Волчье кладбище - Тони Бранто

Глава 2

Парфянская стрела

Пока в главной аудитории нарастал галдёж, мы с Питером сидели в последнем ряду и обсуждали, какой захват в регби менее травматичен и более продуктивен – верхний или средний. С нижним всё понятно – в нас обоих по шести футов росту, поэтому нижний нам не удавался.

– Важен вес, – настаивал Питер. – Сто пятьдесят пять фунтов – идеально для среднего. И мало для верхнего.

– Теоретически – да, – сказал я. – Но при наличии воли к победе вес можно заменить скоростью.

– Всё равно, проблема в реальности – слишком большой разброс по весу. Мы почему с тобой укладываем друг друга и верхним, и средним – мы одинаковой комплекции. А возьми хрюшку Мэтью – его же только нижним!

Я мрачно кивнул:

– Тому проще капкан выставить.

Питер рассмеялся. Спелая рожь, спадавшая с его головы, здорово перекликалась с утренними солнечными лучами. Этот свет через исполинские витражные окна наполнил залу майским золотом.

Мы с Питером играем на позициях столбов[11]. Питер – левый открытый, я – правый закрытый. Ирония жизни в том, что даже вне регби Питер – открытый, а я – закрытый. Он – лучезарный парень с красивой улыбкой. Вдобавок талантливый актёр; у него – заслуженное право первой руки в выборе себе ролей. Разумеется, в очереди после Тео.

Что до меня, я – как запертая красивая дубовая дверь в мрачном коридоре. Всех привлекает, но ключ подобрать ни у кого не выходит. Я сам не открывал её лет десять. Да и затея, в общем, заранее провальная – ключ я давно посеял, кажется, как раз когда война началась. Что-то во мне тогда сломалось. Как будто не по той дороге пошёл, и дальше только мрачнее и мрачнее. Эффект снежного кома.

Я ухмыльнулся, завидев входящего Мэтью. Его, как и остальных, вытащили из койки. Зрелище то ещё: красные, налитые, как помидоры, щёки подпирали круглые очки, рыжие волосы смяты в плохо пропечённый пудинг, ночная сорочка задралась на толстом пузе, её без конца и тщетно оправляли отёкшие рыхлые ручки. Натуральный Билли Бантер[12].

Мэтью прошёл вперёд к зубрилам из левого крыла. Казалось, его сейчас одышка одолеет (вначале – спуск со второго этажа в тридцать три ступени, затем длинный коридор, да ещё люцифер Дарт подгоняет), и он разляжется на столе, как это обычно у него происходит по дороге из раздевалки до зрительской скамьи.

В середине аудитории расположился пуп земли Тео, его свита опустилась рядом. Показался Дарт и с ним последняя партия баранов. Наконец, двери в загон были закрыты, сие пафосное действие произвёл сам Милек Кочински. Отец Лерри и Дарт среди прочих преподавателей расположились позади кафедры. Питер украдкой указал на колени Дарта – они сомкнулись с девичьей стыдливостью. Мы оба негромко посмеялись.

Кочински прошёлся глазами по головам присутствующих. Вроде бы количество его устроило.

Сидевший перед нами Джо обернулся.

– Нас отчислят? – тревожно спросил он.

Мы с Питером ухмыльнулись.

– Это вряд ли. Коней с золотыми шарами на переправе не меняют, – обрисовал положение дел Питер.

– Не знаю. Экзамены скоро. Могут не допустить.

Я с сожалением взглянул на продолговатое нетронутое земными радостями лицо Джо. Этот тип с торчащим из башки тёмным ёжиком и сильным сассекским акцентом не отличался уверенностью ни в регби – ни одного типично вингерского[13] синяка на теле, – ни в планах на будущее. Я слышал, что его отец – из лидеров партии консерваторов. Уныние, одним словом.

Впервые за год учёбы вчера нам с Питером удалось вытащить Джо на танцы. Решили делать из него человека. Приготовили ему заранее подружку. Что он с ней будет делать, думали мы, не наши проблемы. Нас до жути раздражала робость Джо, и мы просто хотели дать ему шанс. Кстати, надо будет поинтересоваться, чем дело-то у них кончилось с барышней. Парень, в общем, славный, но как ни взглянешь – сплошной тростник на ветру, сидит себе в пепле между табуретами[14], носа не высунет. В одном не откажешь – бегал хорошо. Оттого сразу попал в вингеры.

Я даже не заметил, как Кочински приступил к ораторству. Общая лабуда: о престиже университета, об угрозе срыва грантов и прочих финансирований со стороны главы региона, о подрыве репутации всех – его, Кочински, его отца и деда, и деда его деда, и деда прадеда, построившего и открывшего Роданфорд триста или четыреста, или тысячу лет тому назад. А ещё – преподавателей, других студентов, прочих работников, уборщика Секвойи, лесника и его собаки и всего графства, в конце-то концов. Там и до короля недалеко.

Мы перешёптывались, вполуха внимая сыпавшимся словам. На аудиторию помаленьку накатывал баюкающий гомон. Милек Кочински возглавил ректорат только в прошлом году, когда у его отца случился инсульт, но уже успел заработать среди учащихся и преподавателей репутацию рохли. Даже мы, первокурсники, не воспринимали его всерьёз. Особенно не воспринимал его собственный сын, но оно и понятно было. Род Кочински веками передавал следующему поколению место у штурвала, и Тео – следующий после Милека – этим страшно кичился. Удивительно, но ни разу главой Роданфорда не становилась женщина.

При умирающем, но ещё официально действующем ректоре-отце Милек Кочински пребывал на своей должности, как меж двух огней. Он нёс ответственность за положение в университете, но серьёзных решений не имел права принимать. Мы были наслышаны о его отце-тиране и его деспотических методах воспитания. Задница начинает болеть от одной только мысли…

Нам повезло. Наш Джон Кит[15] оказался слабаком. Я даже помню пассаж из учебника по психологии – кто-то из парней меня в него ткнул, – яснее ясного разъяснявший типаж Милека Кочински. Там утверждалось, что подобным типам со слабой психикой, выдвинутым на ответственные должности, свойственно поведение, которое у собак называют трусливо-агрессивным, а у людей – защитной агрессией. Они боятся любой критики в свой адрес или неподчинения и в ответ демонстрируют властность и агрессию. Что-то вроде «не смей царапать мой постамент». С теми же, кто обладает большей властью, они покорны и уступчивы. Но на чрезмерное давление в силу неустойчивости психики могут ответить взрывом.

Завладев такой ценной информацией где-то к Рождеству, мы распоясались, стали давить, но в меру. Взрыва ещё ни разу не случалось.

Когда неумолчные потоки нравоучений были прерваны желанием Кочински глотнуть воды, Мэтью с первого ряда издал удивлённый взвизг:

– А что мы сделали?

По залу прошёл звонкий хохот.

Дарт подскочил:

– Silentium