Мечты и кошмар - Зинаида Гиппиус

Приводя утверждения Бердяева, что всякая революция, везде и во все времена, достойна проклятия, что воля к революции — дьявольская воля, что желать революции — грех, Гиппиус решается задать ему искусительный вопрос: «Ну, а представим себе (это очень представимо), что сегодня, завтра совершается революция в России. Она будет именно такая же, как всякая, во имя свободы и ради новой жизни, против «существующей власти»… которую Бердяев, согласно со мною, считает реакционнейшей из всех, доныне возникавших, и отлично знает, что никогда большевики «революционерами» не были, да и большевицкой революции — не было. Что же, скажет Бердяев завтрашней русской революции — «нет»? Проклянет ее? Осудит волю к ней как греховную?».

«Культура, — говорила Гиппиус, — дочь свободы». Культура там, где есть «свободный вздох». В статье «Земля и Свобода» (1926) она утверждала, что «русская культура — не Пушкин, не Чаадаев, не декабристы, не западники, не славянофилы, не литература, не философия… она все это вместе, все эти (и еще многие другие) вместе: она в Пушкине — и в декабристах; в Белинском — и Вл. Соловьеве; в Герцене — и в Аксакове; в реформах Александра II — и в раскольничьем сыне Егоре Сазонове; в Петре (особенно Петре!) — и в начале февральской революции… Она — некая цельность, струна, свитая из множества нитей, которые тянутся отовсюду, от всех сторон жизни». Основа, корень, суть культуры — память. История русской культуры — это цепь побед свободного дыханья. «Враги, лишившие Россию свободного дыхания, стремятся уничтожить в народе и память, корни культуры. «Нам в прошлом ничего не жалко!» — возглашает один советский поэт, а другой прибавляет: «Довольно провозились с покойницей, / Наконец-то ее угробили…». Торжество преждевременное. Конечно, стоило бы вырастить 3–4 поколения беспамятных, чтобы культуре пришла смерть. Но, к счастью, это невозможно». Эмиграция должна осознать свой долг перед русской культурой, ибо эмигранты — целый народ по количеству, — никогда не знавшие совершенно свободного дыхания, очутившись в условиях свободы, могут свободе учиться. И верить, что она наступит и в России, ибо Россия «не умерла, но спит».

Если в начале 20-х годов парижская эмиграция жила вся как бы одной жизнью, то между 1925 и 1930 годами происходит «смена эпох». Гиппиус вспоминала в 1938 году, что тогда, в 1922–1923 году, «все постоянно встречались, делали что-то вместе, выступали на одних и тех же собраниях. Не было разрыва между интеллигенцией так называемой политической и просто культурной; писатели писали во всех новых изданиях; и мало того, поддерживали связь с французским обществом. Так было не только в среде старших интеллигентов и писателей одного старшего поколения, но к ним же примыкали и молодые… Так было, а описывать, как оно есть — почти не стоит: взять только бывшее наоборот, а картина получится ясная».

Разъединение коснулось всей эмиграции: устав от занятий «политикой», отдельные деятели исчезали на годы «сажать картофель» или заниматься чем-то подобным. От старых «обществ» уцелели лишь имена. Гиппиус пишет о созданном ею с Мережковским обществе «Зеленая Лампа»: «Достаточно сравнить его теперешние (крайне редкие) собрания с прежними, чтобы увидеть всю разницу. Когда-то там выступали люди, ныне разъединенные, трактовались равно вопросы и политические, и литературные, возникали живые споры о «миссии» эмиграции… Теперь, в другой атмосфере, на недавнем, хотя бы, заседании, — как все чинно, равнодушно, — холодно!».

В эмиграции были весьма непростые условия печатания. Ограничения во всех сферах — политической, личностной, даже любовной — были совершенно явны. В 1935 году Гиппиус писала по этому поводу: «Всякий знает, как трудно, по нынешним временам, русскому литератору — просто что-нибудь напечатать. Журналов нет, газет — почти, в каждой свои постоянные сотрудники, давно приспособившиеся или во всех отношениях совпавшие с обликом данной газеты; литератору — просто, как я говорю, особенно давнему, привыкшему к известной свободе в старой России, надо сначала пораскинуть умом: скажешь что-нибудь, хотя бы устами героя, что может показаться не вполне совпадающим со взглядами газеты, и пропала работа. Или выйдет на несколько строк больше определенного их количества — тоже пропал случай заработать. Вот и прикидываешь заранее, чтобы и размер — по условиям, и содержание как можно безобиднее; но и тут большое внимание требуется и большое усилие выдумки — сузить до явной безобидности».

В рассказе «Агата», появившемся в «Иллюстрированной России», пятнадцатилетний Вадим лежит в высокой густой траве меж кустов и вдруг слышит шепот разговора, узнает голос отца. «Узнал — и не узнавал: такая была в нем горячая, дерзкая настойчивость, и еще что-то… Слова Вадим не различал, да и нужды не было, они и так угадывались. Другой голос, испуганный и нежный, произнес что-то и вдруг оборвался на тихом вскрике». Так осторожно Гиппиус описывает сцену соблазнения Агаты, девушки, служащей у отца. И затем неопределенная концовка повествования: «Шорох, легкие, убегающие шаги, но за ними другие, быстрые, твердые… И все кончилось». Это был предел, о чем можно было писать в эмиграции.

В сборнике «Лунные муравьи» (1912) Гиппиус в рассказе «Женское» описывает, как с молодым барином накануне свадьбы «случилась история». Невеста Оля на два дня с отцом уехала в Петербург за покупками. К барину в комнату вошла горничная, которую тоже звали Оля, и принесла свежее белье и «тут же стала, наклонившись, укладывать в комод. Я смотрел молча на ее белокурый затылок, — повествует рассказчик, — на нежную загорелую шею с капельками пота у волос. Смотрел, смотрел… И мне стало казаться до уверенности, до убеждения, что это Оля пришла ко мне, что мы уже обвенчаны… Я встал и поцеловал Олю в затылок. Она вздрогнула, выронила белье… Я стал ее целовать крепче и грубее. «Да нет… Что это… Да нет…» — шептала Оля, слабо отстраняя меня. Я уже знал, что значит нет». И тут же, на некрашеном полу, у комода и совершилось все; и было просто, забавно и безумно весело. Она убежала, оставив на полу белье и незадвинутый комод, а я долго еще про себя смеялся, без единой мысли, и медленно успокаивался».

Перепечатывая этот рассказ в 1932 году в парижской газете «Последние Новости» (под названием «Только две»), Гиппиус была вынуждена ради благопристойного эмигрантского читателя сократить эту сцену, которая стала намного невиннее. Рассказчик начал целовать прислуживавшую ему молодуху, но она сразу убежала, оставив на полу белье и незадвинутый комод.

Вообще в эмиграции Гиппиус нередко перепечатывала свои дореволюционные рассказы, давая им иное название. Так, рассказ «Не занимаются» из пятой книги рассказов «Черное по белому» (1908) появился в «Последних Новостях» (1932. 8 мая) под заглавием «Весенний монастырь». Иногда рассказы перепечатывались и под тем же названием: рассказ «В четверг» из четвертой книги рассказов «Алый меч» (1906) напечатан в «Последних Новостях» (1927. 21 апреля), рассказ «Он — белый» из шестой книги рассказов «Лунные муравьи» (1912) вновь возник в «Последних Новостях» (1927. 27 мая). Жизнь в эмиграции была нелегкой и приходилось перепечатывать старое, иногда несколько изменив его.

До революции Гиппиус выпустила шесть сборников рассказов. В них она часто выступает от имени мужчины, что в России, а затем и в русской эмиграции объясняли ее гермафродитизмом, бисексуальностью, андрогинией. Это, однако, было вызвано, скорее, ее ощущением своего превосходства над мужчиной, силой характера, волевым началом. Понимал это А. Блок, видевший в ней сильную и волевую женщину, а не Антона Крайнего (один из наиболее известных псевдонимов писательницы). «Женщина, безумная гордячка», — обратился он к ней в 1918 году в своем послании.

Героини рассказов Гиппиус — натуры цельные и сильные, в противоположность мужчинам. «Слабый убивает сильного», — пишет она в ранней повести «Златоцвет» о самой близкой к себе по духу героине Валентине Сергеевне, которую из мучительной любви убивает бездарный литератор, поклонник только что вошедшего в моду Оскара Уайлда. Героини Гиппиус — мисс Май, Марта, Маргарита — не находят счастья, хотя упорно ищут его на путях к нетрадиционному Богу Третьего Завета как воплощению высшей духовности, единственно способной спасти.

Вереница созданных в рассказах и романах («Без талисмана», «Победители», «Чертова кукла», «Роман-царевич») образов многообразна. Ее персонажи представляют все слои общества: от барина до прислуги, от холодных и непорочных «наяд» до проституток, лощеных правоведов, молодых профессоров, студентов, крестьян, литераторов (особенно ей неприятных), филеров, террористов и, конечно же, детей всех возрастов. Все они несчастны по-своему. Столь модные в те годы «новые люди» под ее пером скучны, лишены духовной почвы. Это очень странные люди, изображенные в иронической манере, которой так великолепно владела Гиппиус. Герой рассказа «Смирение» вызывает на любовное свидание девушку Олю только затем, чтобы сказать ей: «Ольга Александровна, я совсем не хочу, чтобы вы любили меня; я сам не люблю вас так сильно, чтобы жениться на вас; мне неприятно, если вы будете страдать из-за меня». В рассказах Гиппиус прочно поселяется скука, съедающая чеховских героев, бесприютность и отчужденность. Если «двое» встречаются, один из них неизменно оказывается несостоятельным в исходе духовного поединка.