Теплый человек - Роберт Силверберг

— Непохоже, чтобы это ему как-то вредило. Чем больше он ходил, тем бодрей и веселей становился. А про нас — что и говорить… Ты, Лиз, выглядишь спокойной, почти счастливой.

— Я и есть спокойная. Будто из меня всю гадость вычистили.

Проснувшись на следующее утро, Лиз все еще чувствовала себя неплохо. В спальне больше никого не было: Лесли давно уехал на работу. Нет, ей необходимо поговорить с Холлинаном еще раз: она так и не избавилась от всей тяжести. Остаток яда еще гнездился в душе: холодный тяжелый сгусток. Ничего, Дэвис Холлинан растопит его своим теплом.

Одевшись и торопливо сварив кофе, Лиз вышла на улицу. Коппербич-роуд, дом Монкрифов — там, наверное, сейчас вытряхивают пепельницы Дэйзи и ее чванливый муж Фред, — поворот на Мелон-хилл, и вот он, двухэтажный домик на вершине пологого холма.

Когда мистер Холлинан открыл дверь, на нем был синий халат в клеточку. Глаза припухли, на подбородке щетина — некоторые так с похмелья выглядят.

— Миссис Эрвин?

— Доброе утро, мистер Холлинан. Вот, пришла к вам… Надеюсь… То есть я не хотела беспокоить…

— Ничего страшного, миссис Эрвин. Совершенно не о чем беспокоиться. Боюсь только, я вчера сильно устал и толку от меня будет немного.

— Вы тогда… Вы хотели поговорить со мной сегодня. У меня столько всего накопилось!

По лицу Холлинана промелькнула какая-то тень. Укол боли? Страха?

— Нет, — сказал он торопливо. — Не сейчас. Сегодня мне надо отдохнуть. Давайте в среду, не возражаете?

— Нисколько, мистер Холлинан. Я и не думала вас беспокоить…

«Ему вчера наших бед досталось слишком много. Он ими пропитался, как губка, — сегодня время их переваривать?»

Смахнув непрошеную слезу, миссис Эрвин заторопилась домой. Что за глупые мысли?

Прохладный октябрьский ветерок покусывал лицо.

Таким образом, в Нью-Брюстере установился новый порядок жизни. Вплоть до своей кончины, случившейся через шесть недель, мистер Холлинан, всегда безупречно одетый, присутствовал на любом сколько-нибудь значительном собрании горожан, сверкая бодрой улыбкой. Каждый раз с необыкновенным искусством он извлекал на поверхность несбывшиеся надежды и темные ужасы, накопившиеся в душе ближнего.

Каждый раз на следующий день он отклонял любые приглашения — вежливо, но твердо. Чем он занимался в такие дни у себя дома на Мелон-хилл, было неведомо.

С течением времени многие осознали: в сущности, о мистере Холлинане никто ничего сказать не может. Мистер же Холлинан знает все. Ему известно об одной ночи супружеской неверности, память о которой до сих пор терзает Дэйзи Монкриф; он знает, из-за чего у Дадли болит желудок и почему сверкают завистью глаза Марты Уэйд; отчего так одинока Лиз Эрвин и как страдает от ее неверности муж; он знает это и многое-многое другое — о нем же не известно ничего, кроме имени.

Притом он действительно согревал их души и облегчал бремя. В конце концов, любой имеет право рассказывать о себе столько, сколько хочет, не так ли?

Каждый дань мистер Холлинан прогуливался по улицам, обсаженным лесными деревьями. Он охотно разговаривал с детьми, приветствуя их на ходу; те охотно улыбались и махали руками в ответ. Около опечаленного ребенка он обычно останавливался, говорил несколько слов и шея дальше — высокий, энергичный, прямой.

Нив одну из двух церквей Нью-Брюстера мистер Холлинан ни разу не заходил. На скучной вечеринке в доме Уэйдов Лора Маркер, столп нью-брюстерской пресвитерианской церкви, однажды попыталась загнать его в угол. От настойчивых предложений посетить церковь мистер Холлинан отказался с улыбкой, вежливо, но непререкаемо:

— Некоторым из нас это необходимо. Другие не слышат зова.

На этом дискуссия и закончилась.

В конце ноября у мистера Холлинана внезапно появились критики. Возможно, постоянное участие тоже утомляет. Лидерами раскола оказались Дадли Хейр, Карл Уэйд и еще несколько человек — все мужчины.

— Не получается у меня ему верить, — заявил Хейр, выбивая остатки табака из трубки. — Вечно ходит, слушает, вечно вытаскивает на свет божий всякую грязь — какого черта? Что ему в этом?

— Может, он в святости упражняется, — предположил Карл Уэйд. — Самоотрицание, Буддийский путь о восьми шагах…

— Женщины им скоро клясться начнут, — добавил Лесли Эрвин. — С тех пор как он здесь появился, я не узнаю Лиз.

— Я тоже, — кисло согласился Айкен Мюир.

Все расхохотались, включая Эрвина.

— Скажу одно: мне надоел отец-исповедник, пугающийся под ногами, — сказал Дадли Хейр. — Думаю, что за его святостью что-то скрывается. Может, он книгу написать собирается, когда выжмет нас досуха. Такую, что мало не покажется.

— Ты всех подозреваешь в намерении написать книгу, — заметил Мюир. — «Ах, если враг мой книгу написал бы!..»

— Каковы бы ни были его мотивы, с меня достаточно. Мы устраиваем вечеринку в понедельник — я его не пригласил именно по этой причине. — Хейр сурово посмотрел на Фреда Монкрифа, будто ожидая возражений. — Я поговорил с женой, она согласна. Так что на этот раз душка Холлинан остается дома.

Понедельничная вечеринка вышла невеселой. Все налицо, кроме одного. Кое-кто не знал, что мистер Холлинан не приглашен; вышло совсем неудобно, когда те, кто пришел ради него, откланялись раньше времени, поняв, что не дождутся того, кого ожидали увидеть.

— Все-таки надо было пригласить, — сказала Рут Хейр, когда ушел последний гость.

— Нет. Я и сейчас рад, что его не было.

— Разве его не жалко? Сидит у себя на холме, отрезанный от людей… А что, если обидится? Если сам не захочет нас видеть?

— Вот и хорошо, — насупился Хейр.

Атмосфера недоверия постепенно накалялась. Приглашения не были посланы, в свою очередь, Мюирами и Харкерами. Мистер Холлинан по-прежнему прогуливался после обеда, но многие замечали на его лице стесненное выражение, хотя улыбался он сердечно, как и раньше, и от разговоров не уклонялся. Жалоб от него никто не услышал.

Третьего декабря, в среду, Рой Хейр, десяти лет, и Филип Монкриф, девяти, подступили к девятилетнему Лонни Дьюитту с намерением задать тому взбучку. Дело происходило прямо у здания средней школы Нью-Брюстера незадолго до того, как на школьную улицу повернул мистер Холлинан.

Лонни был мальчик тихий и странный: вечная боль собственных родителей и законная добыча одноклассников. Держался он как можно дальше от других и почти все время молчал. Увидев его, прохожие на улице переглядывались со значением.

Рой Хейр и Филип Монкриф решили, что Лонни Дьюитту давно пора сказать что-нибудь. Иначе пусть пеняет на себя.