Скандинавия с черного хода. Записки разведчика: от серьезного до курьезного - Борис Григорьев

Вспомнил советского писателя Геннадия Фиша, создавшего серию книг про Скандинавские страны. В очерке «Здравствуй, Дания!» он описывает, как ходил по улицам Копенгагена и от имени вселившегося в его душу тургеневского Хоря неодобрительным тоном комментировал то или иное явление: «Это у нас не шло бы… Это непорядок». (Хорь, в отличие от Калиныча, вообще, как известно, неодобрительно относился к загранице.)

А я ловил себя на мысли, что внутри меня поселился именно антипод Хоря-Фиша, разлюбезный Калиныч, восторженная душа, принимавшая все, что ему ни покажут, на веру. Нет, одернул я себя мысленно, так нельзя, нельзя размягчаться, так и недолго до… Крамольную мысль я немедленно прогнал, как только мы с Гордиевским вступили на Striiget — пешеходную улицу длиной около километра, протянувшуюся от Королевской Новой площади до Ратушной.

Во-первых, само понятие пешеходной улицы в центре города сбило тогда меня с толку. Зачем? Для чего? Кому это нужно? А где же проехать автомобилям? Непорядок. (Силен все-таки Хорь в русском человеке!) И потом, откуда у датчан столько ювелирных магазинов? Золото-то у них не добывается, драгкамней не водится. Странно… И Калиныч окончательно-таки покинул меня в этот вечер, уступив место подозрительному скептику Хорю.

Между тем время неумолимо бежало вперед и сокращало мою остановку в Копенгагене. С чувством гордости истинного хозяина, показавшего свои апартаменты гостю, Гордиевский усадил меня в свой «форд-кортину» и повез к себе домой «откушать». По пути где-то справа мелькнуло наше посольство, потом американское, потом проехали парк, и наконец мы въехали на улицу Тагенсвай. Здесь в старинном, солидном по московским меркам доме посольство снимало для атташе Гордиевского двухкомнатную квартиру.

Нас встретила милая и добрая хозяйка Лена, жена Гордиевского, и… свирепый сиамский кот Барсик, изодравший своими когтями всю посольскую мебель и обои в квартире. Барсик встретил меня недоверчивым злобным шипением, но от прямой атаки воздержался, вычисляя, вероятно, что это за фрукт появился в его владениях. В течение всего обеда я чувствовал на себе его желтый взгляд и был наготове, чтобы отразить любую с его стороны гадость. Из-за Барсика я был лишен возможности вести непринужденную светскую беседу и наслаждаться гастрономическими раритетами вроде поданных в масле копченых мидий и мясного блюда «тартар».

Неравнодушенк вкусной пище, а также к сырам.

Настроение тем не менее было праздничное, пили знаменитый датский аквавит «со слезой», много болтали о Москве, о Копенгагене, о литературных новинках и о театральных премьерах. Как принято при таких встречах, поведал Гордиевскому об общих знакомых в Центре. Они с женой были в восторге от Дании, от датчан, от Копенгагена, и оба торопились наперебой рассказать мне об этом. В приятном застолье незаметно пролетело время, и надо было собираться в путь. Атмосфера при встрече была, пожалуй, самой непринужденной за все мое знакомство с Гордиевским. Слегка пьяный и сытый, я возвращался с ним обратно в Каструп и уже довольно снисходительно, как и полагается сытому Хорю, поглядывал по сторонам.

Через час я сидел в полупустом «Боинге-747» и переваривал духовную и материальную пищу, полученную в Копенгагене.

…Интересно, был ли Гордиевский уже тогда завербован? Думается, ответ должен быть положительным.

…Процессу переваривания активно способствовали разнообразные и подаваемые в неограниченном количестве горячительные напитки. «Лофтлейдир» не жалел денег на угощение, пытаясь привлечь больше пассажиров на свой трансатлантический рейс. Свой полет исландцы начали в Люксембурге, продолжили его в Дании и Великобритании, по пути делали посадку у себя дома, а заканчивали свой путь аж в Нью-Йорке. Несмотря на такой длинный маршрут, в салоне самолета собралось не более двадцати человек, и все они летели до Рейкьявика.

Очевидно, экипаж самолета решил взять реванш за пустой салон спиртными напитками. Стюардессы выкатили несколько тележек с бутылками и распределили их по местам более-менее кучного скопления пассажиров, чтобы забрать их уже перед самой высадкой в Кефлавике. Сидевший рядом молодой человек после пары «лонг-дринков» вступил со мной в разговор, из которого он выяснил, кто я и откуда, а я узнал, что он — норвежский студент, обучающийся по обмену с Исландией в Рейкьявикском университете. Каким викинг был филологом, судить не берусь, но виски и джин он держал великолепно. А я-то, грешным делом, думал, что это качество характеризовало исключительно одних вятичей.

К спиртному относится лояльно — пьет любые алкогольные напитки.

Норвежец — кажется, его звали Эриком — всю дорогу развлекал меня рассказами о своих успехах у исландок, и, глядя на его довольно заурядные внешние данные, я начал составлять о женской половине исландского населения довольно нелестное мнение. Филолог хохотал гомерическим смехом над своими шутками, и остальные пассажиры стали бросать в нашу сторону укоризненные взгляды. Потом норвежец достал фотоаппарат и истратил на меня минимум полпленки, старательно снимая со всех ракурсов. Последнее мне не понравилось, и я стал смотреть по сторонам или прятаться за кресло, чтобы не попасть в объектив.

Я хорошо помнил советы, полученные в спецшколе: разведчик должен по возможности избегать паблисити, чтобы не оставлять за собой никаких следов. Он должен пройти по этому миру бесшумной и незаметной тенью, зарезервировав лишь к старости единственную возможность скромно разделить неудовлетворенное профессиональное тщеславие на какой-нибудь встрече с молодым пополнением, на которую высокое начальство, может быть, как-то соблаговолит его пригласить5.

На пути в Англию самолет попал в жестокий циклон, огромный фюзеляж «боинга» трепало, как соломинку. Мы то и дело проваливались в воздушные ямы, и меня сильно подташнивало. Эрик рассказал мне, что исландские летчики летают в любую погоду и известны своей бесшабашностью и мастерством. Я, в отличие от Эрика, не был наслышан о достоинствах исландских авиаторов и сидел как на иголках, ожидая, когда же мы рухнем вниз. Гомерический хохот соседа звучал как реквием на похоронах, но тем не менее я был благодарен Эрику за то, что он помог скрасить мне бесконечно тянувшееся время и притупить страх за свою молодую жизнь в самом начале разведывательной карьеры. «Слабительное для души» не позволило нам с Эриком заметить короткую техническую посадку то ли в Манчестере, то ли в Ливерпуле, а может быть, в самом Бирмингеме.

Ранним декабрьским утром самолет приземлился наконец в Кефлавике.

Кефлавик во время Второй мировой войны использовался союзниками в качестве военно-воздушной базы. Сначала на остров пришли англичане, а за ними — американцы. После войны американцы так и «застряли» на ней, развернув свои подразделения уже против бывшего союзника по антигитлеровской коалиции. (До сих пор американцы так и не научились соблюдать меру в пользовании чужестранным гостеприимством: куда бы их ни пустили, уходить они оттуда не собираются.) Практически городок стал американской территорией, войдя в инфраструктуру НАТО. Правда, поскольку на территории Исландии не было других аэродромов, американцы позволили использовать Кефлавик в качестве гражданского аэропорта для исландских авиалиний. Таким образом, в период «холодной войны» советским гражданам, попадавшим в Исландию, предоставлялась уникальная возможность легально находиться, пусть не долго и под соответствующим контролем, на территории военной базы США.

За стеклом иллюминатора было хоть глаз коли. Прожорливому и кровожадному волку Фенрису, по всей видимости, все-таки удалось обмануть самого Одина и проглотить-таки наше солнце6. Одинокие огоньки скудно освещали окрестность, не давая возможности составить о ней ясное представление. Жиденькой струйкой пассажиры потянулись к небольшому строению, оказавшемуся административным зданием международного аэропорта. Американских военных видно не было. Паспортные формальности продолжались недолго, иммиграционный чиновник без всяких вопросов поставил в паспорт штамп о прилете и отпустил меня восвояси. Через пять минут я в нерешительности стоял в небольшом холле, ожидая, когда ко мне подойдет кто-нибудь из посольства или резидентуры. Я сразу узнал «своего», как только он появился в дверях. Встречал меня сам резидент, немолодой уже мужчина, отрабатывавший, по всей видимости, последнюю свою командировку.

— Борис Николаевич? Меня зовут Николаем Ивановичем. Поехали?

Я с радостью согласился, тем более что моего отца тоже звали Николаем Ивановичем. Мы прошли к его машине. Вокруг было по-прежнему темно, хотя по московскому времени уже пора было светать. Отъехав от аэропорта, мы сразу нырнули в густую мезозойскую темноту, прорезаемую ярким кинжалом фар. На бледном фоне покрытого плотными облаками неба отражались причудливые холмы и вздыбленные кучи неизвестной мне породы, будто оставленные поработавшим на славу гигантским бульдозером.