Нейропат - Р. Скотт Бэккер

Опаздывая, Томас поторапливал детей, когда они шли через лужайку. Район был достаточно молодым для того, чтобы щеголять извилистыми дорожками и большим разнообразием зеленых насаждений, но слишком старым для сверхпретенциозности. Миа, стоя на крыльце, обсуждал что-то со своим партнером Биллом Маком. У Миа были темные, коротко стриженные, как у морского пехотинца, волосы, а лицо его давало понять всем и каждому, что у этого человека нет ни капли лишнего жира. Телосложения он был, скорее, субтильного, если бы не мощные плечи и руки. Словом, сложен был Миа, как акробат.

— Просто здорово, — говорил Миа. — Ё-моё, на грани фантастики, Билл.

Обернувшись, он простодушно улыбнулся Байблам, тесной группкой стоявшим на нижних ступеньках.

— Привет, детки, — сказал он. — Вы как раз вовремя, чтобы попрощаться.

— Привет, Уильям, — осторожно обратился Томас к Биллу. В прошлом месяце Билл решил, что хочет, чтобы отныне его величали «Уильям» — по его словам, в этом варианте было больше «культурно-столичного шика».

— Го-о-о-споди боже, — протянул Миа с интонацией, которая была чем-то средним между тоном избивающего жену алабамского пентюха и калифорнийского гея. — Почему не называть его просто Вилли?

— «Вилли-Винки» — в самый раз! — выкрикнул Фрэнки с шотландским акцентом. Еще одно киношное выражение.

Миа громко расхохотался.

— Добрый день, Томас, — радостно откликнулся Билл. — А как поживают наши Байблы?

— У папы похмелье, а Фрэнки показывал мне свою пакость, — ответила Рипли.

На губах Билла появилась загадочная — точь-в-точь как у Моны Лизы — улыбка.

— Да-да, — сказал он. — У меня есть одна маленькая штучка… — Он сморщил нос. — Думаю, мой намек понятен…

Бочком протиснувшись сквозь Байблов, он направился к своей старой «тойоте» — один из первых борцов за охрану окружающей среды любил прокатиться с ветерком. В своем костюме-тройке он выглядел как блондин из «Каталога Сирза».

«Подрочить и сдохнуть», — прочел Томас по губам Миа, когда Билл выехал с подъездной дорожки.

Сколько он их знал, Билл и Миа делали все, что обычно делают статистически обреченные пары. Они кривлялись, когда говорил кто-то третий, — пугающее указание на неотвратимо скорый разрыв. Послушать, так они питали друг к другу неугасимую вражду. Буквально на каждом шагу и в любом обществе смачно чмокали друг друга. И все же каким-то образом им удавалось не только выжить, но и цвести и пахнуть. И безусловно, их отношения длились намного дольше, чем отношения между Байблами.

— Ничего серьезного? — Томас не столько спрашивал, сколько проверял.

Уже много лет он помогал обоим улаживать, казалось бы, неотвратимые роковые размолвки, обычно удерживая одного из них от очередного выкидона так, чтобы другой об этом не знал. Томас называл это «партизанской терапией».

— Порядок, профессор. Геи любят жопы, помните? Извиняюсь за свой французский.

— Папа тоже говорит по-французски, — сказала Рипли.

— Никогда и не сомневался, моя сладкая.

Миа кивнул на черный мини-фургон, припаркованный рядом с «акурой» Томаса, поднял брови.

— Компания, профессор? Быть может, это l'amore?

Усмехнувшись, Томас закрыл глаза и покачал головой.

Миа был жутко любопытен. Безнадежный случай.

— Нет. Ничего подобного.

Томас был рабом привычки.

За годы, что прошли с тех пор, как они с Норой перебрались в предместье, часовая поездка в Манхэттен превратилась в своего рода отдушину. Томасу нравилась многолюдная анонимность всего этого. Литературные снобы могли сколько угодно ерничать по поводу «одиночества постиндустриальной толпы», но можно было немало сказать и в защиту уединенности и свободы личности. Бесчисленное множество людей соединялось в толпы, казалось, что жизнь каждого из них бьет через край и большинство обладает достаточным здравым смыслом, чтобы не делиться этим богатством с незнакомцами.

Это было похоже на чудо.

Томас представил, что несколько университетских выпускников где-то издают газету, целиком посвященную этой теме. Несколько выпускников где-то издают газету обо всем. Теперь, когда охотники истребили всю крупную дичь, все маленькие таинства оказались под прицелом академической науки — все то, что делает людей людьми.

Обычно в метро, по пути в Манхэттен, Томас читал «Нью-Йорк таймc», но иногда, как сегодня, он просто, борясь с дремотой, смотрел на Гудзон. Он не сомневался, что ни одна река в мире не достойна более поверхностного созерцания, чем Гудзон.

Ему надо было многое обдумать. Инцестуальный эксгибиционизм Фрэнки заботил его меньше всего.

Он мельком взглянул на первую страницу «Таймс» в руках соседа и увидел заголовки, которые ожидал увидеть. «Европейский союз заявляет, что американской гуманитарной помощи недостаточно». «Могут погибнуть 50 тысяч человек, — говорят официальные лица России». И конечно: «Костоправ наносит новый удар: еще одно тело с вырванным позвоночником обнаружено в Бруклине».

Томас попытался прочитать неясные колонки текста под заголовком. Единственные слова, которые он смог различить, были «позвоночник» и «выпотрошено». Томас моргнул и прищурился, ругая себя за то, что предается нездоровому любопытству. Тысячелетия назад, когда люди жили небольшими общинами, внимание, обращенное на случайные акты насилия, обычно вознаграждалось увеличением собственной способности к размножению. Вот почему в человеческом мозге было заложено обращать на это внимание.

Но теперь? Это было чуть больше, чем потворство своим желаниям. Лакомство для рудиментов каменного века.

Чтобы отвлечься, Томас подумал о прошедшей ночи.

«Он просто долбал меня… Да?»

Томас выбрался из теплой влажности подземки на углу Бродвея и 116-й улицы. И скорчился над перилами — на него нахлынуло то, что отец всегда называл «воротит». И поделом — нечего было мешать пиво с виски. Зачем он только согласился?

Странно, однако движение нью-йоркского транспорта и толпы подействовало благотворно.

Колумбийский университет был на удивление оживленным, учитывая, что учебный год еще не начался. Десятки студентов сидели на Лоу-Плаза, все как один бережно держа учебники, стаканчики с кофе и вездесущие ноутбуки. Томасу всегда доставляла истинное удовольствие прогулка до Шермерхорн-холла: все эти мощенные булыжником дворики и кирпичные ограды скверов — контраст травы и старых камней, скромное величие академизма. Он прошел в тени церкви Святого Павла и, казалось, ощутил утреннюю прохладу, источаемую толщей ее стен. Несмотря на все свои тыловые изъяны, Шермерхорн-холл был идеальным вместилищем для психологического факультета. У дизайнеров университета явно был бзик по поводу внутренних пространств: анклавы внутри анклавов. Казалось, Шермерхорну и подобает быть сокровенным, точно так же как и то, что ему подобает быть старым: камень стен выщерблен, стены покоятся на зыбких фундаментах — здание, возведенное людьми, которые еще относились к душе всерьез.

Вероятно, потому, что он был с похмелья, Томас помедлил перед входом, бросив взгляд на вторую половину надписи, начертанной наверху:

Обратись к земле, и она наставит тебя.

«Похвальная заповедь, — подумал он. — Но что, если человечество мутит при одной мысли о таком занятии?»

Томас заглянул в факультетскую канцелярию, чтобы проверить свою корреспонденцию.

— О, профессор Байбл, — услышал он голос Сьюзен, руководителя референтов.

Покачиваясь в дверном проеме, Томас улыбнулся ей и сказал в рифму:

— Только побыстрее, Сьюзи — что творится в моем пузе.

Сьюзен сделала серьезное лицо и указала глазами на двух женщин и мужчину, слоняющихся возле противоположной двери. Казалось, они наблюдают за ним с каким-то особым интересом.

— Чем могу быть полезен? — спросил Томас.

В их изучающих взглядах угадывалось нечто смутно агрессивное.

— Профессор Байбл? Томас Байбл? — спросила темноволосая женщина, шагнув навстречу ему и протягивая руку.

Томас не ответил, убежденный, что она и без того знает, кто он. Что-то в их поведении давало понять, что в нагрудном кармане у каждого лежат фотографии, а в рукаве спрятано по досье.

— Меня зовут Шелли Атта, — продолжала женщина после некоторой заминки. — А это Саманта Логан и Дэн Джерард.

Логан была высокой, очень привлекательной блондинкой. Несмотря на строгий деловой костюм, что-то в ее облике указывало на то, что она не противница орального секса и татуированных лодыжек. Голубоглазый, с каштановыми галльскими волосами, Джерард походил на вконец измочаленного капитана футбольной команды: уже слегка расплывшегося, не обращающего внимания на выцветшие горчичные пятна на лацканах. Парень из тех, которые по-обезьяньи гримасничают, когда нарежутся. Вряд ли это была супружеская пара.