Двенадцать раз про любовь - Моник Швиттер

Вернувшись к столу, он положил передо мной открытку. «Костницы, к сожалению, нет, но есть святой Христофор. Мы бы его увидели, если бы церковь была открыта». Он положил мне руку на плечо. «Странно, что его изобразили внутри церкви, обычно рисуют снаружи – ведь его взгляд призван защитить от смерти». Он провел пальцем по одеждам Христофора. «Вот этот вот – семь метров высотой».

Я перевернула открытку:

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю.

– И на его плечах…

– Все тяготы мира.

– Разве этот малыш не Христос?

– Он.

Марк и Лиза уже поднялись и призывали отправиться в обратный путь. Петр остался сидеть. Сказал, что заказал такси и еще по стаканчику кофе со шнапсом.

Урс дочитал книжку до конца. Эльфи решила все кроссворды. Они забеспокоились. Эльфи даже позвонила в полицию, но там их всерьез не приняли и пожелали счастливого Нового года. Эльфи и Урс сели у камина и стали прислушиваться, не идем ли мы; так они прождали много часов, у Урса стало дергаться веко, а у Эльфи начали трястись руки. Когда мы вошли, Эльфи закричала, и мы вздрогнули от ужаса. Таксист, наконец явившись, сказал, что просто забыл о нас. Он уже закончил работать и тут вдруг вспомнил про нас и снова оделся. «И вот я здесь. Столько снега намело, вообще-то цепи нужны, но для последней поездки в этом году нет смысла их надевать, садитесь, пожалуйста». Поездку я уже не помню. Зато помню крик Эльфи. И выражение ее лица. И разочарованный взгляд, который она бросила на Петра, молча направляясь мимо нас в кухню, чтобы – как сообщил нам ее посланник Урс – без помех приготовить фондю. Был уже поздний вечер, когда мы собрались за столом и принялись макать кусочки хлеба в расплавленный сыр. Каждый кусочек мы запивали рюмкой вишневки. До полуночи Эльфи не сказала ни слова. Когда послышался звон церковных колоколов, она вскочила, закричала: «С Новым годом!» и бросилась обнимать всех по очереди, даже меня, несмотря на потерянный сапог. Потом она надела желтый шелковый тюрбан и заявила, что заглянет в наше будущее. Там она увидела нас по парам, увидела наших счастливых детей и даже, на некотором отдалении, но тем не менее отчетливо – так она уверяла – наших внуков. Петр улыбнулся, и Эльфи послала ему воздушный поцелуй. Так закончились этот вечер и этот год.

Прошли годы, и Марк выставил Лизу за дверь, они тогда уже были женаты. Причина – ревность; он заподозрил, что у нее роман с их семейным врачом – она наведывалась к тому почти каждую неделю из-за нейродермита. Потом Лиза заявила, что Марк ее изнасиловал. Она ушла от него, поселившись на первое время – и это показалось странным не только мне – у его родителей Урса и Эльфи. Детей у них не было. (Все это я узнала окольными путями.)

Я рассталась с Петром спустя год после того года, который начался в Ленцерхайде, осенью, – моя подружка Катрин в один прохладный июльский день рассказала мне, что он мне с ней изменил, год тому назад. Я ему, правда, тоже изменила. Но шашни с Катрин – это предательство, решила я. Потом мы еще время от времени общались, но все реже и реже. «Мне нужно побыть одному», – сказал он, а я была только за.

Один из сыновей плачет. Посмотрим, получится ли у меня выдержать характер, дождаться, пока муж выйдет из своей комнаты, включит фонарик и пойдет посмотреть, что случилось. Собака выбирается из-под стола и смотрит на меня с укором. «Я не глухая», – говорю я. И пытаюсь не замечать ни плача, ни собаки. В коридоре сталкиваюсь с мужем. «Я посмотрю», – говорит он. «Хорошо», – отвечаю я. Он идет налево в детскую, я – направо, обратно к себе в кабинет. Перечитываю, что написала. Смотрю в окно. Идет снег. Я представляю себе Петра – в открытом окне девятого этажа.

Уже в ночь нашего знакомства, на кухне у общей подружки, которая нас свела, не без умысла, как она потом призналась, он заявил:

– Как только смогу, я уйду.

– Куда?

– Прочь.

– Куда?

Он только раскинул руки в стороны и улыбнулся.

2. АНДРЕАС. Нет, не так. Лучше так. Гамбург, январь 2013 г. / Цюрих – ферма в департаменте Алье, Франция, июль 1992 г. / Цюрих, июль 1993 г

Первой мыслью было – написать Андреасу. Назову его Андреас – он брат Петра, и имя подходит.

Я только что узнала, мои соболезнования. Нет.

Мои глубокие соболезнования. Нет.

Я хотела связаться с Петром и тут узнала, что

Нет, не так. Лучше так:

На меня нахлынули воспоминания о прошлом. Я забила имя Петра в Гугл и наткнулась на запись:

«Общественный деятель. Профессор. Был немецким историком и издателем». Был.

«Умер 17 ноября 2008 года». Четыре с лишним года назад! Я тогда как раз забеременела. Ребенок долгожданный, и моя привычная жизнь, где не было места достаточному сну, правильному питанию, отдыху и заботе о себе, зато алкоголя, кофе и табака – в избытке, закончилась в одночасье. Смена уклада далась нелегко. Отказ от курения потребовал адских усилий, беспрестанных изнурительных разговоров с сигаретой и с ребенком, с ребенком и с сигаретой. Я никому не радовалась – только ребенку. Я ничего не хотела – только курить. В голове – полный сумбур. Работа встала. Без сигарет мыслительная деятельность казалась невозможной. Ну и на что мне такая жизнь?

А Петр в то же самое время решил шагнуть из окна девятого этажа. Он ушел – а я и не заметила. Неужели известие о гибели человека, о котором не вспоминал годами, может ранить так сильно?

Нелепо выражать Андреасу соболезнования по поводу смерти его брата с опозданием в четыре года. И все-таки, проведя бессонную ночь и измучившись от необъяснимой тоски по прошлому, я принимаюсь разыскивать его адрес.

Ищу Андреаса в поисковиках и в социальных сетях. Судя по всему, он жив и состоит в правлении – что это такое? – а, крупный шотландский банк. Главный риск-менеджер. Я так и вижу его перед собой: полуброги ручной работы, приталенный кашемировый костюм узкого кроя, шелковый галстук, платок в тон, лицо гладко выбрито и, конечно, лысина, она уже в юности была. Но погодите, секундочку. Картинка внезапно меняется: черные резиновые сапоги до колен, подошва толстая, голенище широкое, старые грязно-коричневые брюки, фланелевая рубашка в крупную клетку, в руках – ружье. Ружье? Да, все верно, Андреас направляет ствол поочередно на своих братьев и на меня, издавая звуки, похожие на выстрелы, свистящие, хлопающие, громыхающие, а потом вдруг начинает хохотать, как сумасшедший, и рот его больше не напоминает дуло, и он оставляет нас в покое. А его губа? Как она выглядит сейчас, спустя столько лет? Ищу в «картинках», ничего нет. А губа между тем все увеличивается. Хотя нет, это уже не верхняя губа, пусть даже и зашитая грубо, на скорую руку, с ужасным толстым рубцом. Перед мысленным взором разворачивается, разрастается некрасивая история, вообще-то уже давно сознательно уничтоженная, изгнанная из памяти, но теперь ее обрывки и клочки вновь собираются вместе, наслаиваются друг на друга, вздымаются горой – и складываются в отвратительные гримасы и видения.

Лето наступило внезапно. Проснулись – в голове дурман – и не сразу сообразили, отчего вдруг утром так душно. Весной было много дождей, листья на деревьях и кустарниках появились поздно, зато так бурно, словно в последний раз; не привычная нежная зелень, а листва глубокого, прямо-таки неистового цвета, которая отбрасывала густую тень. Петр водил мне по спине утиным пером, которое у него было вместо закладки. «Рукой нельзя, липко, – сказал он. – Пойдем искупаемся». Мы ехали на велосипедах, не держась за руль, под деревьями по берегу реки, полосы света и тени сменяли друг друга быстро, резко, мы ехали очень близко друг к другу, едва не сцепляясь рулями, и Петр сказал: «Через две недели я уезжаю», – тут я упала и разбила колено. «Во Францию, пасти овец», – добавил он, когда выуживал у меня из раны крошки гравия, а я мрачно и недоверчиво смотрела на него. Арендатор с семьей отправляется в отпуск на Атлантическое побережье, и он согласился его подменить и посмотреть за фермой, как и в прошлом году.

– Ты мне об этом ничего не рассказывал.

– Разве? Мне казалось, рассказывал.

Я вскочила, рывком подняла велосипед, влезла на него и помчалась прочь, как можно быстрее. Петр – за мной. Догнав меня, он крикнул: «Ничего не выйдет». Увидев боковым зрением, что он собирается меня обогнать, я выпрямилась, размахнулась и выкинула правую руку в его сторону, словно шлагбаум. Петр вскрикнул и упал, теперь уже мне пришлось выуживать гравий у него из колена. Но этим дело не ограничилось: ссадина на локте, ушиб запястья, растяжение лодыжки. «Ты чокнутая», – сказал он и мрачно посмотрел на меня, еще мрачнее, чем я давеча.

«Мне очень жаль».

Он ничего не ответил.

После купания – травмы травмами, но он проплыл свои три километра кролем, а я – пару дорожек брассом, – он принял душ рядом с бассейном, я – у кабинок для переодевания, и у вертушки на выходе он вдруг спросил: «Ты поедешь со мной?»