Идеалы и действительность в русской литературе - Петр Кропоткин

В то же время в каждом из этих героев есть черты несомненно мифологического характера. Вследствие этого ранние русские исследователи былинного эпоса, находившиеся под влиянием Гримма, пытались рассматривать былины как отрывочные отражения старой славянской мифологии, в которой силы природы олицетворялись героями. В Илье они видели черты бога-громоносца. Добрыня олицетворял, по их мнению, солнце в его пассивном состоянии — активные боевые качества солнца оставлялись Илье. Садко был олицетворением мореходства, и морской бог, с которым он имеет дело, был своего рода Нептун. Чурило рассматривался как представитель демонического элемента и т. д. Так, по крайней мере, пытались объяснить былины ранние исследователи.

В. В. Стасов, в своем труде о происхождении русских былин, совершенно разрушил эту теорию. Путем очень богатой аргументации он доказал, что русские эпические песни вовсе не были отражениями славянской мифологии, но представляют заимствования из восточных сказаний. Таким образом, оказывалось, что Илья был Рустемом иранских легенд, помещенный в русскую обстановку; Добрыня является Кришной индийского фольклора; Садко — купец восточных и норманнских сказаний. Все русские эпические герои имели восточное происхождение. Другие исследователи пошли даже дальше Стасова. Они увидели в героях русской эпики малозначительных местных деятелей, живших в XIV и XV веках (Илья Муромец действительно упоминается, как историческое лицо, в одной из скандинавских хроник), которым были приписаны подвиги восточных героев, заимствованные из легенд Востока. Согласно этой теории, герои былин не имеют ничего общего с эпохой князя Владимира и еще менее с древней славянской мифологией.

Постепенная эволюция и переход мифов из одной страны в другую, причем эти мифы с успехом сливались, по мере того как они проникали в новые страны, с преданиями о местных героях, могут послужить некоторым объяснением этих противоречий. Нельзя отрицать мифологических черт в героях русской эпики; но дело в том, что эта мифология носит не специально-славянский, а общеарийский характер. Из этих мифологических олицетворений сил природы постепенно выросли на Востоке их человеческие олицетворения в форме героев.

В более позднюю эпоху, когда эти восточные легенды начали проникать в Россию, деяния их героев были приписаны русским богатырям, и восточным героям была дана русская обстановка. Русский фольклор ассимилировал их; но, сохраняя их наиболее глубокие, полумифологические черты, основные особенности их характеров, русский народ в то же самое время придал иранскому Рустему, индийскому победителю драконов, восточному купцу и т. д. новые, чисто русские черты. Он, так сказать, обнажил их от тех одеяний, которые были наброшены на Востоке на их мистическую сущность, когда они впервые были очеловечены иранцами и индийцами, и надел на них русскую одежду, — совершенно так же, как в сказках об Александре Великом, которые мне пришлось слышать в Забайкалье, героическому герою были приписаны бурятские черты, а местом действия оказывалась такая-то «сопка» из забайкальских гор. Но все же русский фольклор не ограничился простым переодеванием персидского принца Рустема в русского крестьянина Илью. Русские былины, по их стилю, поэтическим образам и отчасти по характеристике героев, являются самостоятельными созданиями народного творчества. Их герои носят отличительные черты русского характера. Так, например, они не прибегают к кровавой мести, как это бывает в скандинавских сагах; их действия, особенно у «старших богатырей», не являются результатом преследования личных целей, но проникнуты общинным духом, представляющим характерную особенность русской народной жизни. Словом, они — настолько же русские, насколько Рустем был персом. Относительно времени возникновения этих былин предполагается, что они получили начало между десятым и двенадцатым веком и приняли ту форму, в которой они дошли до нас, в XIV столетии. С того времени они подверглись лишь незначительным изменениям.

В этих былинах Россия обладает драгоценным национальным наследием редкой поэтической красоты, которое нашло достодолжную оценку в Англии со стороны Рольстона и во Франции со стороны известного историка Рамбо.

Несмотря на богатство своего эпоса, Россия не имеет собственной «Илиады». Не нашлось в те времена поэта, который вдохновился бы героическими деяниями Ильи, Добрыни, Садко и т. д. и создал бы из них эпическую поэму, подобную поэме Гомера или «Калевале» финнов. Это было сделано лишь по отношению к одному только циклу преданий — в поэме «Слово о полку Игореве».

Создание поэмы относится к концу XII века или началу XIII (рукопись ее, погибшая во время московского пожара в 1812 году, носила следы XIV или XV столетия). Поэма, несомненно, является единоличным трудом одного автора и, по красоте и поэтичности, может быть поставлена наряду с «Песней о Нибелунгах» или с «Песней о Роланде». В ней излагается действительное событие, случившееся в 1185 году. Игорь, князь киевский, выступает со своей дружиной против половцев, которые занимали степи юго-западной России и постоянно нападали на русские поселения. На пути через степи князя встречают мрачные предвещания: солнце омрачается и бросает тень на княжескую дружину; звери предостерегают его, но Игорь не обращает на это внимания, — поход продолжается. Наконец его дружина встречает половцев, и начинается великая битва.

Описание битвы, в которой вся природа принимает участие, — орлы, и волки, и лисицы, которые лают на красные щиты русских воинов, — поистине замечательно. Войско Игоря разбито.

«С утра до вечера, с вечера до света летят стрелы каленые, звучат сабли о шеломы, трещат копья булатные, в поле незнаемом, среди земли половецкой. Черная земля под копытами костьми была посеяна, а кровью полита: возросла на ней беда для земли русской. Что мне шумит, что мне звенит рано перед зарею? Игорь полки поворачивает: жаль бо ему милого брата Всеволода. Билися день, билися другой: на третий день к полудню пали знамена Игоревы. Тут разлучилися братья на берегу быстрой Каялы. Недостало тут вина кровавого; тут и кончили пир храбрые русичи: сватов попоили, да и сами легли на землю русскую. Поникла трава от жалости, и дерево к земле преклонилось от печали». (Перевод Белинского. Сочинения. Изд. Венгерова, т. VI.)

Вслед за тем идет один из лучших образчиков древней русской поэзии — плач Ярославны, жены Игоря, которая ожидает его возвращения в Путивле. (Передаю его в том же переводе Белинского.)

«Ярославнин голос раздается рано поутру:

«Полечу я по Дунаю зегзицею, омочу бобровый рукав в Каяле-реке, отру князю кровавые раны на жестком теле его!»

Ярославна рано плачет в Путивле на городской стене: «О ветер, о ветер! зачем, господине, так сильно веешь? Зачем на своих легких крыльях мчишь ханские стрелы на воинов моей лады? Или мало для тебя гор, чтобы веять под облаками, лелеючи корабли на синем море? Зачем, господине, развеял ты мое веселие по ковыль-траве?»

Ярославна рано плачет в Путивле на городской стене: «О Днепре пресловутый! ты пробил каменные горы сквозь землю половецкую, ты лелеял на себе ладьи Святославы до стану кобякова: взлелей же, господине, мою ладу ко мне, чтобы не слала я к нему по утрам слез моих на море».

Ярославна рано плачет в Путивле на городской стене: «Светлое и пресветлое солнце! всем и красно и тепло ты: зачем, господине, простер горячий луч свой на воинов моей лады, в безводном поле жаждою луки им сопряг, печалию им колчаны затянул?»

Этот небольшой отрывок может дать некоторое понятие об общем характере и поэтических красотах «Слова о полку Игореве»[2].

Несомненно, эта поэма не была единственной, и, помимо нее, в те времена, вероятно, составлялись и распевались многие подобные же поэмы героического характера. Во введении к поэме действительно упоминается о бардах, особенно об одном из них, Баяне, песни которого сравниваются с ветром, несущимся по вершинам деревьев. Много таких Баянов, вероятно, ходили по русской земле и пели подобные «Слова» во время пиров князей и их дружин. К несчастью, лишь одна из этих поэм дошла до нас. Русская церковь безжалостно запрещала — особенно в XV, XVI и XVII столетиях — пение эпических песен, имевших распространение в народных массах; она считала их «языческими» и налагала суровые наказания на бардов и вообще всех, поющих старые песни. Вследствие этого до нас дошли лишь небольшие отрывки этой ранней народной поэзии.

Но даже эти немногие остатки прошлого оказали сильное влияние на русскую литературу, с тех пор, как она получила возможность заниматься другими сюжетами, кроме чисто религиозных. Если русская версификация приняла ритмическую форму, вместо силлабической, это объясняется тем, что на русских поэтов оказала влияние ритмическая форма народных песен. Кроме того, вплоть до недавнего времени народные песни являлись такой важной чертой русской деревенской жизни — как в домах помещиков, так и в избах крестьян, — что они неизбежно должны были оказать глубокое влияние на русских поэтов; и первый великий поэт России, Пушкин, начал свою карьеру пересказом в стихах сказок своей няни, которые он любил слушать в долгие зимние вечера. Благодаря нашему почти невероятному богатству чрезвычайно музыкальных народных песен, возможно было также появление в России, уже в 1835 году, оперы «Аскольдова могила» Верстовского, чисто русские мелодии которой запоминаются даже наименее музыкальными из русских слушателей; благодаря тем же причинам, оперы Даргомыжского и наших молодых композиторов имеют теперь такой успех в русской деревне, причем хоры в них исполняются местными певцами из крестьян.