Мозаика Парсифаля - Роберт Ладлэм

— Хейвелок? — неожиданно произнес пассажир, поправляя на носу очки. — Неужели ты, Майкл?

— Харри? Харри Льюис?

— Ты угадал. Как поживаешь, Эм. Эйч.?

Льюис был одним из немногих, кто обращался к нему по инициалам. Так повелось еще с университетских времен — оба учились в Принстоне, и по окончании изредка продолжали встречаться, несмотря на то, что Майкл поступил на государственную службу, а Льюис остался на преподавательской работе. В настоящее время доктор наук Харри Льюис был деканом факультета политических наук в небольшом, но весьма престижном университете Новой Англии. Время от времени он наведывался в Вашингтон в качестве внештатного консультанта госдепа. Там они и встречались, если оказывались в столице одновременно.

— Превосходно. По-прежнему получаешь здесь свои суточные, Харри?

— Значительно реже, чем в прежние времена. Кто-то научил вас самостоятельно расшифровывать туманное арго, на котором составляют характеристики своих выпускников наиболее престижные университеты.

— Пронеси и помилуй. Значит, теперь вместо меня придет бородатый тип в джинсах с прилипшей к губе сигаретой из «травки».

Глаза за очками с бифокальными линзами выразили удивление. Профессор был потрясен.

— Кончай издеваться! Ты что — ушел со службы? А я-то думал, там пройдет вся твоя жизнь.

— Совсем напротив, Харри. Моя жизнь началась пять, может быть, семь минут тому назад, когда поставил последнюю подпись. Через пару часов мне предстоит прекрасный ужин, счет за который впервые за многие годы не будет оплачен из специальных правительственных фондов.

— Ну и чем же ты, Майкл, собираешься заняться?

— Никаких идей. Пока ничего не хочется делать.

Ученый муж помолчал, взял у таксиста сдачу и быстро произнес:

— Послушай, сейчас я опаздываю. Но я проведу в городе ночь. Поскольку я получаю суточные, позволь мне заплатить за ужин. Где ты остановился? У меня, кажется, возникла идея.

Никаких суточных, выплачиваемых правительством любой цивилизованной страны, не могло хватить на оплату их ужина. Но у Харри Льюиса действительно родилась прекрасная идея. Они когда-то были друзьями и теперь вернулись к старой дружбе. Хейвелоку было гораздо проще разговаривать с человеком, который имел хотя бы отдаленное представление о том, чем ему пришлось заниматься на правительственной службе. Общение с другими было просто невозможно. Трудно объяснить то, что объяснению не подлежит. Льюис же все понимал. Одно влекло за собой другое, и наконец наступил черед идее, родившейся у Харри.

— Ты никогда не думал о возвращении в университет?

— Как ты отнесешься к такому ответу: «Просто мечтал об этом»?

— Знаю, знаю, — поспешно сказал Льюис, он решил, что Хейвелок издевается. — Вы, ребята, как вас там называют, «призраки», что ли, или «шпики»... получаете от многонациональных корпораций предложения, сулящие большие деньжищи. Мне все известно. Но послушай, Эм. Эйч., ты же был одним из лучших на факультете. Твою диссертацию перепечатали по меньшей мере в дюжине университетов; ты даже вел свой семинар. Твои академические достижения в сочетании с годами, проведенными в госдепе — о них ты, как я понимаю, не можешь особо распространяться, — делают твою кандидатуру весьма привлекательной для нашего ректората. Мы не перестаем повторять: "Давайте искать побывавших в деле, теоретиков у нас больше, чем надо. Ты, Майкл, как раз то, что надо, будь я проклят! Конечно, деньги не Бог весть...

— Харри, ты не понял. Я сказал то, что хотел. Я давно подумываю о возвращении в университет.

Пришла очередь улыбаться Харри Льюису:

— В таком случае я даю ход нашей идее.

Наделю спустя Хейвелок прилетел в Бостон и оттуда на машине прибыл в пригород Конкорда, штат Нью-Гэмпшир, к увитым плющом кирпичным, стоявшим меж белых берез зданиям университета. Он провел четыре дня с Харри Льюисом и его женой, изучая окрестности, посещая лекции и семинары, встречаясь с профессурой и представителями администрации, чья поддержка, по мнению Харри, могла оказаться полезной. Как бы невзначай за чашкой кофе, за бокалом вина или во время ужина эти люди — мужчины и женщины — интересовались мнением Майкла по различным проблемам. Они внимательно приглядывались к нему и, видимо, склонялись к мнению, что этот человек является многообещающим кандидатом. Льюис прекрасно провел подготовительную работу.

На четвертый день во время ленча Харри торжественно объявил:

— Ты им понравился!

— Еще бы, — вступила жена, — он ведь чертовски обаятелен.

— Они, по правде говоря, страшно разволновались. Помнишь, Эм. Эйч., что я тогда говорил? Ты был в деле. Шестнадцать лет, проведенных в государственном департаменте, придают тебе особую ценность.

— И?..

— Через восемь недель состоится годичное собрание администрации и попечительского совета. Будут обсуждаться текущие потребности университета. Чушь собачья. Одним словом, тебе, я полагаю, предложат работу. Где я смогу тебя отыскать?

— Я намерен отправиться путешествовать. Позвоню через некоторое время.

Два дня назад он позвонил Харри из Лондона. Годичное собрание еще шло полным ходом, но Льюис с часа на час ожидал окончательного решения.

— Телеграфируй мне в офис «Америкэн экспресс» в Амстердаме. Огромное спасибо, Харри.

Он увидел, как недалеко от него распахнулись стеклянные двери «Америкэн экспресс», и из офиса компании вышла пара. Мужчина, с трудом удерживая две висевшие на плечах фотокамеры, считал банкноты. Хейвелок замедлил шаги, он не знал, стоит ли заходить в офис. В телеграмме, если она пришла, будет либо отказ, либо предложение работы. В случае отказа он просто продолжит свои скитания — мысль об этом доставляла даже некоторое удовольствие. Он научился ценить свою подвижную пассивность. Не надо было планировать дальнейшую деятельность, и это весьма устраивало Хейвелока. Как быть, если последует предложение работы? Насколько он готов к нему? Насколько готов к тому, чтобы принимать решения? Не те инстинктивные решения, которые принимают на оперативной работе, чтобы остаться в живых, а решения, налагающие определенные долгосрочные обязательства. Насколько он готов к выполнению новых обязательств? Куда ушли прежние? С глубоким вздохом он направился к стеклянным дверям.

«Имеется временный пост профессора по специальности Государственное управление на два года. После указанного срока в случае взаимной удовлетворенности возможен переход в статус ассоциированного профессора. Начальное жалованье — двадцать семь. Необходимо ответить в течение десяти дней. Не оставляй меня ждать, затаив дыхание. Всегда твой Харри».

Майкл свернул телеграмму и сунул в карман пиджака. Он не спешил к стойке, чтобы нацарапать ответ профессору Харри Льюису в Конкорд, Нью-Гэмпшир, США. Это пока потерпит. В настоящий момент Хейвелоку был важен сам факт, что он нужен, что перед ним открываются новые перспективы. Потребуется еще несколько дней, чтобы окончательно убедить себя в закономерности своего нового существования. Тогда он, вероятно, уже свыкнется с этой мыслью. Закономерность существования означает возможность принятия новых обязательств. Без внутреннего убеждения новая жизнь просто не состоится.

Он вышел на улицу, и вдохнул свежий воздух Амстердама, и ощутил наползавшую с канала влажную прохладу. Одинокое низкое облако набежало на клонящееся к закату солнце. Но уже через минуту багровое светило вновь возникло, пытаясь побороть своими последними лучами зарождающийся туман. Это напомнило Хейвелоку тот рассвет на испанском побережье, на Коста-Брава. Он оставался там всю ночь, до тех пор, пока из-за горизонта не выползло солнце, окрасив пурпуром туман над водой. Он сошел вниз по дюне к песку, земле и...

Не думай об этом. Все это осталось в прошлой жизни.

Два месяца и пять дней тому назад Харри Льюис по чистой случайности вылез из такси и принялся изменять мир для своего старинного друга. И вот теперь, спустя два месяца я пять дней, он, Майкл Хейвелок, должен либо принять, либо отвергнуть эти изменения. Он был уверен, что примет свой новый мир. Но ему все время чего-то не будет хватать. Изменения легче переносить, если их тяжесть можно разделить с кем-то. Но нет никого, кто принял бы на себя часть этого бремени и спросил: «Чему же ты станешь учить?»

Облаченный в черное официант наклонил бокал с пылающим коньяком и вылил содержимое в серебряный сосуд с сахаром — ингредиенты, необходимые для приготовления кофе по-ямайски. Глупейшее дело, перевод прекрасного напитка, но Харри Льюис настоял на этом во время того ужина в Вашингтоне. Сейчас Хейвелок захотел здесь, в Амстердаме, повторить весь ритуал.

«Спасибо, Харри», — произнес он про себя и поднял бокал в честь отсутствующего собеседника после того, как официант отошел. Так было все же лучше, полное одиночество переносилось гораздо легче. Он почувствовал чье-то приближение и одновременно заметил краем глаза двигавшуюся темную фигуру. Фигура в костюме весьма консервативного покроя из ткани в тонкую полоску прокладывала путь в неверном свете свечей к его кабинке. Хейвелок наклонил бокал, приподнял голову и увидел лицо. Он знал этого человека. Его звали Джордж и он был руководителем резидентуры ЦРУ в Амстердаме. И приходилось работать вместе, может быть, без особого взаимного удовольствия, но вполне удовлетворительно с профессиональной точки зрения.