Братья и смерть - Шервуд Андерсон

Джон Грей решил, спилить эти деревья. Сначала это была лишь смутная мысль.

— Я, пожалуй, спилю их, — объявил он.

— Зачем, собственно? — спросила жена. Эти деревья значили для нее очень много. Они были посажены ее дедом нарочно на этом месте, сказала она. Дедушка считал, что они будут ласкать глаз. — Ты знаешь, как красиво они выделяются осенью на фоне холмов, если смотреть на них с заднего крыльца.

Она рассказала, какими большими они уже были, когда их привезли из далеких лесов. Ее мать часта вспоминала об этом. Посадивший их человек ее дед, страстно любил деревья.

— Это похоже на Эспинуэлей, — заметил Джон Грей. — Вокруг дома просторный двор, и деревьев хватает. А эти не дают тени ни дому, ни двору. Эспинуэли способны были устроить себе такую возню с деревьями и посадить их там, где могла бы расти трава.

Он вдруг решил судьбу двух дубов окончательно, наполовину созревшее решение теперь стало непреложным. Может быть, ему надоело слушать об Эспинуэлях и их повадках. Разговор о деревьях происходил за столом, в полдень, и Мэри с Тедом слышали все.

Разговор начался за столом и продолжался затем во дворе за домом. Жена вышла во двор вслед за мужем. Он всегда вставал из-за стола неожиданно и молча; быстро поднявшись, выходил из столовой тяжелыми шагами и громко хлопал дверьми по пути.

— Не надо, Джон! — вскрикнула жена вслед мужу, стоя на крыльце.

День был холодный, но солнечный, и деревья напоминали большие костры на фоне далеких серых полей и холмов. Старший сын, юный Дон, очень похожий на отца внешне и, казалось, столь же похожий на него во всем остальном, вышел из дома вместе с матерью, в сопровождении обоих детей, Теда и Мэри; сначала Дон не сказал ничего, но когда отец, не ответив на протест матери, направился к сараю, Дон тоже подал голос. Его слова, несомненно, только ожесточили отца.

Для обоих других детей — они отошли немного в сторону и стояли рядом, глядя и прислушиваясь, — происходившее имело особое значение. У них был свой, детский мир. «Оставьте нас в покое, и мы вас оставим в покое». Такой определенности их мысли не имели. То, что случилось в тот день во дворе, Мэри Грей основательно обдумала гораздо позже, когда была уже взрослой женщиной. А в ту минуту у нее лишь внезапно обострилось чувство разобщенности, словно между нею с Тедом и другими выросла стена. Она увидела отца, быть может уже в то время, в новом свете, увидела в новом свете также Дона и мать.

В жизни людей, во всех отношениях между ними, действует какая-то разрушительная сила. Это ощущала Мэри в тот день очень смутно, — ощущала не только она, но, по ее мнению, ощущал и Тед, — а продумала она это по-настоящему много позже, после смерти Теда Была у них ферма, отвоеванная отцом у Эспинуэлей в результате большой настойчивости, большой ловкости. В семье у них время от времени кто-нибудь ронял замечание; так постепенно складывалось определенное впечатление. Отец, Джон Грей, был удачлив. Он приобретал. Он владел. Он был повелителем, человеком, который мог делать все что хочет. Власть его расширилась, она не только охватила другие человеческие жизни, порывы других людей, их желания, их жажду, какой он сам не испытывал и, может быть, даже не понимал, — нет, она заходила еще дальше. Она была также, как ни странно, властью над жизнью и смертью. Появлялись ли у Мэри Грей в ту минуту подобные мысли? Вряд ли… Все же оно существовало — ее особое положение, ее дружба с братом Тедом, который должен был умереть.

Владение предоставляло странные права, возможность господствовать отцам над детьми, людям над землями, домами, фабриками в городах, полями. «Я срублю деревья во фруктовом саду. Они дают яблоки, но не того сорта, что мне нужен. На яблоках этого сорта теперь не наживешься».

— Но, отец… ты же видишь… погляди… эти деревья на фоне холмов, на фоне неба!..

— Вздор! Сантименты!

Какая путаница!

Просто глупо было бы думать об отце Мэри Грей как о человеке, лишенном всяких чувств. Он упорно трудился всю свою жизнь, в молодости, вероятно, должен был обходиться без многого, чего он жаждал, по чему изголодался. В этой жизни кому-то надо управлять. Владение означает могущество, право говорить: «сделай это» или «сделай то». Если долго и тяжко борешься за какое-то благо, оно становится необыкновенно дорогим тебе.

Было ли что-то вроде ненависти между отцом и старшим сыном в семействе Греев? «Значит, и ты из тех, у кого есть это стремление к власти, столь похожее на мое собственное! Но ты молод, а я начинаю стареть». Восхищение, смешанное со страхом. Если хочешь удержать власть, нельзя выказывать страх.

Юный Дон необычайно походил на отца. Те же линии у рта, те же глаза. Оба были тяжеловесны. У юноши была уже отцовская походка, он хлопал дверьми так же, как отец. В его мыслях, в его подходе к людям так же разительно отсутствовала тонкость — это была та тяжеловесность, при которой человек с трудом продвигается вперед, но доводит дело до конца. Когда Джон Грей женился на Луизе Эспинуэль, он был уже зрелым человеком, вступившим на путь успеха. Такие люди не женятся в раннем возрасте и опрометчиво. Теперь он приближался к шестидесяти, и у него был сын — удивительно похожий на него, наделенный такой же силой.

Оба любят землю, любят владеть. «Это моя ферма, мой дом, мои лошади, рогатый окот, овцы». Теперь уже скоро, лет десять, самое большее пятнадцать, и к отцу придет смерть. «Смотри, моя рука становится уже не такой уверенной. Я утрачу власть над всем этим». Ему, Джону Грею, все эти владения достались не так-то легко. Понадобилось много терпения, настойчивости. Никто, кроме него самого, и не знает сколько. Он работал пять, десять, пятнадцать лет, экономя и откладывая деньги, приобретая эспинуэльскую ферму пядь за пядью. «Дураки!» Им нравилось воображать себя аристократами, бросаться землей, то двадцатью акрами, то тридцатью, то пятьюдесятью. Разводить лошадей, которые не могли вспахать и акра земли.

И вдобавок, они хищнически относились к земле, ничего ей не возвращая, не пытаясь сделать ее более плодородной, укрепить ее. Такой человек думает: «Я Эспинуэль, джентльмен. Я не пачкаю рук о плуг!»

«Дураки, не понимающие значения земли, которой обладают, владений, денег, ответственности. Это людишки второго сорта».

Он взял представительницу Эспинуэлей в жены, и потом она оказалась самой хорошей, самой толковой и, в конце концов, самой красивой из всего выводка.

А теперь у него есть сын, который стоит сейчас возле матери. Они спустились с крыльца. Вполне естественно и справедливо, что этот парень такой, каков он уже теперь и каким еще станет, — что этот парень, в свою очередь, сделается владельцем всего, начнет здесь распоряжаться.

Останутся, конечно, права и других детей. Если в тебе есть настоящая закваска (Джон Грей чувствовал, что у его сына Дона она есть), можно найти выход из положения. Можно выкупить у других их доли, договориться с ними. Остается Тед — его не будет в живых — и Мэри, и двое младших. «Тем лучше для тебя, если тебе придется вести борьбу».

Внезапную минутную стычку между отцом и сыном дочь хозяина, пока едва вышедшая из детского возраста, осознала постепенно лишь потом. Когда же происходит драма: в то время, когда семя опускают в землю, или позже, когда растение пробилось из-под земли и раскрывается почка, или еще позднее, когда созревает плод? Вот Грей с их способностями — медлительные, бережливые, ловкие, решительные, терпеливые. Почему они заняли в Богатой долине место Эспинуэлей? Эспинуэльская кровь текла и в обоих детях, Мэри и Теде.

Один из представителей рода Эспинуэлей — его называли «дядя Фред», он был брат Луизы Грей — иногда приезжал на ферму. Он обладал довольно примечательной внешностью: высокий старик с седой клинообразной бородкой и усами; несмотря на несколько потертую одежду, в нем всегда чувствовался неуловимый налет аристократизма. Он приезжал из главного города округа, где жил теперь с дочерью, вышедшей замуж за коммерсанта, — изысканно учтивый старик, всегда застывавший, безмолвный в присутствии зятя.

В тот осенний день Дон стоял рядом с матерью, а дети, Мэри и Тед, поодаль.

— Не надо, Джон! — повторила Луиза Грей. Отец, направившийся было к сараям, остановился.

— Нет, я все-таки это сделаю!

— Не сделаешь! — вдруг заговорил Дон.

У него был странно неподвижный взгляд. Внезапно вырвалось наружу то, что стояло между обоими мужчинами: «Я владею». «Я буду владеть». Отец круто обернулся и пристально поглядел на сына, но затем перестал его замечать.

Мать еще продолжала просить:

— Но зачем, зачем?

— Они дают слишком много тени. Трава не растет.

— Но ведь травы, так много, акры и акры травы!

Джон Грей отвечал жене, но снова глядел на сына. Они перебрасывались невысказанными вслух словами. «Я владею. Я здесь распоряжаюсь. Как ты смеешь говорить мне, что я этого не сделаю?»