Россыпи монпансье - Алексей Кононов

Через два дня, когда Алешке разрешили выйти на улицу, снег почти весь растаял. А там, где еще оставался – был грязен и непривлекателен. За хмурыми тучами спряталось солнце, оставив лишь воспоминания, непонятно тревожащие душу. А может, ничего и не было, тяжело вздохнув, подумал Алешка?

Шли годы. Недавно я вновь его встретил, с трудом узнав во взрослом человеке прежнего мечтателя. Правда, теперь его уважительно называют дядей Лёшей. Его собственные дети давно уже выросли. Вспоминая далекое прошлое, он с грустью поведал, что монпансье теперь можно приобрести в любом магазине, и никого это уже не удивляет. А жаль, ведь вместе с удивлением и восхищением мы теряем атмосферу праздника. Родные считают его чудаком, посмеиваясь над его привязанностью к леденцам. Не обращая на них внимания, он изредка покупает баночку монпансье. Бережно открывая леденцы, и вдыхая аромат с закрытыми глазами, он наполняет свою память незабываемым запахом детства. А сквозь заиндевевшие на морозе окна на заснеженных и залитых солнцем полях ему по-прежнему видятся россыпи монпансье.

Секрет

День близился к вечеру. Солнце уже не кусалось, словно налепленный и позабытый горчичник, хотя воздух и напоминал подогретое молоко, отдававшее ароматами подсушенных трав и меда. Загнанные полуденным зноем собаки не торопились вылезать из-под куста жасмина, куда они добрели из последних сил и упали замертво. И только часто вздымающиеся бока выдавали их притворство: они словно пытались доказать всю бессмысленность преданного служения хозяину в этих нечеловеческих условиях. Тем более Максимка, расположившийся рядом и, время от времени, бросавший в них мелкие камешки, хоть и принадлежал к обитателям дома, был не совсем хозяин.

Хозяином считали огромного, по собачьим меркам, мужчину, которого все в доме называли отцом. Конечно же, это был отец Максимки. Собаки тоже были частью большого дома. Прекрасно разбираясь в сложившейся иерархии, они могли поставить на место не в меру разыгравшуюся кошку или оскалить зубы на надоедливых детей. Но только не в присутствии отца. К нему собаки относились более чем уважительно. Даже рыжий Джек, хоть и был вожаком среди собак, его откровенно побаивался.

Не пытаясь вникать во все тонкости взаимоотношений собачьего племени с людьми, Максимка, тем не менее, всякий раз пользовался своей властью в присутствии отца. Так он мог запросто схватить кого-нибудь из псов за ухо или за хвост, или забраться верхом на Джека, чувствуя полную безнаказанность. Последним ничего не оставалось, как только смотреть на отца с немым укором, всем своим видом показывая, насколько они терпеливы и готовы, если это нравится хозяину, терпеть выходки нахального и противного мальчишки.

Но сейчас никого из взрослых рядом не было, поэтому самым разумным со стороны Максимки было принять собачьи правила игры, и притвориться, будто в данный момент его интересуют вовсе не собаки, а «секрет», зарытый под тем же кустом.

Секрет – само слово отдавало какой-то тайной и быстро бегущим по спине холодком, покрывающим кожу мурашками. Произносить это слово нужно было осторожно, озираясь по сторонам и максимально, почти до шепота, убавляя громкость. Ведь если кто услышит о твоем секрете, то он тут же перестанет быть таковым. Значит, ты останешься без тайны. А без тайны человек становится пустым, и не заслуживает внимания.

В свои шесть лет Максимка уже знал, что весь, окружающий его, мир – и есть одна большая тайна. У каждого существа, будь-то собака или человек, всегда есть собственные секреты. Правда, все собачьи секреты в виде закопанных косточек, его мало интересовали. Были секреты взрослые, знания о которых было лучше держать при себе. Например, Максим знал, что отец прячет папиросы в кладовке, и тайком от матери курит. Или знал, что в комоде, под тяжелой стопкой свежевыглаженного постельного белья, лежат деньги, отложенные бабушкой.

Но были и другие секреты, которые непосредственно касались интересов Максимки. Речь идет о тайных закладках, на которых были помешаны все его детсадовские друзья и недруги. К друзьям он относил тех, кто по секрету делился с ним о месте тайника. К недругам, или шпионам, – всех остальных, подло пытающихся найти и изъять содержимое его тайника. Собственные набеги на чужие «секреты» он считал проявлением отваги, поэтому себя Максим относил к людям хорошим и правильным.

Тайник или «секрет» делался просто и быстро. Для этого в укромном месте нужно было выкопать небольшую ямку, дно которой выкладывалось цветной бумагой или фольгой от конфет. Затем туда помещалось все, что находилось в бездонных детских карманах и представляло в глазах прячущего ценность: разноцветные стекляшки от старого калейдоскопа или просто красивый камешек, редкая обертка от шоколадной конфеты, мелкие монетки и всякая всячина, хранящаяся в бездонных детских карманах. Все это закрывалось куском прозрачного стекла, и после чудодейственного заклинания тщательно присыпалось землей. В один прекрасный момент обязательно должно было случиться чудо – превращение маленького клада в несметные сокровища. Самым сложным было найти правильное заклинание, потому что не всякое из них обладало необходимой силой. Далее оставалось время от времени заглядывать в тайничок, томясь от ожидания.

То, что чудеса непременно случаются, сомнению не подвергалось. Ежедневно кто-то из детей сообщал о невероятных превращениях «секреток» во что-либо стоящее. У Максимки чуда пока ни разу не получалось. То ли слова были не те, то ли место выбирал неправильное. Но пару раз и он заявлял об успехе, чтобы никто не подумал, будто он неудачник.

Но вот уже третьи выходные подряд Максимка проверял свой «секрет», зарытый под тем же кустом жасмина, усеянного белыми цветами, под которым собаки зарыли свои косточки. На этот раз он положил в «секрет» все самое дорогое, что у него было: украденную у сестры бусинку черного цвета, несколько старых фантиков от конфет, два кусочка стекла от зеленой бутылки и четыре «витаминки-драже», с полностью слизанной сладковатой оболочкой. Сначала витаминок было гораздо больше, но, облизывая желтую оболочку, он нечаянно их проглотил. И самое главное, на этот раз он пожертвовал бесценной, по его понятиям, вещью – стрелянной латунной гильзой от охотничьего патрона.

Аккуратно смахнув со стекла ссохшуюся землю, Максим вскрыл тайничок, проверил содержимое. Изменений не произошло. Тяжело вздохнув и уложив все обратно, шепча про себя что-то непонятное, он вновь присыпал стекло. Нет, он не потерял веры в чудо. Оно непременно должно случится, надо только набраться терпения.

От куста он направился к скамейке, вкопанной у кирпичной стены. Отполированная временем скамейка была настолько стара, что рисунок доски напоминал морщины на бабушкином лице. Усевшись на нее, Максимка стал смотреть сквозь открытую калитку на улицу. Там каждый спешил сам по себе, погруженный в собственные мысли, и никто из них даже не подозревал, что всего в нескольких шагах могут храниться несметные сокровища. От этой мысли у Максимки сводило дыхание.

Жаль, конечно, что на этот раз с секретом опять ничего не вышло. Ведь самому ему не нужны были несметные богатства. Для осуществления самой заветной Максимкиной мечты, самого большого его секрета, хватило бы и малой части. Что это за мечта, спросите вы? Не знаю, он никогда мне об этом не говорил. Ведь если рассказать кому-либо, то секрет перестает быть тайной. А без тайны жить неинтересно.

Говорят, что еще несколько лет Максимка большую часть свободного времени проводил на все той же старой деревянной скамейке. Болтая ногами и глядя вдаль прищурившимися от вечернего солнца глазами, он с кем-то спорил или что-то увлеченно рассказывал неведомому собеседнику.

Антониха

Санька жил на русском кладбище в небольшом узбекском городке с удивительно красивым именем Фергана. Жил с самого рождения. Как это случилось – история длинная и запутанная, как, впрочем, и вся история когда-то огромной и единой страны. Известно лишь, что давным-давно, его бабушка и дедушка, исколесив по призыву советской власти весь Туркестан, остановились в конце этого пути в маленькой сторожке рядом с кладбищем.

Со временем кладбище расширялось, оставляя на завоеванной территории холмики с крестами и памятниками – следы борьбы не на жизнь, а на смерть. И вот уже дом с прилегающей территорией оказался в полном окружении. Казалось, что смерть в этой битве побеждает. Но жизнь стояла на своем: в доме ссорились и мирились, грустили и смеялись, рождались дети, внуки. Да и рядом с домом звучала не только траурная музыка, но и бесконечные пересуды, ссоры, ругань и смех.

Каждое утро к воротам городского кладбища как на работу приходили несколько женщин. Летом столбик термометра зашкаливал за отметкой в сорок градусов в тени. И солнце, словно великий судья, подводило итог человеческого бытия, безжалостно высасывая соки из цветов и неокрепших деревцев, посаженных рядом с надгробиями, превращая их высушенные мумии. По состоянию растений на могилах можно было судить о пройденном пути их постояльцев: чем ярче была жизнь человека и крепче память о нем, тем ярче и свежее цветы; выгоревшая трава и выцветшие бумажные венки были уделом скудных и одиноких душ. Но память требует постоянного материального подтверждения в виде живительной влаги. Поэтому родственники усопших часто договаривались с женщинами об уходе за могилками. За три рубля в месяц последние поливали цветы и деревья, таская воду ведрами из речушки, протекавшей недалеко от церкви, своим стремительным течением разделяющей кладбище на две половины. Их так и называли – поливальщицы.