Виланд - Сергей Петренко

Я чуть-чуть опережал назначенное время — до норы Глюка минут десять ходьбы, не больше. Я решил подождать здесь, отодвинулся в сумрак, устроился поудобнее на отполированном сотнями седалищ наросте — а может, то был просто причудливо изогнувшийся корень... И не удержался, опять достал Кристалл.

Светила яркая луна. Светились листья, чуть заметно колышась, казалось, будто лучатся они своим, внутренним светом, источая медовое сияние. Чудилось — я вижу, как струится между листвою лёгкий, ночной ветер, может быть, просто воздух тёплый поднимается от согретой дневными лучами земли. В воздухе — словно мелкие, мельчайшие искорки растворены, и когда он движется — как будто текут во́ды медленной, чудесной реки.

Тени ужимаются, никнут, льнут к ветвям, прячутся в трещинки, бороздки коры...

Тени, как бабочки-невидимки, мелькают над бледным, словно у заснувшего зачарованным сном принца, Димкиным лицом. Губы у Димки чуть приоткрыты, и мне кажется, будто я слышу, как он дышит. Дрожит в скользящем мимо воздухе прядка волос над виском.

Я сдвинул Кристалл. Ничего не понимаю — он что, спит снаружи, прямо на ветке?! А если упадёт?!..

Я передвигаю Кристалл... Вот его ладонь — пальцы что-то сжимают... Что? Прозрачный камешек? Тоже Кристалл?.. Ой, не может быть! Неужели, он тоже мог меня видеть?!

Я, смешавшись, застыл над Кристаллом, не в силах отвести взгляд...

Очнулся я оттого, что кто-то тронул меня за плечо...

С Глюком мне раньше встречаться не доводилось, но я хорошо представлял его по описаниям. Был он похож на квёлого дождевого червяка, насаженного на рыболовный крючок. Он и согнулся почти втрое, и мокрым шёпотом проплямкал мне в ухо:

— Ходите, сударь, за мною. Не здесь сидеть. Не здорово...

Я сообразил, что, наверно, прозевал условленный час, и Глюк сам выполз из своей норы... да откуда он узнал, что я к нему пойду?! Неужели, Пнюк предупредил?

Мы нырнули во мрак Корнищ. Огни здесь едва брезжили, совсем редкие, зато чёрных дыр всяких нор и норок было ужас как густо — и в каждой будто затаился кто-то, прислушивающийся и выглядывающий...

Но, наверно, мне это только мерещилось, потому что редкие путники, встречавшиеся нам в Корнищах, не видели нас в упор. Не иначе, Глюк отводил им глаза. Он семенил впереди, и теперь, осевший, больше походил на живой мешок с мукой. В Корнищах становилось всё тише... нет, словно затопляла меня какая-то глухота. И сквозь эту глухоту пробивался один звук — то ли плеск, то ли смех, то ли шелест. Мы опускались ниже и ниже. Огни совсем пропали, но дорогу я каким-то чудом различал. Вдруг Глюк стал. Я едва не ткнулся в его студенистое тулово.

— Водичка...

У ног обнаружился ручей. Глюк перегнулся пополам, исчез... Я чуть не вскрикнул от неожиданного его фокуса — но он так же внезапно возник — в трёх шагах от меня. С лодкой.

— Ложитесь, сударь, в плывач.

— И что дальше?

— Водичка унесёт... Вот-вот Пропавший Час наступит. Никто вас не увидит. В Пропавший Час Мосты появляются... — Он бормотал ещё что-то, но совсем уже невнятное — качался, будто пьяный, и я почувствовал, что помощь его на этом закончилась, и больше я от Глюка ничего не добьюсь.

Лодка оказалась хорошая, остойчивая, большая — я-то к лодкам, и вообще, к плаванью не очень-то привычный, и посматривал на неё с сомнением — но вот поплыла она, и Глюк пропал в кромешной тьме, и берегов не было видно, течение казалось быстрым, но ровным, без всяких там камней, бурунов, порогов. Скользит лодка, невидимая, по подземной реке, и куда меня вынесет — даже гадать бесполезно. Я сперва сидел на скамье, вцепившись руками в борта, потом расслабился, понял, что Глюк правильно сказал — в лодке лучше лежать. Но если сон сморит — не проплыву ли мимо нужного мне места? Подземная речка наверняка вырвется где-нибудь на поверхность и... повстречается с Ручьём. С тем самым Ручьём...

Как же мне узнать, когда придёт пора причаливать? Почему я не расспросил Пнюка поподробнее?! Ах, да, там был этот лешонок, а мне очень не хотелось при нём выбалтывать свои планы, и я постарался поскорее уйти. Дурень!..

Ладно, рассудил я, Ручей от Дуба всё равно не близко. Вряд ли подземная река донесёт мою лодку туда раньше, чем наступит утро. Да и Глюк говорил: ложитесь, мол... И я так и сделал. Ухом прислонился к борту — вода бьётся о борт, будто сердце её стучит... И ещё шелестит тихонько. Что-то мне это напоминает... только что? Словно было уже так, и не однажды — чуть качалась подо мною жестковатая лежанка, что-то постукивало внизу, и добродушно шумел огромный ветер снаружи, дрожали, будто отражения звёзд в воде, мириады огоньков, разлившиеся беспокойным, таинственным океаном по обе стороны от несущегося вперёд... лодки?..

Ой, всё-таки заснул! Ну, ничего не случилось. Странное такое ощущение — голова будто чуть прояснилась, зато всё, что вокруг — как бы затуманилось (хотя, можно ли так говорить о том, чего всё равно не видно — темнота как была, так и есть — кромешная), затуманилось... и оцепенело. Ещё колдовство какое-то? Что там Глюк бормотал о Пропавшем Часе? Не слышал раньше про такой. Зато в памяти всплывает чуть-чуть другое: "Тайный Час". Но и это — хоть лбом о корягу — не помню, из какой байки. Легенд по нашему Дубу немало ходит, есть среди них и такие, что, ежели уши развесить, их и оттоптать могут, уши эти. Вот недавно довелось услышать, что, будто бы, гостили у Древлюка странники из дальних краёв, и рассказывали, будто на Востоке Лес наш делается настолько глухим, что деревья стоят, плотно сцепив верхушки, и света вглубь вовсе не пропускают, так что обитатели Леса живут там, в вечной полутьме, солнца и звёзд не зная, глазищи у них сделались преогромными и даже сами светятся. И бродят там, рассказывают, меж деревьями жуткие существа, на которых управы нет никакой, потому что появляются и исчезают они бесшумно, могут пролезть в щелку, затаиться в глухом углу и напасть — а нападают они почти всегда сзади, хотя обликом они, рассказывают, так страшны, что могли бы одним видом своим несчастных жертв в оцепенение вводить.

Бывали странники и на Севере — Лес там карабкается в горы, теряется в глубоких и мрачных ущельях. Ледяные ветры воют и по ночам, будто злые великаны тоскливо и протяжно перекликаются с вершин скал — скалы эти такие древние, что древнее даже Леса, но куда труднее разобрать их мысли, и случайно забредшему путнику кажется, словно неприступные громады их презрительно и холодно взирают на весь прочий мир. Рассказывают также, что даже неприступность их обманчива, ибо вдоль и поперёк, от вершин и до самых глубинных корней, уходящих в огненное чрево земли, изрыты они норами, громадные пещеры таят подземные города, а существа, обитающие там, столь загадочны и непохожи на всех прочих, что несведущему жителю Леса, скорее всего, и не заметить их, не понять, живые то твари или какой-нибудь выступ скалы.

А самые дивные чудеса начинаются на Западе. Великая равнина, которую с незапамятных пор занимает наш Лес, там делается словно бы ещё просторней, деревья вырастают ещё выше, совсем уж подпирая небеса, а стоят они реже, и отовсюду к широким рекам сбегают чистые и звонкие ручьи, и света столько, что он словно сгущается в воздухе в лазурные ступени, по которым можно всходить в небо — а иные так и делают, ибо парит там над Лесом множество воздушных замков, и невесомо-хрустальные мосты то и дело вспыхивают и сверкают меж ними, а ветры носятся взад-вперёд, играя и шаля, точно юные зверьки на солнечных полянах.

А ещё дальше реки и небеса словно сливаются в бескрайнем, дышащем, пронизанном светом и пропитанном тьмой просторе, который называется Океан...

...Уносили меня грёзы в горячее, стремительное от полётов утро, я летал там под самым небом, и летел всё дальше, Океан качался и пел, и Солнце было всё ярче, всё горячее — но я не боялся его, потому что пламя его было добрым, и отдыхать, забывшись на солнечных лучах, было так же приятно, как окунаться в тёплые воды Океана...

— Лети! Дыши! Дыши мною! — казалось, этот голос, чистый, светлый, звонкий ещё поёт во мне и здесь, в глухой подземной тьме. Этот голос... чудесный голос, я вздрагиваю от него, словно сто миллионов водопадов счастья обрушивают на меня свои потоки... Кто-то был со мною там, летел совсем близко, так, что я мог коснуться его рукой... Он пел мне, звал меня, и мне кажется, я отдал бы всё, чтобы увидеть его снова, вернуться в тот горячий, сияющий полёт...

...Сколько-то раз я уже так забывался? Узы всё сильней, я подняться силился, чтобы плыть сидя — но нет, не смог — тело не слушалось меня. Хоть бы искорка света взблеснула в темноте — ничего, ни зги... И река, казалось, несёт меня всё стремительней, а слышать я её уже не слышу. Спать — не сплю — или что-то со слухом моим стало, может, чары какие напали?! Жутковато мне сделалось, а поделать ничего не могу. Лодка летит всё быстрей и быстрей, мне шевельнуться невозможно — вот-вот ухнет река, и я с нею, в бездонную пропасть, в тартарары...