Две женщины - Адриан Дойл

— Но она возьмет их с собой…

— Это не имеет значения.

— Откуда вы знаете, что сейф находится в библиотеке?

— Когда-то я оказал небольшую услугу фирме, которая сдает в аренду дом госпоже фон Ламмерайн. От этой фирмы я и получил план дома. Больше того, я видел сейф.

— Вы его видели!

— Вчера утром кто-то выбил стекло в окне, — улыбнулся Холмс. — Стекольщик тут же нашелся. Мне пришло в голову, что этим можно будет воспользоваться.

— Что вы собираетесь сделать? — спросила она с волнением.

— По этому вопросу мне придется принять решение на месте самому, — сказал Холмс. — Если меня и постигнет неудача, то во всяком случае попытка будет сделана в благих целях.

Мы уже прощались, когда герцогиня слегка коснулась руки моего друга.

— А если вы осмотрите эти ужасные документы и убедитесь в их подлинности, вы их изымете? — спросила она.

В суровых чертах Холмса мелькнуло выражение сострадания, когда он взглянул на свою собеседницу.

— Нет, — ответил он спокойно.

— И вы будете правы! — воскликнула она. — Я тоже не взяла бы их. Ужасная несправедливость прошлого должна быть выправлена хотя бы ценою моей жизни… Но меня совсем покидает мужество, когда я подумаю о своей дочери.

— Я уважаю ваше мужество, — мягко сказал Холмс, — и потому советую вам быть готовой к худшему.

Остаток дня мой друг провел в самом беспокойном настроении. Он непрерывно курил, пока в гостиной оказалось невозможно дышать. Просмотрев все газеты, он швырнул их в ведерко для угля и принялся шагать по комнате взад и вперед, заложив руки за спину. Затем, подойдя к камину, он взглянул на меня. Я в это время сидел в кресле.

— Пойдете ли вы на серьезное нарушение закона, Уотсон? — спросил он.

— Ради благородной цели — конечно, — ответил я.

— Но это вряд ли будет для вас полезно, мой друг! — воскликнул Холмс. — Если вас поймают в доме этой женщины, нам обоим несдобровать. Но мне необходимо посмотреть подлинные документы.

— Тогда у нас может не оказаться выбора, — заметил я.

— Ну что ж, Уотсон, если этот вечер последний в нашей честной жизни, — усмехнулся Холмс, — пусть он будет по крайней мере приятным. Нам нужны столик в ресторане Фратти и бутылка монтраша.

Мои часы уже показывали начало двенадцатого, когда кэб доставил нас на улицу Карла II. Была холодная дождливая ночь, легкий туман окружал уличные фонари смутными желтыми светящимися кругами и блестел на шлеме полисмена, который медленно прошел мимо нас, включив свой фонарик. Выйдя на Сент-Джеймс-сквер, мы прошли по тротуару в западном направлении. Вдруг Холмс положил мне руку на плечо и указал на освещенное окно в фасаде большого особняка, мимо которого мы проходили.

— Это свет в гостиной, — прошептал он. — Нельзя терять ни минуты.

Кинув быстрый взгляд вдоль пустого тротуара, он вскочил на стену, граничащую с особняком, и, подтянувшись на руках, исчез. Я быстро последовал за ним, пока мой друг не остановился под тремя высокими окнами. Там я по его указанию подставил спину, и в один миг он вскарабкался на подоконник. Бледное лицо его отражалось в темном стекле окна, руки работали над шпингалетом. Через мгновение окно распахнулось, я ухватился за протянутую руку Холмса и с дрожью почувствовал, что мы уже в комнате.

— Библиотека, — прошептал мне Холмс на ухо. — Спрячьтесь за занавесками у окна.

Кругом был полный мрак, слабо пахло кожей. Полная тишина нарушалась только мерным тиканьем старинных часов. Прошло, вероятно, минут пять. Из глубины дома послышались шаги и приглушенный шепот. Под дверью на секунду блеснул луч света, исчез и спустя некоторое время снова появился. Дверь распахнулась, и в комнату вошла женщина с лампою в руке.

Время стирает очертания прошлого. И все же я помню свое первое впечатление от Эдит фон Ламмерайн, как будто я видел ее только вчера.

Следом за Эдит фон Ламмерайн двигалась высокая стройная тень, лампа в ее руке бросала тусклый призрачный отблеск на стену, вдоль которой тянулись полки с книгами.

Не знаю, достиг ли ее слуха шорох занавесок, но, когда Холмс вышел на середину комнаты, она тут же повернулась, держа лампу над головой и направляя на нас луч света. Она была совершенно спокойна и молча глядела на нас. Ни тени испуга не было на ее лице, только засверкала ярость в черных глазах.

— Кто вы, — прошипела она наконец, — и что вам угодно?

— Нам нужно отнять у вас пять минут, мадам фон Ламмерайн, — мягко ответил Холмс.

— Вот как! Вы знаете мое имя! Если вы грабители, то чего вы ищете? Я хочу услышать это прежде, чем подниму на ноги весь дом.

Холмс указал на левую руку Эдит.

— Я пришел сюда, чтобы осмотреть бумаги, которые вы держите в руке, — сказал он. — И предупреждаю вас, что сделаю это.

— Негодяй! — воскликнула она. — Я все поняла. Это она наняла вас.

Вдруг она сделала шаг в нашу сторону, держа лампу перед собою, и стала пристально вглядываться в моего друга. Ярость в ее лице сменилась сперва недоверием, а затем ликующая улыбка озарила ее лицо.

— Мистер Шерлок Холмс! — воскликнула она, задыхаясь.

Холмс повернулся и зажег свечи на небольшом столике из золоченой бронзы, стоявшем у стены.

— А я еще раньше имел честь узнать вас, — сказал он.

— Это будет стоить вам пяти лет! — воскликнула она.

— Может быть. В таком случае я должен хоть недаром их получить. Документы! — потребовал он.

— Неужели вы думаете, что достигнете чего-нибудь, похитив документы? У меня есть их копии и с десяток свидетелей, которые могут подтвердить их содержание, — расхохоталась она. — Я думала, вы умный человек, — продолжала Эдит, — а вы просто глупец, никчемный сыщик, жалкий воришка!

— Посмотрим, — Холмс протянул руку, и она, насмешливо пожав плечами, передала ему документы.

— Я полагаюсь на вас, Уотсон, — спокойно произнес Холмс, подходя к столу. — Думаю, вы не допустите приближения мадам фон Ламмерайн к шнуру звонка.

Он внимательно прочитал документы, потом, держа их против света, стал тщательно изучать. Его тощее, мертвенно-бледное лицо казалось силуэтом на освещенной тяжелым светом бумаге. Он взглянул на меня, и сердце мое сжалось, когда я заметил огорчение на его лице.

И я знал, что он думал не о своем собственном незавидном положении, а об отважной женщине, полной беспокойства, ради которой он рискнул свободой.

— Ваши успехи вскружили вам голову, мистер Холмс, — сказала она насмешливо, — но на сей раз вы допустили грубую ошибку, результаты которой вскоре почувствуете на самом себе.

Мой друг разложил бумаги у самых свечей и снова склонился над ними. И вдруг в его лице я заметил внезапную перемену. Огорчение и досада, которые омрачали его, исчезли, их сменила напряженная сосредоточенность.

— Каково ваше мнение об этом, Уотсон? — спросил он, когда я поспешил к нему. Он указал на почерк, которым были вписаны отдельные строчки в обоих документах.

— Это очень четкий почерк, — сказал я.

— Чернила! Посмотрите на чернила! — нетерпеливо воскликнул он.

— Ну, они черные, — заметил я, наклоняясь над его плечом. — Но, я думаю, это вряд ли поможет нам. Я мог бы показать вам с десяток старых писем моего отца, написанных такими же чернилами.

Холмс усмехнулся и потер руки.

— Прекрасно, Уотсон, прекрасно! — воскликнул он. — Будьте любезны взглянуть на фамилию и подпись Генри Коруина Гладсдэйла на брачном удостоверении. А теперь посмотрите, как записано его имя на странице регистратур Валанса.

— Как будто тут все в порядке. Подписи совершенно тождественны в обоих случаях.

— Правильно. А чернила?

— В них легкий оттенок синего цвета. Да, это, конечно, обычные черно-синие чернила индиго. И что из этого?

— Весь текст в обоих документах написан черными чернилами, за исключением имени жениха и его подписи. Вам не кажется это странным?

— Может быть, это и верно, но ни в коем случае не является необъяснимым. Возможно, Гладсдэйл имел обыкновение носить свои собственные чернила в портативной чернильнице.

Холмс кинулся к письменному столу, стоявшему у окна, и через мгновение вернулся с пером и чернильницей.

— Скажите, это тот же самый цвет? — спросил он, погрузив перо и сделав штрих на кончике документа.

— Совершенно тот же, — подтвердил я.

— Прекрасно. А чернила в этой чернильнице черно-голубые индиго.

Мадам фон Ламмерайн, которая стояла в стороне, вдруг устремилась к шнуру звонка, но, прежде чем она дотронулась до него, прозвучал голос Холмса.

— Даю вам слово, что, если вы только коснетесь шнура, вы себя погубите, — сказал он сурово.

Она застыла, протянув руку к шнуру.

— Это что еще за глупости? — спросила она насмешливо. — Вы хотите сказать, что Генри Гладсдэйл подписал документы о своем браке вот за этим письменным столом? Глупец, любой может пользоваться чернилами такого цвета.