, что все будет разворачиваться без его участия, он просто случайно оказался в гуще событий, беззащитный и одинокий на незнакомой и чужой лестничной площадке. В какой-то момент он был близок к панике, но потом ему стало ясно, что между призраком у входа в гостиницу и светом фар нет вообще никакой связи. Вероятно, это был мясник, который несколько раз в неделю по ночам ездил на большой мясной рынок. К задней стене нового дома была пристроена увитая плющом беседка, ограничивавшая двор с южной стороны. Он вдруг вспомнил об этом и явственно представил себе усики вьющегося растения. Несомненно, это светят фары автомобиля мясника, светят на вход в дом, одна фара светила ярче, чем вторая, прикрытая листьями, более мутно и пятнисто. Старик увидел очертания огнетушителя, пока свет фар перемещался по вестибюлю, а потом две блестящие точки, чьи-то глаза.

— Меня заперли! — закричал незнакомец.

У него был громкий, низкий и гулкий голос. Колени его раздались в стороны, и старик увидел, как что-то блеснуло, что-то висящее на кольце, прикрепленном к цепочке. Это что-то, вращаясь, намоталось на палец незнакомца. Старик почувствовал, что его сердце сильно забилось, когда свет на короткое мгновение выхватил из темноты цепочку. Это было похоже на очарование, какое испытывает маленький ребенок от круговых вращательных движений, подумалось старику. Цепь начала разматываться, скорость вращения предмета увеличилась, хотя в действительности дело было в том, что глаза старика были не способны так же быстро следить за движением. Потом пикап мясника свернул за угол, промелькнули уложенные в кузов пустые мясные лотки, раздался натужный рев мотора, водитель прибавил обороты, автомобиль выехал в проулок, и шум стих на пустынной мокрой улице по ту сторону ряда домов. Старик всегда, по какой-то необъяснимой причине, боялся такого шума.

Прихожая целиком, не считая светлого круга возле коврика, снова погрузилась в темноту, а перила лестницы, уходившие из-под его руки, как покатая рельса, в паре метров ниже растворились в непроглядной черноте. «Интересно, — спросил себя старик, — почему незнакомец не крикнул с самого начала, у него такой громкий голос, что его крик сразу бы услышали, и незачем было бы тогда ломать замок». В этом было что-то типичное для молодых людей, он часто видел такое. Что это могло быть? Вероятно, известная привычка к обращению с неодушевленными предметами, перенесенная в ситуации, когда надо общаться с людьми.

— Вы вообще меня слышите, — кричал незнакомец, — я не могу выйти отсюда.

В его голосе явственно проступала паника, это было краткое, едва заметное колебание, трепещущая модуляция высоты тона, но старик не был в этом вполне уверен, как не был уверен и в том, что не погрузился на какой-то краткий миг в свои мысли так глубоко, что вообще перестал слышать незнакомца.

Незнакомец между тем высоко поднял ключи. Стержень одного из них был сломан. Человек вскочил на ноги и включил в вестибюле свет. Стало видно помещение без окон, стол портье, за которым находилась стеклянная полка с ручным колокольчиком и пустым, разделенным на гнезда ящиком для ключей.

— Вы должны что-то сделать с замком, — продолжал незнакомец, — его заедает, вы же сами видите.

Он поднялся по лестнице, перешагивая сразу через две ступени.

Незнакомец остановился прямо перед стариком, и они посмотрели друг другу в лицо. Старик испугался, сам не понимая почему. У незнакомца были длинные, очень сильные руки, такие длинные, что костюм из-за этого казался слишком коротким. Пиджак был распахнут, из-под него виднелась тонкая белая сорочка, между ней и кожей, словно маленькая тень, виднелись густые волосы, покрывавшие грудь.

— Мне очень жаль, — сказал он, до него, кажется, только теперь дошло, что перед ним не служащий гостиницы. — Я, наверное, вас разбудил, но мне надо выйти во двор и кое-что выгрузить из машины.

— Здесь есть второй выход, — тихо произнес старик.

Он наклонил голову, коснулся ею тела незнакомца и очень сосредоточенно вытянул себя на лестничную площадку. Старику показалось, что от незнакомца веет какой-то сыростью, то ли потом, то ли дождем, он не мог разобрать, но воздух вблизи человека стал прохладным и издавал маслянистый запах мокрой шерсти. На лодыжке, там, где задралась брючина, был виден какой-то желвак.

— Подождите, — сказал незнакомец, — я подержу вам дверь.

Он осторожно протиснулся мимо старика и прошел еще пару шагов. Потом до него дошло, что старику потребуется какое-то время, чтобы добраться до конца коридора. Он в нерешительности остановился и вдруг вспомнил о снятом им номере. Да, похоже, что эта мысль только сейчас пришла ему в голову. Он быстро окинул взглядом ряд дверей, подошел к одной из них, надавил на ручку и исчез внутри. Комната была не заперта.

Старик застыл на месте. В доме стояла мертвая тишина, такая тишина в городе бывает только в ранние утренние часы, когда на улицах нет машин, а большинство людей еще спит. Это была тишина, в коей чувствуется безмолвие неодушевленных предметов, тишина цементного раствора, стен, рельсов, железных контейнеров, тишина деревянных брусьев и тесаного камня. Это была не деревенская тишина, когда ночью бывает не намного тише, чем днем, а он любил именно ее. В ранние утренние часы в городе бодрствуют среди недвижимых предметов, в лабиринте, в какой превращается город в отсутствие людей, и в такие моменты чувствуешь, что, хотя на предметы ложатся ветер, свет и дождливая сырость, все это не имеет ровным счетом никакого значения.

Некоторое время он прислушивался лишь к шарканью своих подошв и скрипу, производимому костылями в тот момент, когда на них перестают опираться, чтобы оторвать от пода и перенести на некоторое расстояние вперед, на новую точку опоры. Потом до слуха старика донесся скрежещущий шорох, как будто из-под кровати вытащили тяжелый чемодан или коробку. Старик доковылял до середины коридора. В дверном проеме, слабо улыбаясь, возник незнакомец и закрыл за собой дверь. На короткое мгновение старик увидел комнату — узкий прямоугольник помещения, светло-коричневые обои с соломинками и тонкостенный, шаткий на вид шкаф, скорее похожий на большой сундук, никаких коробок. Наверное, с коробками ему показалось. Снова встретившись, они не сказали друг другу ни слова. Незнакомец прошмыгнул в конец коридора, открыл и придержал стальную дверь. От отвернулся и смотрел в сторону, когда старик с трудом перебирался через порог. До двери в квартиру старика они шли рядом, и старик заметил, что незнакомец часто и тяжело дышит, хотя старик не видел, чтобы он прыгал или бежал. Когда они подошли к дверям старика, тот показал незнакомцу выход на вторую лестницу, которую обычно не запирали. Они расстались не прощаясь.

Старик знал, что спустя пару часов через окно лестничной площадки станет видно, что наступил новый день. Иногда он по утрам стоял здесь, если ночью ему совсем не спалось. Еще не светало, но тьма рассеивалась, и это было заметно по силуэтам, на фоне которых проглядывало посветлевшее небо, был как раз тот момент, когда начинающиеся утренние сумерки выплескивали в воздух свою зыбкую темную синеву, хотя в доме все еще царила ночь. Старику вдруг стало тоскливо без дневного света, он решил вернуться сюда в нужный момент и выглянуть в это маленькое оконце, откуда можно смотреть в другое время. Не важно, в прошлое или в будущее — в такие моменты это все равно.

Он запер дверь квартиры, зажал в кулаке ключ и прислонился к стене. Седалищный нерв болезненно задергался. «Надо просто постоять здесь, — подумалось ему, — постоять, крепко упершись ногами в ковер». У него было чувство, что он предлагает телу неподвижность, как сделку с партнером, резким и упрямым, с которым нельзя допустить ни одного неверного шага — иначе вся сделка лопнет и полетит к чертям.