Между жизнью и смертью - Алексей Апухтин

III

Это был один из самых интересных и загадочных эпизодов моей жизни. Несколько лет тому назад мы, ради здоровья моей жены, провели почти полгода на юге Франции. Там мы, между прочим, познакомились с очень симпатичным семейством графа Ларош-Модена, который однажды пригласил нас в свой замок. Помню, что в тот день и жена, и я были как-то особенно веселы. Мы ехали в открытой коляске; был един из тех теплых октябрьских дней, которые особенно очаровательны в том краю. Опустелые поля, разоренные виноградники, разноцветные листья дерев - все это под ласковыми лучами еще горячего солнца приобретало какой-то праздничный вид. Свежий бодрящий воздух располагал невольно к веселью, и мы болтали без умолку всю дорогу. Но вот мы въехали во владения графа Модена, и веселость моя мгновенно исчезлаМне вдруг показалось, что это место мне знакомо, даже близко, что я когда-то жил здесь... Это ощущение, какое-то странное, ощущение неприятное и щемящее душу, росло с каждой минутой. Наконец, когда мы въехали в широкую avenue, которая вела к воротам замка, я сказал об этом жене. - Какой вздор! - воскликнула жена. - Еще вчера ты говорил, что даже в детстве, когда ты с покойной матушкой жил в Париже, вы никогда сюда не заезжали. Я не возражал, мне было не до возражений. Воображение, словно курьер, скакавший впереди, докладывало мне обо всем, что я увижу. Вот широкий двор La cour d'honneur (Для воздания почестей (фр.)), посыпанный красным гербом графов Ларош-Моденов; вот зала в два света, вот большая го стиная, увешанная семейными портретами. Даже особенный, специфический запах этой гостиной - какой-то смешанный запах мускуса, плесени и розового дерева - поразил меня, как что-то слишком знакомое. Я впал в глубокую задумчивость, которая еще более усилилась, когда граф Ларош-Моден предложил мне сделать прогулку по парку. Здесь со всех сторон нахлынули на меня такие живучие, хотя и смутные воспоминания, что я едва слушал хозяина дома, который расточал весь запас своей любезности, чтобы заставить меня разговориться. Наконец, когда я на какой-то его вопрос ответил уже слишком невпопад, он посмотрел на меня сбоку с выражением удивленного сострадания. - Не удивляйтесь моей рассеянности, граф, - сказал я, поймав этот взгляд, - я переживаю очень странное ощущение. Я, без сомнения, в первый раз в вашем замке, а между тем мне кажется, что я здесь прожил целые года. - Тут нет ничего удивительного: все наши старые замки похожи один на другой. - Да, но я .именно жил в этом замке... Вы верите в переселение душ? - Как вам сказать... Жена моя верит, а я не очень... А, впрочем, все возможно. - Вот вы сами говорите, что это возможно, а я каждую минуту убеждаюсь в этом более и более. Граф ответил мне какой-то шутливо-любезной фразой, выражая сожаление, что он не жил здесь сто лет тому назад, потому что и тогда он принимал бы меня в этом замке с таким же удовольствием, с каким принимает теперь. - Может быть, вы перестанете смеяться, - сказал я, делая неимоверные усилия памяти, - если я скажу вам, что сейчас мы пойдем к широкой каштановой аллее. - Вы совершенно правы, вот она, налево. - А пройдя эту аллею, мы увидим озеро. - Вы слишком любезны, называя эту массу воды (certe piece d'eau) озером. Мы просто увидим пруд. - Хорошо, я сделаю вам уступку, но это будет очень большой пруд. - В таком случае, позвольте и мне быть уступчивым. Это маленькое озеро. Я не шел, а бежал по каштановой аллее. Когда она кончилась, я увидел во всех подробностях картину, которая уже несколько минут рисовалась в моем воображении. Какието красивые цветы причудливой формы окаймляли довольно широкий пруд, у плота была привязана лодка, на противоположном берегу пруда виднелись группы старых плакучих ив... Боже мой! Да, конечно, я здесь жил когдато, катался в такой же лодке, я сидел под теми плакучими ивами, я рвал эти красные цветы... Мы молча шли по берегу. - Но позвольте, - сказал я, с недоумением смотря направо, - тут должен быть еще второй пруд, потом третий. - Нет, дорогой князь, на этот раз память или воображение вам изменяют. Другого пруда нет. - Но он был наверное. Посмотрите на эти красные цветы! Они так же окаймляют эту лужайку, как и первый пруд. Второй пруд был, и его засыпали, это очевидно. - При всем желании моем согласиться с вами, дорогой князь, я не могу этого сделать. Мне скоро пятьдесят лет, я родился в этом замке и уверяю вас, что здесь никогда не было второго пруда. - Но, может быть, у вас живет кто-нибудь из старожилов? - Управляющий мой, Жозеф, гораздо старше меня... мы спросим его, вернувшись домой. В словах графа Модена, сквозь его изысканную вежливость, уже ясно проглядывало опасение, что он имеет дело с какимто маньяком, которому не следует перечить. Когда мы перед обедом вошли в его уборную, чтобы привести себя в порядок, я напомнил о Жозефе. Граф сейчас же велел позвать его. Вошел бодрый семидесятилетний старик и на все мои расспросы отвечал положительно, что в парке никогда второго пруда не было. - Впрочем, у меня сохраняются все старые планы, и если граф позволит их принести... - О да, принесите их, и поскорее. Надо, чтобы этот вопрос был исчерпан теперь, а то наш дорогой гость ничего не будет есть за обедом. Жозеф принес планы, граф начал их лениво рассматривать и вдруг вскрикнул от удивления. На одном ветхом плане неизвестных годов были ясно обозначены три пруда, и даже вся часть этого варка носила название: les etangs (Пруды (фр.)). - Je baisse pavilion devant le vaingueur (Я опускаю знамя перед победителем (фр.)), - произнес граф с напускной веселостью и слегка бледнея. Но я далеко не смотрел победителем. Я был как-то подавлен этим открытием, - словно случилось несчастье, которого я давно боялся. Сходя в столовую, граф Моден просил меня ничего не говорить по этому поводу его жене, говоря, что она женщина очень нервная и наклонная к мистицизму. К обеду съехалось много гостей, но хозяин дома и я - мы оба были так молчаливы за обедом, что получили от наших жен коллективный выговор за нелюбезность. После этого жена моя часто бывала в замке Ларош-Моден, но я никогда не мог решиться туда поехать. Я очень близко сошелся с графом, он часто посещал меня, но не настаивал на своих приглашениях, потому что понимал меня хорошо. Время понемногу изгладило впечатление, произведенное на меня этим странным эпизодом моей жизни; я даже старался не думать о нем, как о чем-то очень тяжелом. Теперь, лежа в гробу, я старался припомнить его со всеми подробностями и беспристрастно обсудить. Так как теперь я знал наверное, что жил на свете раньше, чем назывался князем Дмитрием Трубчевским, то для меня не было сомнения и в том, что я когда-нибудь был в замке Ларош-Моден. Но в качестве кого? Жил ли я там постоянно или попал туда случайно, был ли я хозяином, гостем, конюхом или крестьянином? На эти вопросы я не мог дать ответа, одно казалось мне несомненным; я был там очень несчастлив; иначе я не мог бы объяснить себе того щемящего чувства тоски, которое охватило меня при въезде в замок, которое томит меня и теперь, когда я вспоминаю о нем. Иногда эти воспоминания делались несколько определеннее, что-то вроде общей нити начинало связывать отрывочные образы и звуки, но дружное храпение Савелия и псаломщика развлекало меня, нить обрывалась, и мысль не могла сосредоточиться снова. Савелий и псаломщик спали долго. Ярко горевшие в паникадилах восковые свечи уже потускнели, и первые лучи ясного морозного дня давно смотрели на меня сквозь опущенные шторы больших окон.