Проигравший.Тиберий - Александр Филимонов

«Мой милый сын, — продолжала писать она. — Ты знаешь, что существует сила, которая сильнее нас. Это — долг. И долг моими устами повелевает тебе отбросить слабости и быть твердым. Ты должен хорошо понимать, что со смертью Агриппы[6] (здесь Ливия на миг остановилась, но справилась с собой и продолжила) мы потеряли в его лице один из тех столпов, на которых зиждется порядок в государстве. Ты понимаешь и то, что, не будь Агриппа женат на Юлии, не будь он зятем Августа и, следовательно, членом его рода, он не обрел бы того значения и положения третьего человека в Риме (после меня и Августа). Теперь бедный Агриппа умер, и Юлия (находящаяся еще в самом расцвете женской красоты) осталась одна. Ты, милый Тиберий, для блага всех нас обязан занять место ушедшего Агриппы — в постели Юлии, в умах граждан и в сердце Августа. Разведись с Випсанией и как можно скорее ее забудь».

Ливия перечитала написанное, и оно ей не понравилось — слишком слащаво, совсем на нее не похоже. Впрочем, она ведь говорила не с сыном, а сама с собой. Разве он может прочувствовать всю тонкость ее объяснений, этот человек — ее сын, грубое и примитивное животное? Нет, истинная роскошь — это роскошь общения с собой. Ливия снова взялась за перо.

«Мужем Юлии станешь именно ты, мой милый сын, и не вздумай прикрываться своим братом. Слов нет, Друз[7] дорог мне как сын, я питаю к нему нежную материнскую любовь, но точно такую же любовь, как и к тебе. Ни больше, ни меньше. Это я поясняю на тот случай, если ты решишь, что я ломаю тебе жизнь потому, что Друз мне более дорог, чем ты. (Признайся, Тиберий, ты ведь так и подумаешь?) Я вынуждена, мой милый тупица, разжевывать тебе самую мягкую пищу, прежде чем ты сможешь ее проглотить».

Тут Ливия поморщилась: она никогда не кормила сама своих детей, и такой речевой оборот, неведомо как пришедший ей на ум, вызвал у нее чувство неприязни.

«Желаю тебе проглотить морского ежа, — написала она словно в отместку Тиберию, ни о чем не догадывавшемуся сейчас в далеких паннонских лесах, среди своих солдат, — Друз хорошо сражается и ловко делает детей со своей Антонией, но он ничего не понимает в государственных делах. Кстати, и тебе внушает идиотские мысли о том, как было бы славно, если бы Август отказался от единоличного правления и восстановил какой-нибудь триумвират, состоящий на две трети из напыщенных недоумков».

Друз, второй сын Ливии, хотя и был младше Тиберия на четыре года, имел на него огромное влияние. Если говорить начистоту, неоднократно признавалась себе Ливия, природа наделила Друза гораздо щедрее, чем его старшего брата. Но, к счастью, младший с детских лет поверил в красивую сказку о Великой Римской республике, где все свободнорожденные равны, независимы, сообща принимают все решения в государстве и просто пылают гражданской доблестью. Август до сих пор смеется, вспоминая о том, как когда-то маленький Друз поссорился с Марцеллом[8] (уже покойным больше десяти лет) из-за того, что не захотел подчиниться Марцеллу как старшему в игре. В свои шесть лет Друз был убежденный республиканец! Помнится, даже вызвал Марцеллана поединок в знак протеста против его так называемой тирании. А дело было всего лишь в том, что Август назначил тогда Марцелла главой юношества. Должность эта была новая, придуманная самим Августом, и скорее номинальная, чем обозначавшая что-то в действительности.

Но эта первая в жизни, если можно так сказать, магистратура слегка вскружила мальчику голову: он почувствовал сладкий вкус власти над себе подобными. И попробовал этой властью воспользоваться, принявшись командовать товарищами по игре, требуя при этом должных почестей. Скандал с маленьким Друзом тогда достиг ушей Августа, и принцепс много смеялся, говоря, что истинный римлянин впитывает дух свободомыслия с материнским молоком и потом всю жизнь терпит от этого неприятности.

О, Марцелл мог бы быть хорошим сыном, родись он у Ливии. Но, к сожалению, его родила сестра Августа — Октавия, а значит, он приходился императору родным племянником и, следовательно, имел все преимущества перед обоими сыновьями Ливии, которые были Августу всего лишь пасынками, даже не усыновленными. И вопрос об их усыновлении тогда даже не поднимался, несмотря на страстную любовь Августа к своей красавице жене (Ливия до сих пор, в свои сорок три года, очень красива). И из всех тех, кто пока стоял на пути ее сыновей к императорскому трону, Марцелл был самым опасным. Поэтому бедный Марцелл умер, поев своего любимого лакомства — вымоченных в вине устриц. Среди его поваров было несколько людей Ливии, и лакомство подействовало хорошо.

Оба сына, и Тиберий и Друз, были рождены Ливией от выдающегося человека, представителя того же рода, что и она, — рода Клавдиев. Тиберий Клавдий Нерон был весьма популярным и влиятельным в Риме. Но он не оправдал надежд, которые Ливия связывала с ним, выходя за него замуж. Республиканским слабоумием — вот чем оказался болен ее муж, почитавшийся одним из умнейших и образованнейших граждан Рима. Он и слышать не хотел о том, что предлагала ему Ливия. А она предлагала вполне реальную вещь: воспользовавшись своим авторитетом, склонить на свою сторону сенатские фракции и, сместив триумвират Августа[9] (тогда еще Октавиана), Марка Антония[10] и Лепида[11], которым мало кто был доволен, самому стать единовластным правителем. Более того — когда Клавдий Нерон после битвы Октавиана (еще не Августа) над Марком Антонием стал замечать, что в Риме начинают забывать многие республиканские традиции и власть принцепса приобретает ясно видимый царский оттенок, он вообще оставил политическую жизнь, испросив у Октавиана места верховного понтифика[12], предпочитая напрямую общаться с богами, чем с подобострастным окружением нового царя. И Ливия решила покинуть мужа.

Она очаровала Октавиана, несмотря на то, что была на шестом месяце беременности. Заставила его развестись со Скрибонией. Вынудила Клавдия Нерона, обожавшего ее, юную красавицу, дать ей развод. И через два дня после этого стала женой принцепса.

От бывшего мужа впоследствии пришлось освободиться не очень приятным, но верным способом — через доверенных людей Ливии, имевших доступ к приготовлению пищи для Клавдия Нерона. Что делать — он, пользуясь мягкотелостью Октавиана, оставившего ему право воспитывать родных сыновей, Тиберия и маленького Друза, плохо влиял на них, прививая мальчикам вредную любовь к республике как форме управления Римом. Клавдий Нерон скоропостижно скончался после обеда с друзьями у себя на вилле, и оба мальчика полностью перешли под наблюдение и жестокую власть Ливии.

Друз, к ее досаде, успел набраться от отца опасной республиканской заразы. Тиберий же — нет, ибо по своей природе вообще был чужд всяческих идей, кроме тех, что касались удовлетворения его собственных потребностей. Ливия должна была выбирать из двух сыновей того, который займет место Августа после его смерти. Выбор был невелик, и он, разумеется, пал на Тиберия. С момента его совершеннолетия — в тот год Октавиан по воле сената взял себе царственное имя «Август» — Ливия уже твердо определилась в своем выборе и поклялась, что расчистит Тиберию дорогу к императорскому трону, хочет сын того или не хочет.

Ливия надолго задумалась над листом пергамента, который был исписан едва ли на треть. Ей было удивительно: каким-то образом игра в написание тайного письма (ведь это сейчас было только игрой) дала ей давно забытое чувство раскованности и свободы. «Республиканской раскованности и свободы», — подумала Ливия и тихо засмеялась про себя — не потому, что хотела спрятать свой смех, а потому, что такова была ее манера смеяться: тихо, грудью, что производит неотразимое впечатление на мужчин, в частности — на Августа. Она свободна! Никто ее не видит сейчас, никакие обстоятельства не требуют от нее следить за каждым своим словом, прятать за привычной маской благородной римской матроны свои истинные намерения — чтобы не вызывать излишних подозрений у идиотов, которыми полон мир. Никто, кроме Ливии, не понимает, что именно ее истинные намерения и служат общему благу. Она вздохнула и продолжала писать.

«Еще раз подчеркиваю: не смей делиться прочитанным со своим братом. В противном случае мне придется тебя убить, и я сделаю это. Твоя смерть, милый сын, будет для меня большой потерей, но не много доставит мне хлопот, учитывая давнюю и заслуженную неприязнь Августа к тебе. Август не раз признавался в том, что, не будь ты моим сыном, ты и дня бы не прожил. Прекрасно понимаю Августа, ибо знаю, какую ненависть ты способен вызвать в людях одним своим видом, не говоря уж о поступках».

Образ Тиберия немедленно всплыл в материнском воображении. Тиберий, как это ни странно, производил впечатление и красавца и урода одновременно. Он был высок ростом, неплохо сложен, широк в плечах, имел необычайно сильные руки. Черты его лица, которыми Тиберий напоминал мать, можно было назвать красивыми, несмотря на глаза навыкате, рано облысевшее темя и предрасположенность к прыщам, вынуждавшую его порой заклеивать лицо пластырем. Но что-то было отталкивающее в его манере говорить, словно медленно пережевывая слова, тупо глядеть в пол при разговоре с любым собеседником, вертеть пальцами, невольно привлекая к ним внимание. Как ни пытался Тиберий выглядеть пристойно, всякому становилось ясно, что перед ним — человек скрытный, склонный к самым презренным порокам и полностью лишенный того, что называют благородством натуры.