Незавершенная Литургия - протоиерей Алексей Мокиевский

– Смотри, дед, как хочешь…

Молодой прошел меж двух алтарей к двери, ведущей в летнюю часть. Дернул ручку. Большая двухстворчатая дверь не поддалась. Тяжело дыша, здоровяк подошел к молодому и, дернув дверь, спросил:

– Ну что, это тоже не препятствие! Разворотим?

– Не сейчас.

– Только посмотрим…

– Нет! Мы из этого-то половину оставим. А вдруг кто в наше отсутствие сюда доберется? Останемся с носом. Потом! От нас не уйдет. Вы уже, надеюсь, поняли, что это наш Клондайк?

Маленький мужичок, все время расставлявший драгоценные находки по полочкам, принял из рук спортсмена большую икону в серебряном окладе и прислонил ее к стеллажу на самый край.

– Ставить больше некуда! Потопим все, – высказал он свой вердикт. – Пойду веревку какую-нибудь поищу.

Нагнувшись, он поднял с земли проволоку, дернул ее – ей, казалось, не было конца. Изоляция с нее слетела, и медный провод распался в скрутке.

– Ну, гниль какая, этим не удержишь. – Он бросил провод обратно на землю и вошел в темное пространство храма.

По осеннему небу тяжело шли низкие клочковатые тучи. Порывы ветра качали верхушки деревьев, сдували последние листья. От легкого дуновения плот на воде чуть повернулся и ударился о кованую ограду. От толчка большая икона отделилась от стеллажа и, сверкнув серебряным окладом, опрокинулась. Грозный пророк Божий Илия, изображенный на ней, кротко внимал голосу Всевышнего, отодвинув рукой прядку волос с уха. Ветер качнул вдалеке рогатую березу. Небрежно установленная, «адская машинка» свалилась на соседний памятник, и от удара ручка ее провернулась. Упавшая икона накрыла брошенный на землю провод, по серебряному окладу прошла искра. Толовая шашка, смонтированная на западной двери, долго ждавшая электрического разряда, послушно отозвалась, и раздался взрыв.

Тысячи испуганных птиц захлопали крыльями. Стройная колокольня, словно стартующая ракета, выдала из-под себя облако пыли и дыма. Осыпала кирпичной крошкой кусты, вздрогнула и пришла в движение. Но не в силах подняться, она медленно завалилась на зимний храм. Сначала шпиль ее коснулся кровли главного придела и, словно спичка, переломился на четыре части, а затем и само кирпичное сооружение, сминая стропила, рухнуло внутрь. Звук взрыва, запоздав, разнесся оглушительным эхом. В звенящем гудении из глубины храма вырвались клубы розовой пыли. От удара рухнула часть стены. Где-то в глубине что-то загорелось. Сквозь проделанный оконный проем как горячее дыхание вырвался пылевой выхлоп, и плот взрывной волной отбросило от берега. Он медленно поплыл по узкому каналу среди деревьев и могил, поблескивая драгоценным грузом.

Глава 1

Благословенно Царство…

В алтарную темноту отец Георгий вошел тихо. С благоговением совершил положенные поклоны, приложился к престолу. Было холодно. От одиноко горящей лампады на семисвечнике он взял огня и затеплил лампаду на престоле и жертвеннике. В мятущемся огоньке огарочка высветились клубы пара от его дыхания. Батюшка задул свечу, подошел к столу, где было разложено облачение. Это облачение было самым красивым во всей ризнице – голубой атлас заткан золотыми крестами и отделан золоченой тесьмой. Накладные кресты, словно драгоценные броши, сияли литым шитьем. Его извлекали только на великие богородичные праздники, потому оно было в прекрасной сохранности, несмотря на свою древность. Сегодня как раз был такой великий день, престольный праздник храма – Покров Пресвятой Богородицы. Отец Георгий накинул на себя епитрахиль и вышел на амвон читать входные молитвы.

В храм постепенно набивался народец. Слегка гудели, брали свечи, заказывали поминовения, здоровались друг с другом, расспрашивали о том-о сем. Кто-то рылся в своих узлах в поисках поминальника, кто-то выкладывал на панихидный стол свежевыпеченный хлеб. Полная старуха, хромая, протиснулась в дверь и, замерев, принялась креститься. Стоявшие позади нее слегка подталкивали ее, пытаясь войти, но, пока та не исполнила свой ритуал, они вынуждены были стоять в дверях. Зашла молодая женщина с целым выводком детей. Словно переломившись, она сотворила поклон, коснулась рукой пола и принялась рассаживать своих детишек на лавке. Пока она развязывала им платки, они, сонные, клонились друг к другу, послушно сидя рядком.

Возле большой иконы «Троеручицы», где обычно было много свечей, стоял молодой парень с молитвословом в руках и, путая и сбиваясь, читал приготовление ко причастию. Возле него – небольшая группа прихожан, тех, кто не умел сам читать; они со вниманием слушали слова и шепотом повторяли за чтецом прошения. Сторож хлопнул дверями зимней части и, улыбаясь и кланяясь знакомцам, торжественно и бережно вынес самовар. С еле слышным сипением самовар дымил и дышал жаром. Сторож водворил его на клиросе на подоконник, и клирошане подносили к нему зябнущие руки. Одна женщина, доставши кошелек, обронила несколько монет, которые звонко заплясали на полу, а одна копейка встала на ребро и укатилась под лавку. И теперь ее хозяйка, встав на колени, шарила рукой в пыли, впотьмах – будто иллюстрируя евангельскую притчу, обретала потерянную драхму. Возле самого клироса стояли двое – мужчина и женщина средних лет, они не суетились, а недвижно устремляли свои радостные взоры на золоченый иконостас. В их сияющих глазах отражались свечи. Трепетно, почти не дыша, они внимали тихому чтению входных молитв, ощущая себя более на Небе, чем в храме. Эти двое, муж с женой, старались не пропускать ни одной службы, а уж в такой праздник, как сегодня, они, конечно же, были в первых рядах. В честь престола не жалели масла и возжигали все лампады. Серебряные оклады древних образов отражали огоньки, и лики икон словно оживали.

Отец Георгий повернулся к народу и вполголоса произнес: «Простите мя, отцы и братия», при этом он слегка склонил голову. Те, кто это заметил, ответили ему поклоном: «Бог ти простит, отче честный, прости и ты нас, грешных, и благослови». Осенив народ рукой крестообразно, батюшка скрылся в алтаре, и боковая дверь затворилась, явив образ архидиакона Евпла.

– А вдруг его там не будет?

– Куда он денется? Сегодня Покров. Вся округа знает этот праздник и в церковь сбежится. Хошь не хошь, а служить придется.

– Лады. А как, если миряне начнут гоношиться?

– Видишь маузер? Как думаешь, сколько людей в церкви останется, если я стрельну пару раз? С ними построже надо. Мы все-таки власть представляем, не так себе гуляем.

– А что, если поп сбежит?

– Как?

– Запросто. У них там в алтаре, под престолом… ну, на котором он там свои причиндалы раскладывает, есть подземный ход. Мы зайдем, а он шасть туды, так мы его и видели.

– С чего ты взял?

– Как пить дать… Знамо дело, в каждой церкви такое есть – тайный подземный ход. На всякий случай…

– Ты что, сам видел?

– Ну, видать не видел. Кто же такое покажет? На то он и тайный. Но слышать слышал. Так что надо не проворонить. Быстро заходим, быстро берем его под белы рученьки и уводим.

Не в пример голубым ризам, подризник отца Георгия, как говорится, видал виды. Из простой льняной ткани с нехитрым узором по краю подола, он уже утратил прежнюю белизну, обзавелся парой аккуратных заплат, сидел мешковато и только условно мог символизировать чистоту священнического служения. Меж тем, надевая его, батюшка читал слова: «Возрадуется душа моя о Господе, облече бо мя в ризу спасения…» Зато, возлагая на себя епитрахиль, набедренник, пояс, поручи и фелонь, жестковатые и тяжелые, священник представлял себя воином, надевающим доспехи. Он словно собирался на битву.

Облачившись, он звякнул рукомойником – «умыю в неповинных руци мои…», – вытер ладони о рушник и встал перед жертвенником, на котором стояли святые сосуды. Нечасто приходилось служить на столь дорогих сосудах. Позолоченного серебра дискос со звездицею были укомплектованы лжицей изящной работы, а потир был поистине шедевром ювелирного искусства – на нем были финифтяные образочки, украшенные лентами из блестящих стразов. Внутрь потира был вделан серебряный вкладыш, что позволяло теплоте, благодаря двойным стенкам сосуда, долго не остывать. Памятуя и том, что «сокровище явленное крадомо бывает», отец Георгий старался реже использовать его на службах, а лишь в особо торжественные дни – Пасху и Покров.

На подоконнике под салфеткой на медном блюде лежали пять служебных просфор, серые (из плохой муки), пузатые, они были уложены ровной горкой, а маленькие просфорки с уже вынутыми частицами находились в двух больших корзинах на лавке, прикрытые полотенцем. Вино, ставшее большой редкостью, чудом уберегли в церковном подполе. Из темной бутыли, пахнувшей плесенью и лишившейся от времени всяческих наклеек, в серебряную чашицу излилась тягучая струя выстоявшегося красного виноградного вина. На дне чашицы было налито чуть воды, и винный поток, влившись, заклубился рубиновыми кудрями, творя святое соединение. Беречь вино сегодня не имело смысла; как правило, в этот день прихожане причащались всем храмом.