Стихи - Артюр Рембо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Луною летнею озарена Дриада; Она обнажена, волос ее прохлада На плечи падает тяжелою волной; Погружена в мечты, на небосвод немой С поляны сумрачной она глядит устало... Селена белая роняет покрывало К ногам прекрасного Эндимиона вдруг И льнет к его устам, скрывая свой испуг... Вдали ручей поет, и плачет, и рыдает; То Нимфа нежная печально вспоминает О юноше, чья жизнь волной унесена... Любовным ветром ночь отторгнута от сна, И в рощах и лесах священных, где объяты Деревья ужасом, где все покровы сняты И мрамор дал приют пугливым снегирям, -Внимают боги Человеку и мирам.
Май 70
Офелия
I
По глади черных вод, где звезды задремали, Плывет Офелия, как лилия бела, Плывет медлительно в прозрачном покрывале... В охотничьи рога трубит лесная мгла.
Уже столетия, как белым привиденьем Скользит Офелия над черной глубиной, Уже столетия, как приглушенным пеньем Ее безумия наполнен мрак ночной.
Целует ветер в грудь ее неторопливо, Вода баюкает, раскрыв, как лепестки, Одежды белые, и тихо плачут ивы, Грустя, склоняются над нею тростники.
Кувшинки смятые вокруг нее вздыхают; Порою на ольхе гнездо проснется вдруг, И крылья трепетом своим ее встречают... От звезд таинственный на землю льется звук.
II
Как снег прекрасная Офелия! О фея! Ты умерла, дитя! Поток тебя умчал! Затем что ветра вздох, с норвежских гор повеяв, Тебе про терпкую свободу нашептал;
Затем что занесло то ветра дуновенье Какой-то странный гул в твой разум и мечты, И сердце слушало ночной Природы пенье Средь шорохов листвы и вздохов темноты;
Затем, что голоса морей разбили властно Грудь детскую твою, чей стон был слишком тих; Затем что кавалер, безумный и прекрасный, Пришел апрельским днем и сел у ног твоих.
Свобода! Взлет! Любовь! Мечты безумны были! И ты от их огня растаяла, как снег: Виденья странные рассудок твой сгубили, Вид Бесконечности взор погасил навек.
III
И говорит Поэт о звездах, что мерцали, Когда она цветы на берегу рвала, И как по глади вод в прозрачном покрывале Плыла Офелия, как лилия бела.
Бал повешенных
На черной виселице сгинув,
Висят и пляшут плясуны,
Скелеты пляшут Саладинов
И паладинов сатаны.
За галстук дергает их Вельзевул и хлещет По лбам изношенной туфлею, чтоб опять Заставить плясунов смиренных и зловещих Под звон рождественский кривляться и плясать.
И в пляске сталкиваясь, черные паяцы Сплетеньем ломких рук и стуком грудь о грудь, Забыв, как с девами утехам предаваться, Изображают страсть, в которой дышит жуть.
Подмостки велики, и есть где развернуться, Проворны плясуны: усох у них живот. И не поймешь никак, здесь пляшут или бьются? Взбешенный Вельзевул на скрипках струны рвет...
Здесь крепки каблуки, подметкам нет износа, Лохмотья кожаные сброшены навек, На остальное же никто не смотрит косо, И шляпу белую надел на череп снег.
Плюмажем кажется на голове ворона, Свисает с челюсти разодранный лоскут, Как будто витязи в доспехах из картона Здесь, яростно кружась, сражение ведут.
Ура! Вот ветра свист на бал скелетов мчится, Взревела виселица, как орган, и ей Из леса синего ответил вой волчицы, Зажженный горизонт стал адских бездн красней.
Эй, ветер, закружи загробных фанфаронов, Чьи пальцы сломаны и к четкам позвонков То устремляются, то вновь летят, их тронув: Здесь вам не монастырь и нет здесь простаков!
Здесь пляшет смерть сама... И вот среди разгула Подпрыгнул к небесам взбесившийся скелет: Порывом вихревым его с подмостков сдуло, Но не избавился он от веревки, нет!
И чувствуя ее на шее, он схватился Рукою за бедро и, заскрипев сильней, Как шут, вернувшийся в свой балаган, ввалился На бал повешенных, на бал под стук костей.
На черной виселице сгинув,
Висят и пляшут плясуны,
Скелеты пляшут Саладинов
И паладинов сатаны.
Возмездие Тартюфу
Страсть разжигая, разжигая в сердце под Сутаной черною, довольный, бледно-серый, До ужаса сладкоречивый, он бредет, Из рта беззубого пуская слюни веры.
Но вот однажды возникает некто Злой, И за ухо его схватив, -- "Помилуй Боже!" -Срывает яростно недрогнувшей рукой Сутану черную с его вспотевшей кожи.
Возмездие! Он весь дрожит от резких слов, И четки длинные отпущенных грехов Гремят в его душе. Тартюф смертельно бледен.
Он исповедуется, он почти безвреден... Не слышит тот, другой: взял брыжи и ушел. -- Ба! С головы до пят святой Тартюф наш гол!
Венера Анадиомена
Из ржавой ванны, как из гроба жестяного, Неторопливо появляется сперва Вся напомаженная густо и ни слова Не говорящая дурная голова.
И шея жирная за нею вслед, лопатки Торчащие, затем короткая спина, Ввысь устремившаяся бедер крутизна И сало, чьи пласты образовали складки.
Чуть красноват хребет. Ужасную печать На всем увидишь ты; начнешь и замечать То, что под лупою лишь видеть можно ясно:
"Венера" выколото тушью на крестце... Все тело движется, являя круп в конце, Где язва ануса чудовищно прекрасна.
Ответы Нины
Он. -- Рука в руке, давай с тобою
Уйдем скорей Туда, где утро голубое
Среди полей
Своею свежестью пьянящей
Омоет нас, Когда дрожат лесные чащи
В безмолвный час;
И ветви, в каплях отражая
Игру луча, Трепещут, -- словно плоть живая
Кровоточа.
Там, подставляя ветру смело
Жар черных глаз, В люцерну пеньюар свой белый
В тот ранний час
Ты погрузишь, успев влюбиться,
В душистый мех, И там шампанским будет литься
Твой звонкий смех,
Смех надо мной, от хмеля грубым,
Чью силу рук Ты вдруг почувствуешь, чьи губы
Узнают вдруг
Вкус ягод, что в тебе таится;
Над ветром смех, Коль ветер перейдет границы
Приличий всех,
И над шиповником, что может
Быть злым порой, А главное над тем, кто все же
Любовник твой.
Семнадцать лет! Ты будешь рада
Побыть вдвоем! О ширь полей! Лугов прохлада!
Ну как, пойдем?
Рука в руке, смешав дыханье
И голоса, Неторопясь бродить мы станем,
Войдем в леса.
И там, закрыв глаза и млея,
Ты, как во сне, Взять на руки тебя скорее
Прикажешь мне.
И я возьму -- о миг величья! -
И понесу, И будет нам анданте птичье
Звенеть в лесу.
Тебя, как спящего ребенка,
К груди прижав, Я не услышу трели звонкой
И буду прав;
И буду пьян от кожи белой,
От этих глаз, И речь моя польется смело...
Не в первый раз.
В лесах запахнет свежим соком,
И солнца свет Омоет золотым потоком
Их снов расцвет...
А вечером? Устав немного,
С приходом тьмы Знакомой белою дорогой
Вернемся мы
К садам, где травы -- голубые,
Где близ оград В округу яблони кривые
Льют аромат.
Мы под вечерним темным небом
С тобой войдем В деревню, пахнущую хлебом
И молоком,
И стойлом, где от куч навозных
Тепло идет, Дыханьем мерным полон воздух,
Остывший пот
Блестит на шерсти, чьи-то морды
Во мгле видны, И бык роняет с видом гордым
Свои блины...
А после дом, очки старушки,
Чей нос крючком Уткнулся в требник; с пивом кружки
И дым столбом
Из трубок вылепленных грубо,
Плохой табак, И оттопыренные губы,
Что так и сяк
Хватают с длинных вилок сало,
Как впопыхах; Огонь из печки, отсвет алый
На сундуках;
Зад малыша, который близко
Подполз к дверям И мордочкой уткнулся в миску,
Что ставят там
Для добродушного полкана;
И старые пес Ворчит и лижет мальчугана
В лицо и в нос...
Надменная, словца не скажет,
Страшна на вид, У печки бабка что-то вяжет,
В огонь глядит.
О дорогая, сколько сможем
Увидеть мы В лачугах, чьи огни прохожим
Горят из тьмы!
Потом, среди сирени свежей,
Таясь от глаз, В одном окне нам свет забрезжит,
Поманит нас...
Пойдем со мной! Тебя люблю я!
Нельзя никак Нам не пойти! Пойдем, прошу я...
Она. -- А дальше как?
[15 августа 1870]
За музыкой
Вокзальная площадь в Шарлевиле
На площадь, где торчат газоны тут и там, В сквер, где пристойно все и нет в цветах излишку, Мещане местные несут по четвергам Свою завистливою глупость и одышку.
Там полковый оркестр, расположась в саду, Наигрывает вальс, качая киверами, Не забывает франт держаться на виду, Прилип нотариус к брелокам с вензелями.
Находка для рантье трубы фальшивый звук; Пришли чиновники и жирные их дамы В сопровожденье тех, кто нужен для услуг И чей любой волан имеет вид рекламы.
Пенсионеров клуб, рассевшись на скамьях, С серьезным видом обсуждает договоры; Трость с набалдашником здесь попирает прах, И погружаются здесь в табакерку взоры.
На стуле распластав свой ожиревший зад, Какой-то буржуа с большим фламандским брюхом Из трубки тянет дым и, видно, очень рад: Хорош его табак (беспошлинный, по слухам).
А за газонами слышны бродяг смешки; Тромбонов пение воспламеняет лица Желанием любви: солдаты-простаки Ласкают малышей... чтоб к нянькам подольститься.
