Рассказы из сборника Sauve qui peut - Лоренс Даррелл

Свою проповедь Блуд-Уилкинсон построил на библейском изречении: "...и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них". Шляпки посольских дам, по всей видимости, вызывали у него немалое раздражение. Он ткнул в них указующим перстом и принялся распекать на все лады. Слова его гремели под сводами часовни словно канонада. Де Мандевилл побледнел и тихонько зарыдал, прижимая к глазам батистовый носовой платок. Послушать проповедника, так все наше машинописное бюро погрязло в самом непотребном разврате, а Полк-Моубрей, потеряв всякий стыд, только и делает что распутничает с целой клеткой соловьев. Каково!

И тут мы впервые испытали гордость за Давбаскета, теплое чувство к нему. Оказывается, он спрятал в кафедре микрофоны. Хотел отомстить за нас - пусть даже основной его мишенью и был несчастный Дрэдж. Не все ли равно! Преподобный Блуд-Уилкинсон должен был получить по заслугам. Надо отдать ему должное держался он молодцом и, несмотря ни на что, продолжал свою проповедь. Из фисгармонии, стоило только миниатюрной ножке мисс Тоджер коснуться педалей, рванулось пламя, которое, как и полагается галантному кавалеру, затушил своим плащом Полк-Моубрей. Уилкинсон же как ни в чем не бывало продолжал свою лекцию. Запрятанные в стене электронные устройства разносили теперь по часовне чудовищную какофонию самых невероятных звуков: казалось, мы находимся не в церкви, а в джунглях. Уилкинсон подтянул брюки и, пытаясь перекричать шум, заговорил еще громче. И тут на задней стене появились две гигантские надписи разноцветными буквами, сначала: ПОКАЙТЕСЬ, СОБАКИ, а затем: ДРЭДЖ, Я ПРИШЕЛ ЗА ТОБОЙ, ПОДОНОК! Под второй нетвердым школьным почерком было выведено: "Иегова". Сомневаться не приходилось: Блуд-Уилкинсон принял вызов и биться будет до конца; несокрушимый проповедник вещал, несмотря ни на что. Давбаскет побледнел и напрягся - неужели он потерпит поражение? Меры следовало принять неотложные. Он должен выложить свой главный козырь. Дрожа от возбуждения, Давбаскет подался вперед и нажал кнопку "F" под кафедрой. По счастью, осечки не произошло. От стены с легким щелчком отделилась шестифунтовая боксерская перчатка и нанесла преподобному джентльмену сокрушительный удар чуть ниже левого уха. Победа нокаутом. Блуд-Уилкинсон умолк и выпал из вороньего гнезда, приземлившись аккурат в первом ряду среди немало повидавших на своем веку сотрудников посольства. Сложил свою буйную голову прямо на колени к Полк-Моубрею. Мир сразу же просветлел. Слышно было, как в посольском саду запели птицы. Любящие руки готовы были собрать останки героя и совершить торжественный обряд похорон. Но Блуд-Уилкинсон еще дышал. Его тело положили на носилки, погрузили в самолет и доставили на родину за счет Ее королевского величества. Дрэдж же чудесным образом исцелился - во всяком случае, временно. Завтраки и обеды вновь сделались съедобными. Правда, Библию Уилкинсона он сохранил и время от времени читал ее вслух заунывно-загробным голосом. Но худшее осталось позади. Дрэдж опять стал самым обычным дворецким, человеком из плоти и крови - пусть и не первой свежести.

Я готов привести еще много примеров того, что можно назвать "религиозным импульсом" в дипломатическом корпусе - импульс этот чрезвычайно многообразен. Сэм, надо надеяться, воспользуется некоторыми наиболее красочными эпизодами, например историей о том, как Полк-Моубрей решил возвести на территории посольства марксистскую часовню, дабы раз и навсегда отучить сотрудников от убогого материализма. Дальше чертежа, слава богу, дело не пошло. По счастью, вмешались политические мотивы. Кто, к примеру, будет освящать такой храм? Часовню предполагалось возвести в стиле методистской церкви на Примроуз-хилл. Обратились, насколько я знаю, к Джону Бетджемену, но из этого ничего не вышло. Повышенную чувствительность проявило и русское посольство. Их поверенный в делах был забавным, совершенно фольклорным типом по фамилии Дамнович. У него была трехмерная марксистская улыбка и диалектическое мышление, от которого он не отступал ни на йоту. В один прекрасный день Дамнович куда-то исчез, и прошел слух, будто он покончил с собой, причем исключительно оригинальным способом. Получив выговор за какую-то несущественную провинность, он воспринял его так близко к сердцу, что решил ситуацию исправить: написал на себе "Совершенно секретно" и сжег себя в мусоросжигателе вместе со своей конфиденциальной перепиской. Неглупо, а? Регги Сабтайтл поступил еще коварнее: чтобы братец после его смерти не получил ни пенса, он распорядился в завещании свое тело забальзамировать и отправить в саркофаге в филиал банка "Кутс энд компани" на Оксфорд-стрит, где оно до сих пор лежит в подвале вместе со всей его обстановкой и вещами. Никто не имеет туда доступа, из-за чего его брат и не может вступить в права наследства, - ведь Регги и по сей день, хотя прошло уже много лет, считается пропавшим без вести.

И последний пример - начинающим дипломатам он может послужить своего рода предостережением. Произошла эта история непосредственно со мной. Вы ведь знаете, в Вульгарии вдовство - это не социальный статус, а профессия. Вдов в этой стране не счесть. В черном шуршащем шелке с ног до головы, брови сходятся над переносицей, густые усы... Впечатление такое, будто девяносто процентов населения Вульгарии - вдовы. Так вот, у нас была одна такая вдова, верней сказать, она нам досталась. Кажется, ее выиграл в лотерею клерк из консульского отдела. Взял ее вместо индейки, а может, принял за индейку? Как бы то ни было, эта вдовушка стала миссис Треднидл. Вскоре, правда, она мистеру Треднидлу надоела, он сложил обувь и одежду на берегу Дуная, набросал ей на клочке бумаги прощальную записку - словом, сделал вид, что утопился, а сам перешел границу и вернулся к гражданской жизни. Сейчас он живет в Банбери, служит земельным агентом и пользуется всеобщим уважением. Но нам-то (да и ей тоже) откуда было все это знать?! Треднидла мы списали и наняли на его место другого. Тем временем миссис Треднидл во всеуслышание заявила о себе и своих правах. Как известно, вдовы - в отличие от жен - права на приобретение беспошлинных алкогольных и табачных изделий не имеют. Жены - да. Но не вдовы. Так вот, она никак не могла взять это в толк, да и английским владела не в той мере, чтобы можно было членораздельно ей объяснить, как обстоит дело. Убедить ее мы были не в состоянии. Вдобавок она почему-то сочла, что, если тебе нужен британский подданный или же если твой британский подданный куда-то подевался, ты можешь запросто прийти в посольство и выбрать себе другого. Поскольку больше всего ее волновали беспошлинные товары, она регулярно являлась в посольство, садилась под дверью канцелярии и умоляла нас войти в ее положение. Наконец, убедившись, что помощи от нас ждать не приходится, она решила выбрать себе нового супруга, чтобы вновь получить беспрепятственный доступ к беспошлинному джину и сигаретам "Бенсон энд Хеджес". Выбор ее пал на меня. Уж не знаю почему. Может, из-за моего открытого лица, выдававшего, как ей казалось, натуру свободолюбивую и благородную. Всякий раз, когда я проходил мимо, она указывала на меня пальцем и кричала: "Все равно моим будешь!" Эти слова несказанно потешали всех сотрудников посольства. Всех, кроме меня. Я был перепуган до смерти. Скоро она стала хватать меня за руки и пыталась их целовать. Ситуация становилась неуправляемой. К себе в кабинет, а также в кабинеты к своим коллегам я мог пробраться теперь только через окно - все остальные пути были отрезаны. Можете себе представить, как это было утомительно. Я вынужден был топтать посаженные у дома цветы. У меня ныло все тело. Я потерял в весе. Избавиться от этой дамочки не было никакой возможности. Однажды она даже ворвалась ко мне в кабинет вместе со священником, который благословил меня веткой иссопа и окропил ее прошение святой водой. Она платила за то, чтобы меня уговорили сменить гнев на милость. Я был in extremis. В конце концов мне пришлось обратиться за советом к Давбаскету, и благодаря его уму и прозорливости худшего удалось избежать. По совету Давбаскета я вызвал Терстона, здоровенного малого, нашего охранника, и, откашлявшись, посвятил его в суть дела.

- Терстон, - сказал я, - у вас нет выбора. Вы в шестой раз подряд напиваетесь в служебное время, и его превосходительство решил сообщить об этом в Министерство. Вы ведь догадываетесь, чем это чревато?

Терстон почесал в затылке и ковырнул ковер носком гигантского ботинка.

- Принятие окончательного решения, - продолжал я, - его превосходительство предоставил мне. Не скрою, я просил его за вас... Знаете, мне почему-то кажется, что всему виной ваша холостяцкая жизнь. Вы ведете слишком свободный и безалаберный образ жизни. Если б вы женились, я бы пересмотрел санкции против вас; ну а если б вы вдобавок женились на миссис Треднидл, мы могли бы подумать и о вашем продвижении по службе, о том, чтобы увеличить вам жалованье.