Оборотень - Прудковский Петр Николаевич

— Вера… Ковалева? (Майор тотчас же сделал пометку в своем блокноте.) Она ваша родственница?

— Нет… но все равно: она — близкий мне человек… Она моя невеста!…

— О-о! — На лице майора расплылась улыбка. — Вот как… И она находится в одном лагере с вами?

— Да… Но ее почему-то переводят в другое место. Я только сегодня узнал…

— И эта Вера Ковалева хочет обязательно вернуться вместе с вами в Россию? Хорошо, товарищ Кузьмин. Постараемся сделать что-нибудь и для нее.

Кузьмин хотел сказать еще что-то, но конвоир, по знаку коменданта, подтолкнул его к двери…

Спустя две недели из Франкфурта-на-Одере отправился в Польшу, а затем в Советский Союз эшелон «перемещенных», которых комиссии по репатриации удалось вызволить из лагерей Западной зоны. В списке репатриированных находился и Кузьмин Михаил Евграфович.

Веры Ковалевой с ним не было. Как видно, русский майор не смог выполнить свое обещание…

3. НЕЖДАННАЯ ГОСТЬЯ

Совещание у главного инженера закончилось поздно. Выйдя из конторы, начальник цеха № 2 Василий Антонович Григоров несколько минут стоял на ступеньках крыльца, с наслаждением вдыхая прохладный ночной воздух. На заводском дворе было светло, как днем. Яркий свет лился из высоких окон, а вдоль ограды, через правильные промежутки, горели на кронштейнах лампы в матовых шарах, похожие на гигантские бусы-жемчужины.

Хотя прошло уже больше двух лет, как закончилась война, Василий Антонович не мог оставаться равнодушным при виде сияющего огнями родного завода. Невольно вставал в памяти тот субботний вечер, когда он вот так же выходил из конторы, собираясь идти домой, чтобы утром, чуть свет, отправиться за город, на плеса, вдвоем с сыном Петрушей — таким же страстным рыболовом, как и его отец… Только сутки прошли — и завод погрузился во мрак на долгие четыре года. И вот — все уже позади, и нет больше тревожных настороженных ночей и бледных, шарящих по небу лучей прожектора, и отвратительного визга стали, несущей смерть и разрушение… «Выжил, голубчик, выстоял… а вот Петруше не пришлось!» — с грустью думал Василий Антонович, глядя на ярко освещенные заводские корпуса и жемчужное ожерелье фонарей, опоясавшее их.

Ночная смена только что заступила на работу. У проходной толпились уходившие рабочие.

— Тут вас товарищ Кузьмин спрашивал… раза три приходил, — сообщил табельщик, увидев Василия Антоновича.

— А! Кузьмин… где же он?

— Да вот — на улице, под фонарем стоит, ожидает. Срочные дела, видно.

Василий Антонович вышел из заводских ворот и на углу прямого, как стрела, шоссе, в конце которого темнели многоэтажные дома рабочего поселка, увидел знакомую фигуру помощника сменного мастера — Михаила Евграфовича Кузьмина. Тот в свою очередь заметил его и пошел навстречу.

— Василий Антонович! Як вам… ну, как?

Старик вскинул на него недовольный взгляд.

— Вот торопыга!… Список еще будет утверждаться директором завода.

— А Петр Савельич как?

— Петр Савельич не возражает. Но скажи на милость, чего это тебе так не терпится снова попасть за границу? Кажется, должен быть сыт по горло… Сколько лет тебя там проманежили… Удивляюсь!

Тон, каким было сказано это, не понравился Кузьмину. Умеряя свою настойчивость, он сказал:

— Я хочу быть полезным… вы же знаете, что я довольно хорошо говорю по-немецки. Кроме того, знаю немного и английский язык…

— Ну, разве что так!

— Кстати, Василий Антонович, а для чего завод посылает в Германию своих рабочих? Что мы будем там делать?

— Не беспокойся, дела найдутся. Кое-чему научимся, кое-чему научим немецких товарищей. Поможем наладить производство сельскохозяйственных машин для кооперативных хозяйств.

— Значит, колхозы будем организовывать?

Василий Антонович рассмеялся.

— Вот чудак! Кооперативы сами немецкие крестьяне создают… а наше дело — помочь им, показать, как надо хозяйничать без помещиков.

Разговаривая так, они дошли до крайнего четырехэтажного корпуса и остановились у освещенного лампочкой подъезда.

— Ну, пока. Будь здоров, — сказал Василий Антонович. — Завтра узнаешь подробности. Всем, включенным в бригаду, будет инструктаж у Петра Савельича. Он тоже едет.

— Василий Антонович! Может быть, зашли бы ко мне… Куда вам торопиться? Я бы вас угостил…

— Ах, да! Ты же на новоселье… неплохую квартиру дали? Можно теперь и хозяйкой обзаводиться? А? Как ты полагаешь?

— Так зайдем, Василий Антонович?

— Поздно уже… ну, да разве на минутку. Чайку бы теперь не вредно…

— Обязательно, будет и чаек!

Оба поднялись на площадку второго этажа, и Кузьмин стал возиться с туго поворачивавшимся в замке ключом. Дверь соседней квартиры приоткрылась, и оттуда выглянула старушка в белом чепце.

— Это вы, Михаил Евграфович? Тут вас гражданка одна спрашивала… раза два заходила, волновалась очень, сказала, что еще зайдет… сегодня. Вы ее, случаем, не встретили? Она в садике собиралась посидеть, обождать.

— Э-э, брат! Да ты, я вижу, зря время не теряешь. Ну раз такое дело — третий не ко двору… Я пошел. Спокойной ночи!

Василий Антонович повернулся и стал спускаться с лестницы. Кузьмин не стал удерживать его. Он собирался было подробнее расспросить соседку, но та уже скрылась за дверью. Выйдя на улицу, Василий Антонович машинально свернул направо (он жил в соседнем корпусе), но, не пройдя и десяти шагов, вдруг остановился. Мысль, пришедшая ему в голову, была так неожиданна и так мало обоснована, что старик даже крякнул с досады.

— Вздор, вздор, — прошептал он и медленно пошел дальше, бормоча на ходу: — Черт знает что такое! Не может быть…

Василий Антонович припомнил свою первую встречу с Мишей Кузьминым — было это недели за две до начала войны; молодой, горячий парень так и рвался на работу. И дернула же его нелегкая уехать тогда на Смоленщину!… Чуть не шесть лет спустя, Кузьмин снова появился в конторе завода и разыскал его. Василий Антонович с первого раза едва узнал парня: он сильно исхудал, осунулся, даже говорил как-то с запинкой, точно разучился родной речи — понятно, несладко жилось у фашистов… Когда Кузьмин рассказал о всех своих мученьях, о том, с каким трудом удалось в конце концов попасть на родину, и в заключение показал комсомольский билет, который, с опасностью для жизни, берег все эти годы, — старику искренне стало жаль парня. Он помог ему устроиться на завод. Первое время, пока шло оформление, Кузьмин жил в квартире Василия Антоновича, в той самой комнате, которую занимал Петруша… И старику казалось порой, особенно вечерами, когда уходил к себе в спальню, а из-за перегородки, в Петрушиной комнате, слышались шаги и шорохи, — что сын рядом с ним, и стоит только позвать, как раздастся в ответ знакомый голос…

И на работе Кузьмин сразу зарекомендовал себя, и уж без всякого участия Василия Антоновича был вы двинут в помощники мастера. Одно только коробило иногда старика: слишком уж вкрадчивый, даже заискивающий тон, с которым Кузьмин всегда обращался к старшим — впрочем, кое-кому это нравилось!

«Может, и зря все это, — думал старик, — а все-таки, как подумаешь, что целых пять лет обрабатывали там парня… Э, да что я! Сказано: ум хорошо, а два — лучше. Поговорю с Петром Савельичем. Наверно, не ушел еще».

И решительно зашагал обратно, к заводу.

…А в это время Кузьмин, повернув выключатель, стоял в нерешительности посреди своей комнаты и прислушивался.

Кто эта поздняя и настойчивая гостья? Откуда она? Кому мог понадобиться он в этом поселке, где у него не было ни одной знакомой девушки?

«А что, если это — Ковалева… та самая», — мелькнула вдруг догадка. Он подошел к окну и сквозь щель в занавесках поглядел вниз — на пустынную улицу и такой же пустынный палисадник между двумя жилыми корпусами. Никого не видать?

…На лестничной площадке послышались чьи-то легкие, торопливые шаги, и в дверь громко постучали.

4. БЕЛОВОДСКАЯ, 48

От станции, на которой останавливались поезда дальнего следования, до города Орежска было около семи километров. Отсюда каждые четыре часа ходила «передача» — два классных, пригородного типа, вагончика, влекомые бойким маневровым паровозиком серии «ОВ» — овечкой, как называют железнодорожники. На дощатом перроне, подле киоска, где продавались билеты, в ожидании «передачи» уже собралось человек двадцать пассажиров, прибывших с ночным поездом. Одни дремали, сидя на своих корзинах и чемоданах, другие, более нетерпеливые, расхаживали взад и вперед, поглядывая вдаль, откуда над темной кромкой леса уже подымалась розовая полоска зари. Среди последних был молодой человек в синем прорезиненном плаще и с небольшим перевязанным бечевкой портфелем в руке. Его худощавое, нервное лицо, с большими темными глазами и курчавым чубом, выбившимся из-под сдвинутой на затылок фуражки, невольно привлекало внимание. Это было одно из тех лиц, на которых каждое мимолетное впечатление отражается мгновенно, подобно тому, как на зеркальной поверхности тихого, окаймленного кустами ракит пруда даже самый легкий ветерок вызывает легкую рябь. И всякий, поглядев на него хотя бы мельком, безошибочно определил бы сейчас, что человеку этому не терпится попасть в город, и он готов на что угодно, лишь бы ускорить течение времени.