Ангел. Бесы. Рассказы - Тамерлан Тадтаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, – говорю. – Жвачка-то совсем новая, пожалуй, после уроков дам тебе четвертинку.
– А что ты мне вчера обещал в буфете?
– Не помню, а что?
– Я дала тебе двадцать копеек на котлету с хлебом, а ты сказал, что за это принесешь мне жвачку.
– Ладно, – тяжкий вздох, – после урока жвачка твоя.
– Смотри, жуй осторожно и не проглоти, как в тот раз.
– Меня же тогда училка лупила, пришлось проглотить, у нее и так рот был полон жвачки, так она и на мою, блин, позарилась.
– Не ругайся. Если бы ты не чавкал так громко, она, может, и не заметила бы.
– А хорошо быть учителем: отбираешь у своих учеников жвачку и жуй не хочу.
– Таме, ну-ка прекрати разговоры, что это у тебя во рту?
– Ничего, Римма Берлиозовна.
– А чего тогда у тебя челюсти двигаются, как у ненормального, опять жвачка?
– Нет, что вы, Римма Берлиозовна, у меня в зубе дупло, жвачка застревает там, потом ничем не выскоблишь.
– Где ты ее покупаешь, Таме?
– Жвачку-то? На еврейской улице.
– У бородатой тетки?
– Да, знаете, у нее иногда бывает жвачка «Педро», если не жевали, то попробуйте, из нее такой шар можно выдуть!
– Таме, деточка, на тебе рубль и купи две жвачки, одну оставь себе, но другую принеси обязательно.
Одноклассники все заплакали от зависти, а я помчался на еврейскую улицу. На этот раз тетка вышла ко мне с гладко выбритым лицом. Обычно мрачная, она теперь улыбалась. Я расплатился с ней, но она вдруг притянула меня к себе и обняла. От неожиданности я закричал и начал вырываться, но она вложила в мою ладонь подушечку «Педро», я мигом успокоился и дал себя погладить.
С тех пор между нами завязались дружеские отношения, я уже не боялся ее: пусть себе тискает, если нравится. По правде говоря, я был избалованным мамиными подругами мальчиком. Не знаю, что они во мне такого нашли? Бывало, иду себе по улице, радуясь весне и предстоящим каникулам, и вдруг откуда-то из засады выскакивает тетка и начинает визжать: ой, какой славный мальчик! Ангелочек, право! А чей ты сын? Ирин, говорю я угрюмо. Ах ты боже мой, так мы с твоей мамой учились вместе. Ути-пути, сюсю-мусю, боже, какие ресницы! Дай-ка я тебя поцелую, деточка. И тетка со зловонным дыханием начинает чмокать, оставляя на моих щеках алую, как кровь заколотой свиньи, помаду.
Изо рта еврейки тоже пахло, но только сладкой жвачкой, и потому даже бывало приятно, когда она целовала меня. К тому же она не красилась, и я выходил от нее с чистым, без следов помады лицом, зато рот у меня был набит халявной жвачкой, которую я рассчитывал сбагрить одноклассникам. Беса тоже был в деле и приводил покупателей из ПТУ. Обычно я ждал клиентов на баскетбольной площадке позади школы и, когда они появлялись, поднимал руку, как звезда, и давал представление. Опустив голову, я врубал турбо и принимался неприлично громко чавкать до тех пор, пока у ребят не начиналась течь из глаз и ушей. Для вящего эффекта я выдувал большой бледно-розовый шар, а когда он лопался, слизывал с губ ошметки и снова принимался упоенно жевать. Ребята, глотая слюни, смотрели мне в рот, Беса подмигивал, дескать, хватит дразнить свору, пора. Тогда я выплевывал жвачку на ладонь, давал клиентам самим убедиться в свежести товара и объявлял торги…
Но потом тетка с щетиной куда-то пропала, вместо нее жвачкой торговала молодая хорошенькая еврейка. Я в нее влюбился и мечтал, чтобы она приласкала меня, но, похоже, ей было не до маленького мальчика, потому что возле нее вился взрослый длинноносый парень. Как-то молодая еврейка вышла одна, и я, набравшись храбрости, обнял ее, так она чуть не прибила меня, наотрез отказалась продавать жвачку по обычной цене. В общем, прогнала меня и велела больше не появляться. Я немного погоревал, потом вместе с Бесой стал ездить в Гори, где можно было купить не только подушечку «Педро», но и шоколадное мороженое.
Однажды осенью, в пору, когда собирали виноград, я проходил по старому мосту и вдруг заметил дым над еврейской улицей. Люди проносились мимо с криками: пожар, пожар! Я тоже ринулся со всех ног и увидел, что горит тот самый дом, где я покупал жвачку. Я сразу подумал, сколько жевательного добра сейчас там пропадает, и тут с удивлением обнаружил, что толпа глазеет не на охваченный пламенем дом – внимание людей было приковано к беременной бородатой женщине. Она была одета во все черное. Ее поддерживали та самая красивая еврейка и еще какая-то ведьма. Пожарные, судя по приближающемуся вою сирены, уже мчались на помощь, а из горящего дома кто-то выбрасывал дымящиеся вещи на улицу. На земле в куче спасенного от огня скарба на грязном матраце валялся магнитофон. Я его сразу заметил. И тут какой-то пацан подбежал к матрацу, хвать магнитофон – и наутек. Я бросился вдогонку, подбирая по дороге камни и швыряя в вора. Я попал убегающему в спину, тот оглянулся и, поняв, что я не отстану, бросил магнитофон и скрылся в переулке. Я взял кассетник и, радостный, вернулся с ним к горящему дому, протолкался сквозь толпу к бородатой женщине и положил его перед ней. Она узнала меня, улыбнулась и, повернувшись к молодой еврейке, что-то ей шепнула. Та выслушала, посмотрела на меня, тоже улыбнулась и, вынув из кармана горсть подушечек «Педро», вложила в мою трясущуюся от возбуждения руку и, обняв, поцеловала…
Джинсы от Абрама
К весне мясо заколотой на Новый год свиньи закончилось, картошку уже не на чем было жарить, и мать в воскресенье решила сходить на Большой базар купить каких-нибудь продуктов. «Детки, что вам принести?» – спросила она, вертясь перед зеркалом желтого шифоньера со скрипучей дверью. Сестра валялась на кровати с книгой, на мгновение она вскинула голову, отодвинула за уши свои иссиня-черные волосы и, промяукав: «Цади хочу», – снова погрузилась в чтение.
Да уж, губа у нее не дура, но, чтобы испечь цади, нужна кукурузная мука, хороший желтый сыр, желательно из Цона, сметана или мацони, плюс растопить дровяную печку во дворе под
