Игла Стёжки-Дорожки - Яна Тарьянова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Путешествие по Рождественскому разогнало сонливость, одарило хорошим настроением. Авоську Дима отдал санитарке, с трудом просунув в открывшееся крохотное окошко — не каждый раскормленный кот пройдет, а собака точно застрянет. Освободившись от обязанностей, он побрел, куда глаза глядят. Роддом располагался в центре. Дима, отогревшийся под ярким, почти летним солнцем, вышел к зданию горисполкома, побродил по скверу с чахлыми деревьями и приметил киоск мороженого на соседней улице. Он купил сливочное с изюмом за пятнадцать копеек, и получил сдачу с двадцатикопеечной монеты. Хватит и на проезд домой, и на стакан газировки — еще пара копеек в кармане завалялась.
Несметные богатства привлекли внимание местной шпаны. К Диме, вгрызшемуся в мороженое, подошли два пацана постарше — лет двенадцати-тринадцати. Победить в драке за мороженое и мелочь Диме не светило, и он принял разумное решение — сбежать. Не бросая мороженое, со всех ног, вдоль забора из бетонных плит, за угол, во двор двухэтажного дома, а оттуда в дыру в другом, уже деревянном заборе. Вляпавшись в крапиву, он остановился. Прислушался — вроде бы, не догоняют. Осмотрелся и понял, что попал на какую-то стройку.
Ой, нет, не стройка. Старый дом ремонтируют. Окна выбиты, лестницы без перил, полы провалены, а вдоль стен — леса. Неподалеку — в том дворе, который он пробежал, истоптав палисадники — раздались голоса. Дима не понял, те это пацаны, которые его догоняли, или другие, приметившие нарушившего территорию чужака, но решил спрятаться от греха подальше. Он пробрался под лесами, не забывая обкусывать тающее мороженое, вошел в холодный полуразрушенный дом и начал подниматься по лестнице. Голоса приближались, и Дима с тоской подумал: найти бы шапку-невидимку, чтобы как в прочитанной сказке Пушкина — надеть задом наперед, и: «Теперь мне здесь уж безопасно; Теперь избавлюсь от хлопот!»
Ступени не шатались, выглядели крепкими, и Дима, размышлявший, как здорово бы было ходить за водой невидимым, поднялся на второй этаж. В светлой комнате без окна нашелся перевернутый ящик. Дима спокойно доел мороженое — голоса стихли — и вытер руки об штаны. Он привалился к стене, не беспокоясь, что испачкает куртку. В голове все еще вертелись обрывки сказки: казалось, вот-вот раздастся стук копыт, приедет витязь, увидит старой битвы поле, вздохнет, начнет искать себе меч и латы. Поэму «Руслан и Людмила» Дима заучил почти наизусть — по отсутствию в доме других книг. Он просил родителей записать его в библиотеку, но ни мутер, ни отцу было недосуг. Отмахивались, говорили: «В школе начитаешься». Приходилось в сотый раз блуждать мыслями, сопровождая витязей, едущих за княжной, ужасаться живой голове, смеяться над Черномором. Вот и сейчас он засмотрелся в окно без рамы и стекол, переживая знакомые приключения, и даже не удивился тому, что на небе появились облака. А ведь только что солнце сияло, и вдруг, откуда ни возьмись, стадо белых кудрявых овечек. Мчатся быстро и неслышно, хотя ветра нет, и, всей толпой прямо к подоконнику. Самое шустрое облачко втянуло бока, протиснулось в оконный проем, растеклось клочьями по вздувшемуся паркету.
Дима на облако смотрел-смотрел и понял: это же сон! Он полночи не спал, а сейчас поел, и разморило. Хороший сон, добрый. Диме обычно драки и крики снились. Он встал с ящика, чтобы потрогать небесные кудряшки. Сделал несколько шагов и провалился сквозь пол. Не ударился — облака подхватили. Только испугался очень — сердце екнуло — и руку распорол, пытаясь ухватиться за доски.
Упал мягко. Съежился под взглядом сторожихи — одноглазая бабка что-то бормотала, водила руками в воздухе, как будто носок штопала — приободрился, когда увидел рядом другого пацана. Тот тоже себе руку рассадил — кровь текла. Дима его спросил: «Ты с другой стороны вошел? От шпаны спрятался?» и покосился на сторожиху. Та почему-то не ругалась, только скрипуче хихикала. Чокнутая, наверное. Может быть, вдова, может быть — фронтовичка. С фронтовиками такое часто случалось.
Познакомились. Пацан сказал свое имя: «Дым». Странно, слишком коротко. Дима подумал, что это, наверное, кличка. Пока перешептывались, явился какой-то дед, по виду тоже сторож. Наорал на бабку, Диму с Дымом поставил возле груды строительного мусора, велел ни на шаг не отходить. Следом пришла какая-то тетка в красивом платке, похожая на заведующую. Бранила сторожа, потом им с Дымом руки перевязала. Потом дед начал говорить, и Дима заслушался.
«Чокнутая швалья — тогда я, как и прочие боги, был уверен в ее безумии — бродила от мира к миру, бормоча проклятья и меняя судьбы. Сшивала скупца с транжирой, аскета со сластолюбицей, сильную колдунью с деревенским дурачком, хозяина ифрита с хозяйкой снежной псицы. Те, кого коснулась ее игла, мучались, обрывали жизни, сходили с ума, добирались до Кромки и бросались в бездну, или гнили заживо в чужих мирах».
Это звучало как настоящая сказка, интересней, чем «Руслан и Людмила». Смутило то, что дед назвал себя богом. Взаправду-то богов не бывает. Наверное, тоже малость того… головой тронутый. Как и сторожиха.
Дым мысли Димы подслушал и возмутился: «Как это — нет богов? Мы чтим Чура и приносим дары ему в храм, чтобы он защищал нас от вторжения чужаков». При слове «храм» Дима поежился. Мутер временами громко жаловалась на отсутствие кирхи, а соседи потом доносы писали и устраивали мелкие неприятности.
Дослушать Дыма ему не позволили. Тетка в платке хотела Диму отвести в милицию — за то, что на стройку пробрался — а дед ее отговорил, пообещал проводить до автобусной остановки и дать подзатыльник на прощание. Тогда тетка в Дыма вцепилась. Дима уже собрался его за руку схватить и вместе бежать, но тот успокоил — «пусть ведет, мне ничего не будет». На том и расстались.
Глава 2. Друг-врунишка
Очнулся Дима в больнице. Помнил Дыма, помнил деда, который его повел на автобус через облака. Врач послушал и сказал, что Дима сильно головой ударился, когда под ним перекрытие провалилось, и запретил вставать с кровати из-за сотрясения мозга. Лежать было скучно. К телевизору в холл спускаться не разрешали, книжек никто не приносил. Вообще никто
