Абуталиб сказал… А записал Расул Гамзатов (сборник) - Абуталиб Гафуров

Услышав эти слова, Абуталиб сказал:

– Вы говорите не только про Татама Мурадова, но и про других дагестанских певцов, про дагестанских поэтов, про все дагестанское искусство. Вы говорите о самом Дагестане. Сколько он мог бы дать миру, если бы с самого начала, с юности, мог учиться.

Чарыки уводят в путь

Зарисовки, рассказы, притчи

Так началась моя жизнь

Родился я в селении Шуни. Отец мой Аб-дул-Кафур всю свою жизнь работал на чужих людей. Бедность была неразлучна с нашей маленькой саклей, и как сейчас вижу я голые стены родного очага, покрытые копотью от дыма.

Отец мой был женат дважды. Первая жена, не стерпев горемычного житья, ушла, сказав: «Не нравится мне у тебя. Неудачник ты!»… Она оставила отцу двух маленьких девочек. Плохо пришлось моему отцу. Ни одна женщина из нашего села не хотела войти в наш убогий дом. Крепко намаялся отец, пока нашел-таки в соседнем селении жену, такую же, как и сам, беднячку. Звали ее Аминат. Это и была моя мать…

Время шло, и вот нас в сакле оказалось восемь маленьких ртов, и каждый рот полон крепких зубов, всегда готовых работать. Я был самым младшим.

Чуть мы подросли, пошли помогать соседям: кто принести воды, кто понянчить ребенка. Смотришь, сжалятся добрые люди и дадут черствый ломоть чурека и кусочек сыру… Так началась моя жизнь.

Чарыки уводят в путь

Из-за горы появлялись лучи восходящего солнца и освещали все окрестные вершины.

Белые облака на склонах гор были похожи на кучи хлопка или ваты. Они мирно лежали, словно еще не проснулись.

А я в это время, одетый в куртку из серого местного сукна, заплатанную где белыми, где черными заплатками, в полуистертой папахе, с белыми пятнами там, где вытерлась шерсть, с сумкой через плечо, ремешок которой связан уже двадцать раз двадцатью узлами и в которой лежало на донышке немного толокна, я в это время пас телят и ослов на южном склоне горы, немного повыше нашей сакли.

Ноги мои тогда от постоянной ходьбы были похожи на самую грубую сыромятную черную кожу. Никто не узнавал, обут я или нет, разве только в тех случаях, когда я нечаянно спотыкался о камень и на ногах у меня выступала кровь.

Вечером, когда я возвращался домой, моя мать, присев у коптилки, заправленной черной нефтью, старалась иголкой вытащить из моих ног накопившиеся за день занозы, а потом из разбитого кувшина смазывала мои ноги все той же нефтью.

Мать очень любила меня. Никто не считал меня за что-нибудь стоящее и путное, кроме одной-единственной матери.

Однажды я стоял на горке и смотрел на свой аул. У ворот нашего дома я увидел привязанную лошадь и удивился.

Чей это коньТам привязан сейчас?Кто же нашелся,Кто вспомнил о нас?

Приближался вечер, то и дело слышалось кудахтанье куропаток. Над аулом, над теми домами, где готовили горячий ужин, поднимался дым.

Когда я вернулся домой, я увидел нашего гостя. Он сидел на земляной скамейке и тихим голосом мирно беседовал с отцом. Он был подпоясан ремнем с серебряными пуговками и с кинжалом. На затылке, где обычно у людей бывает ямочка, у него, как у быка, был мясистый выступ. Хотя в его волосах уже появилась седина, щеки его были румяны. Хотя он беседовал с отцом, но его глаза взглядывали в мою сторону. Я сидел поодаль.

Отец казался довольным, но мать была чем-то озабочена, сидела, опустив голову и углубившись в свои невеселые мысли.

Через некоторое время гость встал, сел верхом на лошадь и уехал в Кумух. Однажды утром я проснулся от сильного стука и встал с циновки. У края крыши я увидел отца. Деревянным молотком он колотил кусок телячьей шкуры, стараясь ее размягчить. На локте его в такт ударам развевался лоскут рваной рубахи.

Мать упрашивала отца бить свою телячью шкуру на улице, так как от ударов качались обветшавшие стены сакли.

Отец сшил чарыки с черными полосками прилипших волос, с белыми пятнышками кожи, выскобленной ножом, и сказал, чтобы их смазали нефтью.

Потом я увидел, что мать в изодранном голубом платке, накинутом на голову, сидит за починкой моих штанов и рубахи. У нее по впалым щекам из больших черных глаз текли слезы. Рядом, на земляном уступе, сидел отец. Он сказал, обращаясь ко мне:

Теперь тебе стукнулоДесять лет,Пора поглядетьИ на белый свет.

В сакле окажетсяМеньше ртом.Хлеб заработаешьЧестным трудом.Сам понимаешь,Какая семья,Всех прокормитьНеспособен я.

С детства освоишьТы ремесло,В жизни тебеБудет светло.

Слушая отца, я подумал:

Так вот что за коньТам привязан был.Так вот что за гостьПро нас не забыл.

Впервые в жизни надел на ноги чарыки из телячьей шкуры. Радостно я вышел в них на дорогу и пошел вместе с кузнецами в сторону Грузии. Гость, приезжавший к нам, выпросил меня у отца и взял к себе подмастерьем. Мастеров-кузнецов было четверо, а лошадей только две. Мастера сменялись: двое шли, двое ехали. А я шел беспрерывно в своих новых чарыках. Мы шли по Аварии. Мы шли по скалистым тропинкам, по лесным дорогам, по берегам речек. Мои чарыки размокли под дождем, стали большими и осклизлыми. Они болтались на ногах и только мешали мне идти.

То в детстве случилось,А будто вчера.Меня от погибелиЛошадь спасла.

О том, что случилось,Без лишних прикрасСейчас поведу яКороткий рассказ.

Уже от аулаПрошли мы немало.Наш путь пролегалПо утесам и скалам.

Утесы до неба,Вверху облака,Внизу же под намиГрохочет река.

И было мне страшно —Скажу, не солгу,Опасность грозилаНа каждом шагу.

Чарыки размокли,Сейчас упаду.Я лошадь хозяинаВел в поводу.

Я дальней дорогойБыл так утомлен,Что начал меняОдурманивать сон.

Но важно и грозноПыхтел надо мнойРумяный хозяинС седой бородой.

Когда я споткнулся,Забывшись во сне,Нагайкой огрел онМеня по спине.

И крикнул, и зычноМеня обругал,Но драная курткаСмягчила удар.

Тут было, по совести,Мне не до сна.От плетки тяжелойБолела спина.

Пошел я быстрее,Решив не дремать,Но тягостный сонНавалился опять.

Чарыки скользятПо тропинке крутой.Тогда я себяОпоясал уздой.

Идем по обрыву,Утесы вокруг,Нога соскользнула,Я падаю вдруг.

С утеса, с обрываЛететь бы мне вниз,Над пропастью яНа уздечке повис.

Когда бы и лошадьШагнула ко мне,Костей не собрать быНа каменном дне.

Но лошадь добраИ смышлена былаИ шеей, как краном,Меня подняла.

Стою я опятьНа тропинке крутой,Хозяйская плеткаСвистит надо мной,

Хоть вижу, что он,На спине у коня,Сейчас перетрусилНе меньше меня.

Когда бы и лошадьШагнула ко мне,Всем вместе б валятьсяНа каменном дне,

Где воет рекаНепокорно и зло.Уж семьдесят лет быС тех пор утекло.

Долго мы шли вдоль реки, поднимаясь все выше. Река становилась все уже и меньше. Наконец она превратилась в ручей, который мы без труда перешли, а вернее, перешагнули.

Постепенно мы дошли до такого места, где одни ручьи текут в Грузию, а другие – в Аварию. Гора Бажан находится как раз на границе с Грузией. Родники, бьющие на нашем склоне горы, текут к нам, а на другом склоне горы текут к грузинам.

У подножья горы Бажан путники располагались на ночлег караван-сараем, дожидаясь других спутников, чтобы всем вместе идти через высокую гору. Поодиночке и малыми группами боялись подниматься по склонам горы: в окрестных лесах водилось много медведей. Собирались собратья отрядом не меньше тридцати человек, а тогда уж и трогались в путь. Проснувшись рано утром, путники начинали подниматься к перевалу и достигали его только к вечеру. Наверху росли такие толстые деревья, что в их стволах выдалбливались хижины, где многие располагались на ночлег. Снова просыпались рано утром и начинали спускаться уже в долины Грузии. Грузинские долины показались мне по сравнению с нашей суровой Аварией низкими, теплыми и богатыми.

Итак, после девятидневного пути я оказался в грузинском городе Телави. Я думал, что все люди живут здесь на широкую ногу, но в первый же день увидел, что и здесь некоторые ходят в лохмотьях. Вообще же одевались там люди так: на ногах чувяки, на голове войлочные шляпы или башлыки. Видел я также, к своему удивлению, что некоторые мужчины ходят с кувшинами за водой. Встречались и такие, у которых постоянно накрыты столы, а бокалы наполнены вином. Многие отрастили себе животы, подобные бочкам.

Целый день я проводил в мастерской. С одной стороны – большие мехи, куча древесного угля, кадка с водой для закалки кинжалов. На другой стороне – тиски, напильники, разные молотки и молоточки для придания кинжалам необходимой тонкости.