Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка - Курт Давид

Потом она торопливо оставила мелководье и возбужденно заторопилась к красным лилиям, которые цвели в тени леса.

Обернувшись, я посмотрел в сторону нашей орды. Вон юрта моего отца, вон соседские, а дальше — вязовая рощица. За ней темная пропасть и потом уже цепочка холмов, с которых видна тянущаяся к самому горизонту бескрайняя степь.

Не успела еще цапля подлететь к ближайшему дереву, как я заметил группу всадников, которые, громко крича и угрожающе размахивая копьями, мчались вниз по холму. Мне показалось даже, что до меня донесся их смех. Да, они смеялись. Солнце слепило им глаза — они скакали прямо против солнца, и лица их отливали красноватой бронзой.

Их и впрямь охватило веселье. Теперь я слышал их смех отчетливо. Может быть, смеялись над женщинами и детьми, в страхе спрятавшимися в юртах или бросившимися врассыпную по кустам, где они дрожали, как листья на ветру, и причитали; или над стариками, которые словно замерли в нерешительности на том месте, где их застало появление всадников; или над парнями, которые отгоняли скот подальше в степь, чтобы и его спасти, и самим не погибнуть. Они смеялись, эти невесть откуда взявшиеся чужие всадники, смеялись с издевкой и презрением к нам.

А я? Счастье оставило меня. Положим, рыба, нанизанная на ремешок, по-прежнему висела на суку, безжизненная, но блестящая на солнце. Но степь гудела под копытами множества лошадей, степь содрогалась, трепетала, с травинок вся роса опала. Чужие всадники вылетали на своих малорослых лошадках из столбов желтого песка и кружили вокруг юрт, смеялись, протыкали их копьями, орали, поджигали наши жилища — серый дым уже потянулся в небо. И вдруг из орды вырвался один-единственный всадник на нашей лошади и погнал ее вниз, к реке. Как же чужаки завопили! И сразу все бросились в погоню, будто одного его поймать и хотели. Охваченный страхом, всадник скакал к реке взапуски с собственной тенью.

— Темучин! — крикнул я. — Сюда!

— Это тайчиуты{2}, Чоно!

Его лошадь понесла, а потом рухнула под ним. Он покатился вниз с откоса, а потом прыгнул в реку. Я тоже прыгнул в реку. И мы оба поплыли к противоположному берегу, ныряли под воду и плыли, ныряли снова и снова, опасаясь стрел преследователей. Но они в нас не стреляли. Я видел, как они погнали лошадей в воду, но недалеко, остановились и снова разразились жутким хохотом. Связка мертвой рыбы покачивалась как ни в чем не бывало на суку, а небо над головами было ласковым и таким улыбчивым, будто ничего не случилось.

До леса мы добрались поодиночке и бросились искать спасения в чаще, продираясь сквозь густой кустарник и подлесок, перебираясь через лежащие стволы умерших деревьев, и вскоре я заметил, что Темучина рядом со мной нет. Мы потеряли друг друга из виду.

Я прислушался.

Никого нет — ни тайчиутов, ни Темучина. Только маленькие птицы перепрыгивали с ветки на ветку, отчего те подрагивали. Иногда золотые персты солнца упирались в пестрое оперение птиц. Я был бы рад взять такую птичку в руку, чтобы согреться от ее тепла: в тенистом лесу мне было холодно, в промокшей до нитки одежде меня лихорадило, а изодранные руки и ноги кровоточили. Все лицо горело от ссадин и царапин. К тому же я был голоден. Мне вспомнилась пойманная рыба и то чувство счастья, которое я испытал совсем недавно. Почему тайчиуты преследуют нас, почему ведут себя так, будто наши пастбища и наша река — их владения?

Некоторое время спустя я оказался перед огромной каменной глыбой, по которой струйками стекала вода. Здесь росла сочная трава и дикий лук, которого я поел, а потом собрал еще много ягод, сочных и прохладных. Высушил на теплых камнях свою одежду, промыл порезы на теле холодной водой.

Лишь с наступлением сумерек, когда птицы умолкли, я отважился спуститься к реке. Несколько вернувшихся чаек постанывали в верхушках деревьев. У Керулена горели костры тайчиутов. Я видел их лошадей, до меня доносился запах жареной баранины.

— Ты можешь вернуться туда, Кара-Чоно, тебе нечего бояться, — услышал я за спиной знакомый голос.

— Темучин!

— Не радуйся. В твоем несчастье повинен я. Тайчиуты замыслили схватить одного, чтобы властвовать над всеми.

Я подумал: этот один — ты, Темучин, сын Есугея. Это он объединил тысячи монголов, он разбил татар и взял в плен их вождя. Когда твой отец вернулся в орду с победой, ты только-только родился. И тебя нарекли именем плененного вождя — Темучином, Стальным Ножом. Ты был его первенцем, а закон требовал, чтобы тебя назвали в честь самого знаменательного при твоем рождении события. Много лет спустя татары отомстили твоему отцу. Пригласили на пир, от чего у нас не отказываются. К сожалению, он не потребовал, чтобы хозяева принимали яства и напитки перед ним. В угощение подмешали яд, и он умер. После смерти твоего отца, Темучин, другие племена оставили орду, потому что не желали повиноваться мальчишке, даже если он сын великого вождя. Таргутай, вождь тайчиутов, был первым, кто ушел из-под руки твоей матери и от тебя.

— Я не пойду к ним, Темучин. Если им нужен один, чтобы повелевать всеми, мы все должны сплотиться, чтобы этого одного им не отдать. Разве не так?

— Что у меня есть? Моя мать в горе, у нас осталось девять лошадей и шесть овец. Ты слышал, как сегодня утром хохотали тайчиуты, Чоно? Это они над нашей бедностью смеялись.

У реки все еще горели костры часовых, люди Таргутая пили хмельной кумыс, распевали песни, шутили и смеялись так громко, будто уже посадили Темучина в деревянную клетку, в которую запирают вождей побежденных племен.

— Нам пора в путь, Темучин! Попросим соседей помочь нам. Может быть, хунгиратов, ведь твоя невеста из их рода. Ее отец, могущественный Дайсечен, тебе не откажет.

— Когда приходишь в чужую орду нищим просителем, Чоно, уважения не жди.

Сквозь лесную крышу пробивался лунный свет, похолодало, и мы отползли поглубже в чащобу, чтобы поспать. Мне опять приснилась рыба, как я с богатым уловом возвращаюсь в отцовскую юрту. В моем сне отец сказал:

— О-о, голубой Керулен, зеркало неба, богаче тебя нет реки в мире! Ты утоляешь нашу жажду, ты умеряешь наш голод.

Темучин мне тоже приснился. К нему спустился с небес белый сокол и принес пищу.

Причиной этих снов был голод, и тот же голод повлек нас утром на север, чтобы мы вырвались наконец из этой лесной клетки, размеров которой не дано измерить никому. Но и сюда добрались тайчиуты. Мы снова вдыхали далекий запах их костров. Они заранее праздновали победу над плененным Темучином, хотя Темучина пока не схватили. Им незачем углубляться в лес: они не сомневались, что, обессилев, Темучин сам отдастся в их руки.

Мы целыми днями и долгими ночами брели на юг, на запад и на север. Мы догадывались, что тайчиуты перекроют нам все удобные выходы из леса, и то и дело путали следы. На восток мы не шли: в той стороне у леса нет конца.

— Ты не жалеешь, Кара-Чоно, что остался со мной, что из-за меня голодаешь и терпишь муки?

— Мы голодаем потому, что тайчиуты загнали нас в лес, мы терпим муки потому, что они хотят схватить тебя, выходит, виной всему тайчиуты, а не ты, Темучин.

У Керулена есть места, где лес сбегает с западного берега и устремляется в степь.

— Если мы перейдем через реку, — сказал Темучин, — темные и непроницаемые дали нашей страны будут хранить нас и помогать.

Два дня спустя мы достигли этих мест, снова переплыли реку, передохнув на маленьком островке, поросшем березами, а потом, уже совсем без сил, доплыли до другого берега. Но не успели мы укрыться под сенью сумрачного леса, как тайчиуты набросились на нас и скрутили. А потом поскакали с нами по степи, навстречу прокаленному солнцем дню и вечеру длинных теней. Они положили нас поперек седел, связав по рукам и ногам. Участь всех пленников — страдания и неизвестность. Моя голова свисала так низко, что тайчиут, пожелай он, мог ударить меня по ней носком сапога или стременем. Я не владел больше своими мыслями и видел только пролетающую мимо траву, вдыхал запах пыли и крови, забыв и думать о моих рыбах.

Нас привезли к пышной юрте Таргутая. Вождь сидел перед глубокой миской с бараниной и бросал кусочек за кусочком прямо себе в рот. Пальцы его лоснились от застывшего жира, жир засох и на широких черных усах на верхней губе. На нас он внимания не обратил, он все ел и ел, запивая мясо холодным кумысом. По его знаку — он щелкнул пальцами — слуга принес ему сушеные фрукты на фарфоровой тарелке. Стражники бесшумно передвигались по шелковым коврам или молча сидели под стенкой юрты в ожидании приказа своего владыки.

Таргутай вытер жирные руки о волосы, и на этом трапеза завершилась. Слегка приподняв голову, он увидел наши связанные ноги и хриплым голосом спросил:

— Неужели у строптивого Темучина отросли четыре ноги и он будет теперь пастись вместе со своими овцами?