Поэзия - Владимир Солоухин

КОРАБЛИ

Проходила весна по завьюженным селам,По земле ручейки вперегонки текли,Мы пускали по ним, голубым и веселым,Из отборной сосновой коры корабли.

Ветерок паруса кумачовые трогал,Были мачты что надо: прочны и прямы,Мы же были детьми, и большую дорогуКораблю расчищали лопаточкой мы.

От двора, от угла, от певучей капели,Из ручья в ручеек, в полноводный овраг,Как сквозь арку, под корень развесистой елиПроплывал, накреняясь, красавец "Варяг".

Было все: и заветрины и водопады,Превышавшие мачту своей высотой.Но корабль не пугали такие преграды,И его уносило весенней водой.

А вода-то весной не течет, а смеется,Ей предел не положен, и куре ей не дан.Каждый малый ручей до реки доберется,Где тяжелые льдины плывут в океан.

И мне снилось тогда – что ж поделаешь: дети!Мой корабль по волнам в океане летит.Я тогда научился тому, что на светеПредстоят человеку большие пути.

ГУСИ ШЛИ В НЕВЕДОМЫЕ СТРАНЫ…

Из-за леса, где в темно-зеленомЯрко-красным вспыхнули осины,Вышел в небо к югу заостренный,Вожаком ведомый клин гусиный.

По низинам плавали туманы,Серебрясь под солнцем невеселым,Гуси шли в неведомые страны,Пролетая северные села.

В их крови певучий и тревожныйВетер странствий, вольного полета.Впереди закатные болота,Тишина ночлегов осторожных.

Или в час, как только рассвело,Полнаперстка дроби под крыло.И повиснут крылья, а покаЛегок взмах широкого крыла.

Гуси шли, и голос вожакаДолетел до нашего села.

А у нас на маленьком дворе,Сельской птицы гордость и краса,Тихо жил и к празднику жирелКраснолобый медленный гусак.По деревне шлялся и доволенБыл своею участью и волей.

Но теперь от крика вожакаВ ожиревшем сердце гусакаДрогнул ветер странствий и полета,И гусак рванулся за ворота.И, ломая крылья о дорогу,Затрубил свободу и тревогу.

Но, роняя белое перо,Неуклюже ноги волоча,На задах, за низеньким дворомОн упал на кучу кирпича.

А на юге в небе светло-синемТаял зов, на крыльях уносимый.

ТАК СТРИЖ В ПРЕДГРОЗЬЕ…

Березу, звонкую от стужи,Отец под корень подрубал.Седьмой, удар, особо дюжий,Валил березу наповал.

На синий снег летели щепки,Чуть розоватые собой,А самый ствол, прямой и крепкий,Мы на санях везли домой.

Там после тщательной просушкиГулял рубанок по стволу,И солнцем пахнущие стружкиЛежали пышно на полу.

А в час, когда дымки на крышахИ воздух звонок, как стекло,Я уходил на новых лыжахНа холм высокий, за село.

Такой нетронутый и чистыйВесь мир лежал передо мной,Что было жалко снег пушистыйЧертить неопытной лыжней.

Уже внизу кусты по речкеИ все окрестности внизу,И тут не то что спрыгнуть с печкиИль прокатиться на возу.

Тут ноги очень плохо служатИ сердце екает в груди.А долго думать только хуже,А вниз хоть вовсе не гляди.

И я ловчил, как все мальчишки,Чтоб эту робость провести:Вот будто девочку из книжкиМне нужно броситься спасти.

Вот будто все друзья ватагойИдут за мною по пятамИ нужно их вести в атаку,А я у них Чапаев сам.

Под лыжей взвизгивало тонко,Уж приближался миг такой,Когда от скорости шапчонкуСрывает будто бы рукой.

И, запевая длинно-длинно,Хлестал мне ветер по лицу,А я уже летел долиной,Вздымая снежную пыльцу…

Так стриж в предгрозье, в полдень мая,В зенит поднявшись над селом,Вдруг режет воздух, задеваяЗа пыль дорожную крылом.

УХОДИЛО СОЛНЦЕ В ЖУРАВЛИХУ…

Уходило солнце в Журавлиху,Спать ложилось в дальние кусты,На церквушке маленькой и тихойПотухали медные кресты.

И тогда из дальнего оврагаВслед за стадом медленных коровВыплывала темная, как брага,Синева июльских вечеров.

Лес чернел зубчатою каймоюВ золоте закатной полосы,И цветок, оставленный пчелою,Тяжелел под каплями росы.

Зазывая в сказочные страны,За деревней ухала сова,А меня, мальчишку, слишком раноПрогоняли спать на сеновал.

Я смотрел, не сразу засыпая,Как в щели шевелится звезда,Как луна сквозь дырочки сараяГолубые тянет провода.

В этот час, обычно над рекою,Соловьев в окрестностях глуша,Рассыпалась музыкой лихоюЧья-то беспокойная душа.

"Эх, девчонка, ясная зориночка,Выходи навстречу – полюблю!Ухажер, кленовая дубиночка,Не ходи к девчонке – погублю!"

И почти до самого рассвета,Сил избыток, буйство и огонь,Над округой царствовала этаЧуть хмельная, грозная гармонь.

Но однажды где-то в отдаленье,Там, где спит подлунная трава,Тихое, неслыханное пеньеЗазвучало, робкое сперва,

А потом торжественней и вышеК небу, к звездам, к сердцу полилось…В жизни мне немало скрипок слышать,И великих скрипок, довелось.

Но уже не слышал я такую,Словно то из лунности самойМузыка возникла и, ликуя,Поплыла над тихою землей,

Словно тихой песней зазвучалиБелые вишневые сады…И от этой дерзости вначалеЗамолчали грозные лады.

Ну а после, только ляжет вечер,Сил избыток, буйство и огонь,К новой песне двигалась навстречуЧуть хмельная грозная гармонь.

И, боясь приблизиться, должно быть,Все вокруг ходила на басах,И сливались, радостные, обаВ поединок эти голоса.

Ночи шли июльские, погожие,А в гармони, сбившейся с пути,Появилось что-то непохожее,Трепетное, робкое почти.

Тем сильнее скрипка ликовалаИ звала, тревожа и маня.Было в песнях грустного немало,Много было власти и огня.

А потом замолкли эти звуки,Замолчали спорщики мои,И тогда ударили в округеС новой силой диво-соловьи.

Ночь звездою синею мигала,Петухи горланили вдали.Разве мог я видеть с сеновала,Как межой влюбленные прошли,

Как, храня от утреннего холода,-Знать, душа-то вправду горяча —Кутал парень девушку из городаВ свой пиджак с горячего плеча.

ПЕТУХИ

С ними ходила клуша,Прятала в дождь под крылья.Они не любили лужиИ умывались пылью.

Много ли в жизни нужноВ раннюю пору эту?Бегали стайкой дружнойПо зеленому лету.

Но к осени ясно стало —К осени выросли перья:Два петуха в стае,И вместе нельзя теперь им.

И раньше или позднееБыть великому спору:Который из них сильнее,Кому вожаком быть впору.

А кому под топор на плахе,Такова уж петушья участь.Мой дед в домотканой рубахеДаже рукав не засучит.

Вот уж и снег спускается —Быть кровавому спору.Словно клинки, сшибаютсяЗлые кривые шпоры.

Хлещут петушьи крыльяХлеще ременной плетки.Даже про корм забылиХорошенькие молодки.

И наблюдали куры,Сбившись от стужи в груду,Как за село понуроШел он, весь красногрудый.

Он жил у меня в сарае,Куда я ходил за сеном.Про это один я знаю,Я да гнилые стены.

Я сыпал овес на току ему,А ночью он тоже спал.Но если птицы тоскуют,Всю зиму он тосковал.

Он стал и сильней и строжеИ пережил зиму ту,А весной ему стало тоже,Тоже невмоготу.

Вышел, качая гребнем,Красным, словно кирпич,И раздался по всей деревнеБоевой петушиный клич!

Вздрогнул вожак и дажеНе принял повторный бой.А мой среди кур похаживал,Покачивая головой.

СЕРЖАНТ ЗАПАСА

Мне позабыть уже не рано,Как сапоги на марше трут.Рука, отвыкнув от нагана,Привыкла к "вечному перу".

С шинели спороты петлички,Других не взять у старшины,И все солдатские привычкиКак будто вовсе не нужны.

Все реже думаю меж делом,Что кто-то новенький в строюБерет навскидку неумелоВинтовку звонкую мою.

Что он, не знающий сноровки,Влюбленный в "вечное перо",Клянет неправильность винтовки,Бросавшей в зависть снайперов.

И для него одно и то же:Сержант иль кто-нибудь другойХранил в подсумке желтой кожиВ обоймы собранный огонь.

Но мне бы все же знать хотелось,Что, не отставши от других,Он будет быстро и умелоДырявить черные круги.

Но ведь моя винтовка сжатаВ его неопытных руках.И до сих пор зовут сержантомМеня ребята из полка:

Все тот же я, повадки те же,И та же собранность в лице,И глаз, который неизбежноСажает душу на прицел.

И если я слыву спокойным,Так это значит – до сих порЯ помню сдержанность обоймыИ выжидающий затвор.

КОЛОДЕЦ