Лети, корабль мой, лети! - Сергей Вольф

Потом Тимка стал капризничать, и мне пришлось нарисовать ему лошадь.

— Эй-го-го! — закричал я на весь класс Тимкиным голосом. — Алёшка! (Алёшка — это я). Иду на тебя по всем правилам!

— Берегись, ничтожество! — крикнул я и нарисовал, как я размахиваю мечом и мчусь на Тимку по всем правилам.

— Не по правилам! — закричал Тимка.

— По правилам! — закричал я.

— Умри, несчастный! — кричит Тимка.

— Ещё неизвестно, кто! — кричу я.

Наши кони бесстрашно мчатся навстречу друг другу.

— Бенц! — кричу я и рублю Тимку изо всех сил мечом по голове. — Бенц те-ре-ренц!

— Ур-ра! — кричит Тимка. — Его шлем крепок как сталь.

— Бенц! Та-та!

— Умри, подлый рыцарь!

— Ещё не хватало! Сам! Та-тах!

— Эй-го-го!

Наши кони храпят.

— Ты-тых!

Тимка падает! Ур-ра! Его конь ранен.

— Сдавайся! — кричу я. — Мелкий, подлый враг! Задняя нога лягушки! Трусливый заяц! Пустой горшок! Двоечник! Старое ведро! Клякса! Старая галоша! Единица с минусом! Ноль! Мышь солёная!

— АЛЁША ПЕТРОВ!

— Ржавая кошка!

— АЛЁША ПЕТРОВ!

— Дырявый холодильник!

— АЛЁША ПЕТРОВ!

— Я тебе не Алёша! Я рыцарь, мрак на твою голову, синяя мочалка!

— АЛЁША ПЕТРОВ! ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ?!

— Что? Что случилось? — спросил я и поднял голову.

И я увидел вот что: весь класс забрался на парты вокруг меня и смотрел, как я расправляюсь с этим наглым рыцаришкой, а потом все стали айкать и ойкать и прыгать с парт вниз, и тогда я, наконец, увидел нашу учительницу, совсем красную, и других учителей, и завуча, и директора, и медсестру, и нянечку, и всех-всех…

А про то, как я был в кабинете у директора, и про всякое такое, мне неохота рассказывать.

Теперь все говорят, что я урок сорвал.

Говорят, что подвёл новую молодую учительницу. Такая славная, просто не верится, что я мог это сделать.

Просто я не нахожу объяснения таким словам.

Похоже, что это какая-то глупость и ошибка.

Совершенно уверен.

Вы, я думаю, тоже. А?

Оттуда, издалека

Я тихо открыл дверь в класс и пошёл по тёмному классу к своей парте. Потом я попробовал в темноте крышку у парты, как она, не скрипит? — И это была совсем не моя парта, я свою знаю. Я быстро нашёл её, поменял на чужую, скрипучую, сел один, а свет не зажжёг, и стал смотреть в окно, на фонари в темноте, и думать про то место, откуда я приехал к тётке.

Я люблю приходить первым в школу, самым первым, и сидеть в темноте и смотреть в окно, на фонари, а потом вдруг услышать далеко-далеко шаги и голоса и слушать, как они приближаются, а потом в класс вбегают ребята и девчонки, — я всегда так делал, там, где я жил раньше, и теперь так делаю, потому что люблю, и ещё потому, что думаю про то место. Только здесь светает раньше, и я прихожу в школу совсем рано, а когда наступит весна, я уж совсем не знаю, как быть.

Меня иногда спрашивают: «Ты откуда приехал?»

А я, может быть, не хочу об этом рассказывать, не хочу и всё, и я всегда говорю:

— Оттуда, издалека.

А кому этого мало, те говорят:

— Откуда «оттуда»?

А я говорю:

— От верблюда. Всё. Ясно? Понял?

Кому какое дело? Может, им ещё про это расскажи да про то, да? Никого это не касается.

Я сидел в темноте и смотрел в окно, на фонари, и думал, что там сейчас снег и двор возле школы весь белый.

Весь белый, думал я, весь белый, белый-белый… и вдруг услышал, как далеко-далеко, в самом конце коридора, идёт кто-то, и звенит ведро, и ключи брякают.

Он шёл долго, медленно, я совсем извёлся, а он всё-таки отворил дверь в наш класс, и я увидел, что это нянечка. Она громко ударила ведром об пол, и я вдруг жутко напугался, что она зажжёт свет, и ещё, что я её напугаю, и я громко сказал:

— Не надо свет!

— Ой! — сказала она. — Ой, здесь кто?!

— Я, — сказал я.

— Кто ты?

— Я. Ну… мальчик, ученик.

— Ох, — сказала она и села на парту вдалеке от меня, а свет не зажгла. — Я напугалась. Так нельзя.

— Что нельзя? — спросил я.

— Пугать так нельзя. Я вся обомлела.

— Извиняюсь, — сказал я. — Трусиха.

— Трусиха, — согласилась она. — Я трусиха. В два раза тебя старше, а такая трусиха.

— Тебе скоро двадцать четыре? — спросил я.

— Уже двадцать семь.

— Стыдно, — сказал я.

— И нисколечки, — ответила она и добавила: — Так и буду сидеть без света.

— Тебе не нужно? — сказал я.

— Не нужно. Я вчера всё убрала и чернила налила. А потом я написала на доске «Митя» и не стёрла, забыла. Пришла стереть.

— Ну зажги, — сказал я.

— Я могу и так, — сказала она, — и в темноте.

— Ты всё видишь? — спросил я.

— Всё. Я привыкла.

Из окна в тёмный класс падал свет фонарей, и я видел, как она сидит на парте, маленько согнувшись, и смотрит на тёмную доску и не спрашивает, почему я здесь сижу в темноте, и я сказал:

— Смотри, как здорово, в окне.

Она повернула голову и сказала:

— Ага.

— А ещё лучше, когда снег, — сказал я. — У нас на севере сейчас снег.

— И ты там был? — спросила она.

— Был.

— Долго?

— Всю жизнь, — сказал я.

— Всю жизнь, — повторила она. — Ну… ещё.

— Что ещё?

— Как там. Расскажи. Если хочешь…

Она сказала «если хочешь».

— Я не люблю, — сказал я. — Об этом.

— Почему? Или не надо…

Но я уже говорил.

Я говорил:

— Видишь ли… там… Там у меня папы не стало. Он погиб. Он геолог был. Я у тётки здесь живу. Я не люблю рассказывать. Я много про те места знаю. Про собак, про охоту, про самолёты, про снег, про всё. Я не хочу никому про это рассказывать. Кому какое дело! Это никого не касается.

Она встала с парты, подошла к доске и вытерла её тряпкой. Потом она подошла ко мне, села рядом, и мы долго молчали.

— Я не люблю ни с кем про это говорить, — сказал я.

— Не надо так, слышишь? — сказала она. — Расскажи ребятам про собак, про охоту, про самолёты, про всё, и про снег, слышишь?

— Не надо, — сказал я. — Я могу тебе. Приходи завтра утром и потом ещё, пока не надоест — я долго могу рассказывать.

— У меня есть жених, — сказала она. — Митя. Он лётчик. Он работает на севере, там, далеко, и я скоро к нему еду. Послезавтра.

— Это хорошо, — сказал я. — Значит, я к тебе не успею привыкнуть. А ты зачем нянечкой работаешь?

— Я не люблю без дела сидеть, целый месяц надо было ждать, пока он мне письмо пришлёт, чтобы я ехала.

— Он не разобьётся, ты не бойся, — сказал я. — Он где?

— В Якутии.

— Они там не бьются, — сказал я. — Что верно, то верно. Уж там-то они точно не бьются.

— Они бьются везде, — сказала она. — Может, и не часто, но везде. Так бывает. Такая работа. Её нужно делать.

— Но уж он-то будет летать, не завалится, — сказал я. — Я знаю. Это точно. Ты только не бойся, — сказал я.

— Спасибо, — сказала она. — Слышишь, ребята идут…

— Да, — сказал я. — Уже светает.

— Я пойду. — Она встала.

— Да-да, — сказал я. — Тебе ведь ещё собираться надо.

— Да. А ты не прячься от них, — сказала она.

— От кого? — спросил я.

Но она уже уходила, а в класс вбегали ребята и девчонки, все орали и пели, а потом скоро зазвенел звонок, и пришла наша Евгения Марковна. Она улыбнулась и стало тихо. Было тихо-тихо в классе и светло, и я вдруг почувствовал, что нос у меня задёргался, а внутри, в горле и в груди что-то защемило, заныло что ли, и сейчас, вот сейчас я засмеюсь и заплачу…

— Дома вы сами должны были прочесть про Северный Ледовитый океан, — сказала Евгения Марковна. — Кто хочет отвечать?

— Я, — сказал я. — Я расскажу.

Коровий доктор

Ни за что вам не угадать, какие звери жили у нас с братом Павкой в комнате. Думаете, кошки там или щенки? Хо-Хо! Два ежа, вот кто у нас жили, два ежа, черепаха Лиза, три белки и попугай. Я уж не говорю о разных рыбах, птицах и белых мышах. Этих было полно. Постоянно в нашей комнате что-нибудь пело, шуршало, пищало и щёлкало. Все говорили, что к нам войти нельзя, но мы с братом Павкой были счастливы. Своих зверей мы кормили и лечили.

— Ты кем будешь, когда совсем вырастешь? — спрашивали мальчишки во дворе.

— Трактористом.

— Ого! Здорово! А ты?

— Как и папа, на завод пойду, слесарем.

— Тоже не худо. Без слесарей какая жизнь. А ты?

— Бухгалтером.

— Кем, кем?? Бухгалтером?!

— Да нет. Я пошутил. Корабли буду строить.

— Молодец, если не врёшь. Строй лучше прежних.

— А я буду учителем физики и рисования.

И только у меня мальчишки ничего не спрашивали. «Этот будет коровьим доктором, — говорили они небрежно, — коровий доктор «номер два». Лечит своих мышей и овец».