Васек Трубачев и его товарищи (книга 2) - Осеева Валентина Александровна

– Ого! Сколько денег нам дали! – радостно сказал Саша. – Теперь всего накупим.

– На всех, на всех хватит, – сказала мать и, отобрав несколько бумажек, протянула Саше: – Вот и тебе подарок от государства – купи себе лыжи, сынок!

– Что ты, что ты! – отмахнулся Саша. – Мне не надо. Я и в школе возьму лыжи, когда захочу.

– Бери, бери! Мне в радость это, – мягко сказала мать, протягивая ему три бумажки. – Ты у меня большак…

Саша поглядел на ее круглое, доброе лицо с глубокими, запавшими глазами. Ему показалось, что около знакомых ему с детства ямочек на ее щеках протянулись, как ниточки, новые морщинки.

– Нет, не возьму! – решительно сказал он, засовывая в карманы руки. – Лыжи – это баловство. Захочу – и так достану. – Он встал из-за стола и погладил мать по плечу: – Ложись спать, мама!

Но дольше всего горел огонек над широким крыльцом школы. Ребята давно разошлись по домам, а за освещенными окнами второго этажа, уютно сдвинув кресла, тихо, по-семейному, беседовали учителя со своими бывшими питомцами.

– Воображаю, как вы там мерзли! – с тревогой говорила старая учительница, которой все еще помнились эти мальчики такими, какими они пришли к ней в первый класс, держась за руки своих матерей.

– Да там не до мороза. Разотрешь снегом уши, и опять ничего, – застенчиво поглядывая друг на друга, рассказывали молодые бойцы.

В одном из классов за партой сидел Алеша-снайпер. Его ноги не помещались под скамейкой, длинная фигура возвышалась над полированной крышкой.

Он любовно и тщательно оглядывал парту и с сожалением говорил:

– Тут у меня и буквы были вырезаны: А. М. Эх, другая парта, верно! Или краской затерли…

Перед Алешей стоял вожатый Митя.

– А ты, кажется, здесь вожатый теперь? – спросил Алеша. – Я ведь помню тебя. Когда мы уходили на фронт, ты был в седьмом, кажется?

– В седьмом. А теперь в девятом. Учусь! С ребятами воюю! – засмеялся Митя, присаживаясь на край Алешиной парты.

– А что, трудный состав? – деловито осведомился тот. И, не дожидаясь ответа, серьезно сказал: – Главное – дисциплина. Ты их, знаешь, сразу приучай. Дисциплина, брат, великое дело!

Он вскочил, прошелся по классу и, остановившись перед Митей, щелкнул пальцами:

– Сразу приучай! А то потом, ох, и трудно будет! Вот где я это понял – на фронте! Там, знаешь, с нами нянчиться некому.

Алеша присел рядом с Митей, указал глазами на дверь и понизил голос:

– Это здесь ведь учителя уговаривают, объясняют, прощают… а там фронт… война… приказ… Дисциплина – это все!

– Точно! – решительно подтвердил Митя. – Ребят распускать никак нельзя!

Алеша посмотрел на него и вдруг расхохотался.

– По себе знаем, верно? Мы один раз тут такую штуку устроили!.. – с увлечением сказал он.

Перебивая друг друга, они стали вспоминать первые годы учебы, свои проделки и шалости, учителей и строгого директора.

– Ух ты! Я его и сейчас побаиваюсь. А ведь чего, кажется, – добрейший человек!

– Алеша! Митя! – донеслось из коридора.

Глава 3. Семья Трубачева

Отец Васька, Павел Васильевич, работал мастером в паровозном депо. Павел Васильевич любил свое дело. К паровозу у него было особое отношение. Большое ворчливое чудовище, выдувающее пар из своих ноздрей, казалось ему живым. В разговорах с Васьком он любил употреблять выражения: «здоровый паровоз», «больной паровоз».

Васек запомнил рассказы отца:

– Стоит пыхтит, хрипит, тяжело ворочается. Ну, думаю, захворал дружище. Надеваю свой докторский халат, беру инструмент и давай его выстукивать со всех сторон.

Васек слушал, и в нем росло дружелюбное отношение к этой железной голове поезда.

Павел Васильевич мечтал, что из Васька выйдет инженер-строитель или архитектор. Он будет строить легкие и прочные железнодорожные мосты или дома с особыми, тщательно обдуманными удобствами для людей.

Сам Павел Васильевич – выдумщик и мастер на все руки.

Квартира Трубачевых была обставлена красивой и замысловатой мебелью его работы. Круглый шкафчик вертелся вокруг своей оси. Посреди комнаты стоял обеденный стол с откидными стульями.

– Всякое дело любит, чтобы человек в него душу вкладывал, – говорил Павел Васильевич.

Жена его была женщина слабая, болезненная, но о болезнях своих говорить не любила. Она сама справлялась со своим маленьким хозяйством и всегда знала, что кому нужно. Отец и сын обожали мать; тихая просьба ее была законом и исполнялась обоими беспрекословно.

Павел Васильевич сам занимался с сыном. Васек учился на «отлично». Всякая другая отметка была неприятной новостью. В таких случаях Павел Васильевич, собрав на своем лбу целую лесенку морщин, останавливался перед сыном и спрашивал:

– Как же это ты? Язык заплелся или голова не варила? Ведь ты же этот предмет как свои пять пальцев знаешь!

В прошлом году мать Васька слегла и больше уже не вставала.

У Павла Васильевича стало много домашних забот, но к занятиям сына он по-прежнему относился внимательно.

Каждый вечер оба подсаживались к кровати матери, и она, опираясь локтем на подушку, слушала, как Васек отвечает отцу заданный урок.

Смерть жены была тяжелым ударом для Павла Васильевича.

Он не находил себе места в осиротевшем доме, растерянно бродил из комнаты в кухню и молча сидел за столом, опустив на ладонь свою большую рыжеватую голову. И только при виде сына вскакивал, суетился, перекладывал что-то с места на место, приговаривая:

– Сейчас, сейчас! Умойся, сынок! Или, может, покушаешь сначала, а? И потом погулять пойдем, а?

Васек молча смотрел на него, потом утыкался лицом в подушку и плакал. Отец присаживался рядом, гладил его по спине и повторял:

– Что ж поделаешь, сынок… Пережить надо…

Или, крепко прижимая к себе мальчика, шептал ему, смахивая с усов слезы:

– Папка с тобой, Рыжик. Папка от тебя никуда…

И действительно, все свое время Павел Васильевич отдавал сыну.

Кроме Трубачевых, в квартире жила еще шестнадцатилетняя соседка Таня. Еще при жизни матери Васька Таня приехала из деревни со своей бабушкой, потом бабушка умерла, и Таня привязалась к семье Трубачевых.

Павел Васильевич устроил девушку на работу в изолятор при детском доме. Вечерами Таня училась в школе для взрослых.

Павла Васильевича она побаивалась и слушалась его, а Васька жалела и после смерти матери утешала как могла.

Васек любил забегать в маленькую светлую комнатку Тани с широкой бабушкиной кроватью и горой подушек. Пестро раскрашенный глиняный петух с иголками и нитками напоминал ему раннее детство, когда, бывало, услышав его капризы, бабушка Тани сердито говорила:

– Это что еще такое? Пойду за петухом… Он у меня этого страсть не любит!

Васек затихал, а когда вырос, часто смеялся над собой и просил:

– Расскажи, мама, как я Таниного петуха боялся…

Павел Васильевич, оставшись без жены, думал про Васька: «Я теперь ему отец и мать».

Он недосыпал ночей, стараясь поддерживать тот порядок, который был при жене, боялся в чем-нибудь отказать сыну и, когда кто-нибудь замечал ему, что он похудел и осунулся, озабоченно отвечал:

– Это пустяки. Вот с хозяйством я путаюсь – это верно… Надо бы сестру выписать, да не знаю, приедет ли.

А Васек, не понимая трудной жизни отца, говорил:

– Не надо… Нам и вдвоем хорошо?

Глава 4. Товарищи

С вызовом сестры Павел Васильевич медлил, боясь причинить сыну неприятность появлением в доме чужой, незнакомой Ваську женщины.

Но один случай заставил его принять окончательное решение.

Павел Васильевич строго-настрого запрещал сыну приходить к нему в депо. Он сам изредка брал его с собой, показывал ему ремонтную мастерскую, с увлечением объяснял назначение всех инструментов, зорко следя за тем, чтобы сын не убежал на железнодорожный путь.