Бог-Скорпион - Уильям Голдинг

Там, выше по течению, на самом краю видимости, в реку вдавалась каменная коса. На ней стояло длинное и низкое строение, а возле него, только что вывернув из-за угла, двигалась крошечная фигурка. Чуть погодя возле первой фигурки возникла вторая. Они были едва различимы; вибрация раскаленного воздуха причудливо искажала движения и делала фигуры силуэтами, ежесекундно меняющими форму, а временами как бы и вовсе растворяющимися. Внезапно по какому-то сигналу толпа по обе стороны дороги разом преобразилась — превратилась в заросли, шпалеры, рощи пальмовых ветвей, как бы колеблемых несильным ровным ветром. Одновременно взвизгнули флейты.

Будь жив! Здрав! Могуч!

Первый из двух бегущих был не Бог. Это был худощавый юноша, Лжец, который не только бежал вдоль тропы, но поминутно возвращался, кружил возле Бога, рьяно жестикулировал, молил. Он был в поту, но казался неутомимым, не замолкал ни на миг. А за ним бежал Бог, Муж Царственной Жены, уже достигшей Вечной Жизни, Царственный Бык, Сокол, Повелитель Верхних Земель. Он бежал медленно и «точил нож» с энергией, в которой явственно проглядывало отчаяние. Его кожа не только блестела от пота, но была просто мокрой, и юбка липла все время к бедрам. Он наконец приблизился настолько, что все оптические эффекты дрожания земли и солнечной ряби уже не мешали отчетливо видеть его. Белый головной убор потерял форму и сполз на брови, но Бог уже не пытался поправить его ни крюком, ни ручкой цепа. Даже шлейф, казалось, не выдержал испытания и подрагивал, словно хвост умирающего животного. В какой-то миг бегущего занесло в сторону.

— Нет, нет! — отчаянно выкрикнул Лжец.

Восклицания толпы, как и лицо бегущего, выражали отчаяние.

— Наш Патриарх! — кричала толпа. — Патриарх!

Даже солдаты не могли оставаться спокойными. В общем порыве помочь — ломали линию, поворачивались к бегущему. Принц вдруг увидел, как знакомая фигура с палкой протиснулась между солдатами к самой тропе. Слепец стоял, подняв лицо вверх и выставив вперед палку. Тяжело топоча, Бог бежал по проходу, и толпа сразу смыкалась за ним. Слепец, надрываясь, выкрикивал что-то, но голос полностью заглушался. Следы, которые Бог оставлял на песке, были неровными, ломаными. Его колени подкашивались, рот приоткрылся сильнее, чем прежде, глаза не видели ничего: он падал. Зацепившись за палку Слепца, он сразу же уронил без сил руки; ноги совсем отказались служить. Таращась невидящими глазами, он рухнул на палку, перевернулся через себя и затих. Белый матерчатый головной убор откатился в сторону.

И вот тут, в сразу же наступившей тишине, стал слышен наконец голос Слепца:

— Принц слепнет, Бог! Твой сын слепнет!

В полном отчаянии Принц потянулся вверх к Прелестной-Как-Цветок, которая стояла, по-прежнему улыбаясь. Дернув ее за одежду, он выкрикнул свой урок:

— Он лжет!

— Принц слепнет!

Прелестная-Как-Цветок заговорила отчетливо и спокойно:

— Конечно, он лжет, дорогое дитя. Стражи! Бросьте его немедленно в яму!

Солдаты расталкивали и оттесняли людей, освобождая пространство вокруг упавшего Бога и низко склонившегося над ним Лжеца. Толпа, закручиваясь воронкой, бурлила возле Слепца, ставшего для нее предметом, орущей куклой. Прелестная-Как-Цветок снова заговорила отчетливо слышимым голосом:

— Из-за его палки Бог споткнулся.

Получившие приказание стражи пробились к Слепцу. Разбросав свившийся возле него на земле клубок тел, они подняли Слепца на ноги и повели, конвоируя справа и слева. Прелестная-Как-Цветок сжала запястье Принца и, незаметно тряхнув его, проговорила, не поворачиваясь и почти не нагибаясь:

— Улыбайся.

— Он лжет. Он в самом деле лжет!

— Дурачок. Улыбайся.

Слезы обильно примешивались к улыбке Принца, пока она стаскивала его с помоста и проводила через Главные Ворота, храня, насколько возможно в сложившейся ситуации, величие и достоинство, Стражи прокладывали им путь. Другие — несли Бога. За воротами Прелестная-Как-Цветок и ее свита поспешно спихнули Принца на руки нянькам, которые тут же укрыли подальше от глаз и его самого, и его слезы. Прелестная и ее приближенные ушли тоже.

А Бога встретила во дворе процессия, как бы специально приготовленная именно к этому исходу. Группа из шестерых поддерживала носилки. Рядом стоял человек в леопардовой шкуре и еще один — если только он был человеком — с головою шакала. Распоряжался всеми высокий мужчина, по виду старец, значительно старше, чем Патриарх. Он был в длинном сплошном одеянии из белого полотна; на бритой голове блестело солнце. По-прежнему не умолкая, Лжец первым подскочил к нему:

— Ужасное происшествие, Мудрейший, — и такое ненужное, то есть ужасное, да, ужасное! Но как ты мог знать? Как ты мог догадаться, что это случится?!

Мудрейший слегка улыбнулся:

— Такая возможность существовала.

— Помни, я ни на что не претендую, совершенно ни на что!

Мудрейший глянул на него сверху вниз и благосклонно улыбнулся:

— Ну-ну, дорогой Лжец. Ты просто недооцениваешь себя.

Лжец подскочил, как если бы солдат кольнул его вдруг пикой:

— Поверь! Мне нечего больше дать!

Бог был уже на носилках. Процессия двинулась во Дворец. Провожая ее глазами, старец сказал:

— Ему нравится снова и снова слушать твои истории.

Ухватившись за край его одеяния, Лжец задержал Мудрейшего возле самого входа:

— Он столько раз слышал эти истории, что мог бы запомнить уже наизусть или велеть кому-нибудь изобразить их в рисунках.

— Он говорил об этом иначе вчера, — ответил Мудрейший, вполоборота глянув на юношу.

— Но я уверяю тебя: я не нужен ему, совершенно не нужен.

Развернувшись всем корпусом, Мудрейший наклонил голову и положил руку ему на плечо:

— Скажи мне, Лжец… так, из чистого интереса… почему ты стремишься избежать жизни?

Но Лжец не слушал. Его взгляд скользил мимо Мудрейшего, стремясь проникнуть в покои Дворца.

— Он сможет? Да? Сможет?

— Сможет что?

— Бежать снова. Сегодня ему помешали — и он споткнулся. Но в другой раз он сможет? Скажи!

Старец рассматривал юношу с неким глубоко профессиональным интересом.

— Не думаю, — проговорил он наконец негромко. — И даже больше того, я уверен — не сможет.

Он вошел во Дворец. А Лжец остался стоять на ступеньках, подергиваясь, дрожа, нервно поглаживая побледневшую кожу У губ.

Прелестная-Как-Цветок все выместила на Принце. С размаху съездив его по щеке в скрытом от посторонних взглядов дворцовом покое, она сполна рассчиталась за ласки, дарившиеся на глаза у толпы. И так как солнце уже садилось, Принц, хныча, пошел спать.

Так же просто распорядиться Лжецом было ей не под силу. Он подстерег ее в темном пустом коридоре и крепко схватил за запястье.

— Не давай воли рукам!

— А я не даю, — ответил он тихо. — Ты что? Не можешь думать о чем-нибудь, кроме объятий?

— После того, что ты сделал…

— Я? Мы — ты хотела сказать!

— Мне даже думать об этом невыносимо.

— А ты не думай. Ты действуй. И действуй правильно.

Ища поддержки, она бессильно к нему прижалась:

— Я так устала… я совершенно запуталась; я хочу… даже не знаю чего.

Он обнял ее, потрепал по плечу:

— Ну-ну, ладно, будет.

— Ты весь дрожишь.

— А ты думаешь, не с чего? Я в смертельной опасности. Раньше случалось бывать в переделках, но все-таки не в таких. Так что, пожалуйста, действуй. Понятно?

Она отшатнулась и выпрямилась надменно:

— Ты хочешь, чтобы я была хорошей? Ты?

— Хорошей? Нет!.. А хотя, в общем, да. Будь тем, что ты называешь хорошей. Будь очень хорошей!

— Отлично!

Она повернулась и гордым шагом направилась прочь. Но в конце коридора ее догнал шепот. Казалось, что прямо над ухом прошелестело:

— Это ведь ради меня!

Воздух был жарким, но она вздрогнула; опустила глаза, стараясь не видеть призрачных в полумраке, со стен смотревших фигур. Предосторожность излишняя: смесь голосов и музыки, которая доносилась теперь из пиршественного зала, скрадывала наверняка любой шепот. Она прошла зал насквозь и отдернула занавесь в дальнем углу. Здесь, в наглухо отгороженном, ослепительно освещенном пространстве, молча и боязливо, страшась скорых на расправу покрытых хной ладошек и крашеных ноготков, ждали ее служанки. Но в этот вечер Прелестной было решительно не до них. Безмолвная, замкнутая, сосредоточенная и целеустремленная, она позволила раздеть себя, натереть благовониями, распустить волосы по спине и сменить украшения. Потом прошла вперед и села перед зеркалом. Так, словно опустилась перед алтарем.

Зеркало, в которое смотрелась Прелестная-Как-Цветок, было поистине бесценным и, можно сказать, даже сказочным. Во-первых, оно отражало не только лицо, но и торс, весь, до талии. А наклонись она посильнее, то отразило бы даже и ноги. Только во Дворце Патриарха — и нигде больше — могло находиться такое сокровище. Не менее, чем размерами, оно изумляло и тем, что не было золотым или медным, как зеркала других женщин, если, конечно, они вообще их имели. Это зеркало было из чистого серебра и обладало способностью дать владелице лучший на свете дар: отражение, не искажавшее, но и не льстившее. Отлитые из золота крылатые богини, поддерживавшие его с обеих сторон, обнимали сияющий диск с видом столь отрешенным и равнодушным, как будто постановили ни в коем случае, даже и ненароком, не влиять на решения той, что будет в него смотреться.