Заповедник чувств - Дмитрий Сергеев

Тресбли приложил палец к губам и я осекся на полуслове. Он встал и прошел в дальний угол комнаты. На нем была просторная одежда, и оттого непривычная для тибианца сухопарость его сложения была особенно заметна. Он надавил ладонью на пластину, неприметную на одинаково гладком поле стены, и один из блоков бесшумно сдвинулся, открыв небольшой тайник. Внутри хранились какие-то блестящие инструменты и красно-синий силовой магнит. Тресбли вытащил его. Магнит был довольно тяжел, от напряжения у профессора затряслись ноги.

– Вам помочь? – громко спросил я.

Он угрожающе метнул в меня своим гипнотизерским взглядом, и я опять замолчал. Я внимательно наблюдал за его действиями. Он перетащил магнит к коробке ДС (Доброжелательного Слухача) и приставил его полюсами к входному каналу.

Доброжелательный Слухач был изобретен еще в конце эры Распрей. Он сослужил немалую пользу человечеству Тибии и приблизил наступление эры Благоденствия. Об этом я знал из школьных учебников. Единая форма правления тогда только что устанавливалась, и среди тибнаицев немало было еще людей, враждебно настроенных к прогрессу. Заговоры тогда раскрывались чуть ли не ежедневно. Когда был придуман Доброжелательный Слухач, лояльно настроенные граждане сами пожелали, чтобы в их дома были проведены микрофоны. Те, кто противился этому, несомненно были врагами прогресса. Их оказалось немного. Установки ДС совершенствовались, приобретали изящные формы в современном стиле и считались лучшим украшением квартиры. Они уже давно распространились по всей Тибии. В новейших постройках их монтируют прямо в стене. Разлапистые широкие уши слухачей причудливыми колпаками высовываются из стен в самых неожиданных местах. Они придают обстановке очень современный вид.

Я с подозрением косился на профессора: очевидно, он решил расстроить свой ДС. Даже мысль о подобном намерении была кощунственной. Я отлично знал (из основного свода законов), что ДС не ограничивает моей свободы: я и при нем имел право говорить все, что захочу, а оттого, что мои слова сразу поступят в АПКНЛ (автоматическую проверочную комиссию на лояльность), мне же лучше: если в моих высказываниях есть что-либо злонамеренное, меня направят в профилакторий, где лечат заподозренных в неблагонадежности.

Проделав операцию с магнитом, Тресбли сел в кресло как ни в,яем не бывало и потянулся к чашечке с кофе. Отхлебнув несколько глотков, затянулся ароматным дымом сигары – должно быть, он был истым гурманом. Ничего хорошего в кофе по-тенбийски я не находил, но, чтобы профессор не принял меня за профана, я тоже отхлебнул глоток и взял сигару.

– Ну-с, каков кофе? – спросил он.

Я надеялся, что он наконец объяснит, в чем дело, а он спрашивал о пустяках.

Я что-то пробурчал в ответ.

– Превосходный! – воскликнул он, словно соглашался со мною, будто спрашивал не он у меня, а я у него.

Мне было решительно все равно, и я не стал возражать.

Несколько минут он наслаждался своим кофе в молчании. Потом неожиданно крутанулся вместе со стулом и, ткнув пальцем в угол, где, прилежно склонившись в нашу сторону, голубел треухин ДС, торжествующе произнес:

– Ловко я их околпачил! А? – он так же резко повернулся ко мне, в аспидно-зеленых глазах его запрыгали дурашливые огоньки.

– Зачем вам это понадобилось? – неохотно спросил я.

– Все очень просто, мой мальчик: я стар и никогда не смогу привыкнуть к этой диковинке, – он опять ткнул концом сигары в угол, где молчаливо и настороженно затаился ДС. – Моя молодость прошла до этого изобретения. Я привык говорить, что хочу и как хочу, не выискивая обтекаемых формулировок для мыслей, как приучили вас. Впрочем, вам это ничего не стоит: вы с рождения попадаете в русло Единой Системы Воспитания. Надеюсь, что при моей жизни не будет изобретен Доброжелательный Улавливатель Мыслей. Теперь-то этого наверняка не случится, дальнейший прогресс науки на Тибии невозможен.

Я чуть не выкатился из кресла. У меня начала дрыгать правая нога, и я стиснул колено руками, чтобы он не заметил моего волнения. То, что он говорил, было неслыханным святотатством. Неужели он заговорщик? Но странно: одновременно с удивлением я испытывал непостижимое шальное наслаждение от того, что слышу кощунственные слова.

– Я хочу поговорить с тобой откровенно, – продолжал он. – Готов ли ты выслушать меня?

– Готов, – выдавил я.

– Мне с первого взгляда почудилось, что в тебе сохранилась еще любознательность. Теперь это исключительно редкое качество, а было время, когда почти все были любознательны. Там, в клинике, нельзя было говорить, поэтому я и пригласил тебя за город. У нас есть немного времени: раньше чем через час аварийная команда ДС не нагрянет.

Все, что он говорил мне, в самом деле было не для посторонних ушей – не понимаю, как он вообще отважился на подобную откровенность. Если бы ДС не был расстроен магнитом, нам обоим в тот же день сделали бы прочистку мозгов, а то и вовсе поместили бы в изолятор для людей с дефектами центральных извилин. Чтобы выпрямить их, потребовался бы двухгодичный курс обработки внушением.

– В недавнее историческое время, когда наша планета не была еще отделена от других миров гравитационным занавесом и Человечество свободно общалось с иными мирами, обменивалось идеями – люди Тибии ничем не отличались от прочих разумных обитателей вселенной. Я имею в виду, – пояснил Тресбли, – не внешние признаки: форму черепа, конституцию, состав крови и тканей, – а прежде всего, внутренние потенциальные возможности к дальнейшему совершенствованию, способность познавать объективные законы…

Почти все, что он говорил, я знал и прежде, со школьной скамьи и из программы Ежевечерних Уроков Просвещения, которые включались в энергетиче скую сеть и поступали в мозг принудительно – это способствовало небывалой сплоченности и единодушию тибианцев. Только в словах Тресбли, а больше в интонациях голоса, заключалось какое-то преступное инакомыслие. Я, например, отлично знал, что установление гравитационного барьера способствовало мощному расцвету творческих сил тибианцев – прежде эти силы растрачивались на пустую полемику с инопланетными жителями, погрязшими в тлетворном непонимании всего передового, что давала им Тибия.

А Тресбли про все это выразился иначе:

– С тех пор как установили поглощающий занавес, мы, тибианцы, разучились думать – всякий ум, не знающий противодействия, обречен на отупление. Пришлось ввести принудительные уроки: мысли напихивают в наши мозги, как пищу в желудок откармливаемых гусей. Даже чувства и те пришлось прививать машинным методом.

И это я знал без него. Для того чтобы каждый человек мог ощущать всю полноту счастья, которое дала нам эра Благоденствия, проводилась прививка обязательных чувств: любовь к Тибии, бесконечная благодарность Эбергу Линду за все, что он сделал, гордость за любимую планету – лучшую из планет Вселенной.