Люди и фразы - Андрей Десницкий

Наверное, потому, что разными бывают люди. Дело даже не в том, что один склонен к непримиримой строгости, а другой – к умильному всепрощению. Наши обстоятельства бывают разными, и одному человеку нужно напомнить о серьезности греха и покаяния, о возможности вечной гибели – а другого, близкого к унынию, наоборот, стоит ободрить надеждой на прощение и милость Божью.

А главное, Церковь признает пределы своей компетенции. В конечном счете судьбу каждого человека в вечности решает Господь, сотворивший его и умерший за него на Кресте. Мы можем понимать, что влияет на это решение, но мы сами не можем даже приблизительно определить его. Мы только знаем, что каждого из нас, без исключений, Господь любит сильнее и крепче, чем кто бы то ни было из людей, и знаем, что все возможное для нашего спасения было и будет сделано. От каждого человека зависит только одно: принять это спасение или отвергнуть, причем не только на словах, но и самой своей жизнью. И никто, даже Бог, за нас этот выбор не сделает.

Поэтому нам остается только рассуждать о спасении в образах и притчах. Так поступал когда-то и Христос, говоря, например, что «удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие» (Мк. 10:25). Богословам последующих веков это казалось настолько несуразным, что они изобретали всякие объяснения, например: якобы в Иерусалиме были маленькие воротца, называвшиеся «игольными ушами», куда верблюд все же проходил, хотя и с трудом. Но, к сожалению, нет никаких сведений, что такие ворота действительно существовали. Так что выходит: богатый вообще туда не пролезет, никак. Повод для отчаяния? «Человекам это невозможно, но не Богу, ибо все возможно Богу» – так отвечает Христос на недоумение учеников.

Может быть, в этом и есть главная разгадка? Великий подвижник на смертном одре говорит, что за собственные заслуги его могут удостоить лишь того же места, что и сатану. Он, при всем своем духовном богатстве, подобен тому самому верблюду. И в то же время последнего грешника Бог может помиловать, помня о единственном добром поступке, – нет, поступок не стал билетом в рай, но он оказался, может быть, последним остатком богоподобия в этом человеке. Господь признает в человеке Свой образ и спасает этот образ для Царствия.

В романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» приведена, может быть, самая яркая и интересная притча на эту тему. Что интересно, она есть не только у христиан, подобную историю рассказывают и буддисты, и уже трудно понять, кто у кого ее позаимствовал. Итак, умерла одна злая баба, в которой не оставалось ничего хорошего, и попала она в огненное озеро. Ее ангел-хранитель смог припомнить за ней только одно доброе дело: однажды она в огороде луковку выдернула и нищенке подала. И вот Бог повелел ангелу взять эту луковку и опустить в озеро: если баба сумеет выбраться по ней, то пойдет в рай. Так ангел и поступил и почти уже вытянул бабу, как та заметила, что вместе с ней из огненного озера лезут в рай и другие, уцепившись за ее луковку, а ведь она и сама на ней еле держалась! «Моя луковка, а не ваша!» – завопила баба, и луковка тотчас оборвалась.

Господь был готов принять эту женщину в Свое Царствие, но она сама оказалась к этому неготовой. Если бы она вошла в Царствие, то внесла бы с собой всю свою злобу, зависть и нетерпимость – и рай превратился бы в ад для нее самой и для тех, кто оказался рядом с ней. Ей было дано прощение грехов, но этого не хватило: нужно было измениться, прекратить вечную войну с Богом, с окружающими, с самой собой. Это, разумеется, тоже не дело рук человеческих, это совершает в нас только Господь, но мы можем принять Его действие в нас или отвергнуть. Согласиться, чтобы нас «переделали для рая», или начать переделывать рай под себя, чего нам совершенно точно не позволят (или позволят в индивидуальном порядке, но это тогда уже будет никакой не рай, а наш личный, по собственной мерке скроенный ад). В православном Предании эта переделка человека называется «обожением», и все наши усилия на земле – исполнение заповедей, аскеза, добрые дела и молитвы – суть лишь попытка дать Богу свершить его в нас, согласиться на него. А финишная черта скрыта пока от наших глаз.

Я не знаю ничего наверняка, но сдается мне, что именно здесь лежит ключ к объяснению всех этих недоумений.

Как рассказать о вере?

Говорить о вере можно по-разному, не случайно и апостол Павел упоминал «языки человеческие и ангельские». Ангельскими мы не владеем, да и не нужно нам ими владеть – но все ли так просто и с языками человеческими?

Человеку неискушенному часто кажется: да, все просто. Достаточно поговорить с человеком на языке, который он понимает, и можно объяснить ему абсолютно все, что только захочется. Но не всегда это удается. Человек может воспринимать информацию, но при этом она обязательно ложится на существующие у него представления о мире. Например, когда люди из малых народов России слышат или читают Библию на русском языке, они обычно способны понять написанное, но воспринимают это как рассказ о русском Боге. Дескать, у каждого народа есть своя вера, у нас такая, у русских – другая. И порой только перевод Слова на родной язык способен убедить такого человека, что Христос спасает людей вне зависимости от их национальности.

Но любой человеческий язык выражает определенный опыт народа; за каждым словом стоит некое понятие. Например, буддисты (буряты, тувинцы или калмыки) легко согласятся, что каждый человек грешен и нуждается в спасении. Но под грехом они будут понимать причинение страданий живому существу: зарезал барана – тяжко согрешил. А спасение будет для них означать выход из череды перевоплощений, растворение в абсолюте. Конечно, все это мало похоже на христианский взгляд.

Но даже понятие греха есть не у всех народов. Один из западных миссионеров, работавших в 1960-е годы среди племен Новой Гвинеи, у которых еще существовало людоедство, рассказывал в своей книге, что пересказ Евангелия был понят ими совершенно не так, как он ожидал. У них не было такого понятия, как «предательство», и в Евангелии им больше всего понравился… Иуда. Он выбрал удачный момент и отправил на смерть доверившегося ему Иисуса – вполне нормальная практика для этих людей.

Миссионеру пришлось искать какой-то эквивалент в собственной культуре этого народа, чтобы передать Благую Весть. И он нашелся. Оказалось, что бесконечную вражду между двумя деревнями в этих краях прекращают так: одно селение дает другому на воспитание ребенка, которого называют «ребенком мира», и он, ребенок, выступает как заложник. Но если с ним что-то случится, то его родичи пойдут на это селение войной. И вот миссионер рассказал своей пастве: человечество поссорилось с Богом, и Бог дал человечеству Своего Сына как «ребенка мира». Люди убили его, но Бог их простил. И папуасы прекрасно поняли такую проповедь, оценили глубину Божьего милосердия и ценность жертвы Иисуса.

Мы, конечно, живем в совершенно ином мире, всем прекрасно известно, что Иуда – гнусный предатель и слова христианского лексикона у всех на языке. Только… как употребляет их современный мир? Откроем любой глянцевый журнал, и увидим, что «искушение» – это что-то очень дорогое и желанное, не всякому по карману. А «духовность» – это такой «винегрет» из самых разнообразных учений, в основном оккультного характера. А что такое «исповедь грешницы»? Недорогое вино. Во что порой превращается слово «любовь», не стоит и вспоминать.

И если проповедник будет употреблять самые замечательные слова, он рискует промахнуться – для аудитории они могут означать что-то совсем другое. А если придется сначала устанавливать точное значение слов, для самого главного может не остаться времени.

Но порой проблема таится как раз там, где все выглядит ясным и понятным. Что может быть понятнее слов «вода» и «вино»? Они встречаются в Библии постоянно, и каждый человек с ними прекрасно знаком. Вино еще могли делать по-разному, но уж вода точно везде и всегда одинакова. Это так, но неодинакова для разных народов ее доступность, а следовательно, значение, которое ей придается. Всем известно выражение «живая вода», в Библии оно обычно обозначает Божью благодать, изобильно даруемую людям. Но что конкретно имеется в виду? Народы Сибири, живущие среди великих рек и обильных снегов, не оценят этого так, как народы Средней Азии, где от наличия воды порой зависит жизнь. Так это было и в библейских землях: воды всегда не хватало и родники, дающие чистую, вкусную, свежую воду, которую называли «живой», были величайшей ценностью.

А там, где не было родников, приходилось копать глубокие и часто пересыхающие колодцы или собирать зимой дождевую воду в специальные резервуары, высеченные в камне. В русском переводе Библии эти резервуары называются «колодцами» или «водоемами», и то и другое название не точны, но точного у нас просто нет. Естественно, что вода в таких водоемах была не слишком-то чистой, а к концу сухого сезона (дождь идет в Палестине только зимой) и вовсе становилась затхлой. Пить ее было совсем не так приятно, как чистую воду из источника, к тому же малейшая трещина в камне приводила к тому, что вода утекала из резервуара. Пророк Иеремия использует именно этот образ, когда говорит от имени Бога: «Ибо два зла сделал народ Мой: Меня, источник воды живой, оставили, и высекли себе водоемы разбитые, которые не могут держать воды» (Иер. 2:13). С таким разбитым резервуаром сравниваются здесь языческие божества, а Единый Бог – с чистым источником.