Сочинения - Фотий Константинопольский

[из писем Фотия к императору Василию и к патрикию Ваану (написано из ссылки, после удаления Фотия с патриаршего престола 25 сентября 867 г. )] [ [12]]

«Выслушай меня, всемилостивейший государь! Я не защищаюсь ныне ни старой дружбой, ни страшными клятвами и взаимными соглашениями, не ссылаюсь и на помазание и царское венчание, ни даже на то, что из наших рук ты приобщался страшных и чистых тайн, ни на узы, которыми связывает нас мое духовное усыновление твоего милого дитяти [ [13]]. Все это оставляю в стороне и ссылаюсь перед тобой только на то, на что имею право по человечеству. По варварским, а равно и эллинским законам присужденных к смерти лишают жизни, а если кому даруется жизнь, тех не доводят до смерти голодом и всяческими мучениями. Хотя я жив, но испытываю смертные страдания; меня держат в заключении, все у меня отняли: родственников, знакомых, прислугу — и лишили всяческих жизненных удобств. И божественному Павлу, когда он был в узах, не возбраняли принимать услуги от знакомых и друзей, и последние его минуты были облегчены состраданием христоненавистных язычников. С давнего времени, не говорю уже об архиереях, но и преступники не подвергались никаким страданиям. Но что у меня отняли и книги — это новое, и странное, и как будто для меня изобретенное наказание. Для чего это? С какой целью отняли у нас книги? Если я виновен, то нужно дать мне больше книг и учителей, чтобы, читая их, я поучался и, обличаемый, старался исправиться; если же я невиновен, то за что подвергаюсь обиде. Никогда ни один православный не испытывал этого от неправославных. Славный своими подвигами Афанасий часто лишаем был кафедры, но никто не присуждал его к лишению книг.

Но зачем вспоминать древние времена? Еще помнят многие из нас нечестивого Льва, который по природе был более похож на зверя, чем на человека, но и он, лишив трона великого Никифора и присудив его к изгнанию, не лишил его, однако, общения с книгами и не томил голодом, как томят меня… На нас обрушились, увы, всяческие и необыкновенные испытания; будучи выброшены из сообщества друзей и лишены круга монашествующих и поющих псалмы, мы преданы военной страже и окружены военными отрядами. Подумай об этом, государь, с самим собой и, если совесть тебе подскажет, что ты прав, приложи и новые нам мучения, может быть, таковые и найдутся еще; а если совесть этого не скажет, не жди, чтобы она осудила тебя тогда, когда и раскаяние бесполезно. Я обращаюсь к тебе, может быть, с необычной просьбой, но она соответствует необычным обстоятельствам. Останови зло одним из этих двух способов: или отняв у меня жизнь, или умерив испытываемые мной бедствия.

Приведи себе на память, что и ты человек, хотя и царствующий; вспомни, что одинаковое тело имеют и цари, и простые смертные и все одарены той же природой. Зачем злобой ко мне ты уничижаешь свое милосердие и свою благость порочишь наносимой мне обидой? с какой целью гневом и суровым ко мне отношением ты посрамляешь человеколюбие, лицемерно прикрываясь им? Я не прошу возвращения престола, не гонюсь за славой, благоденствием и успехами, мне нужно только то, в чем не отказывают узникам и пленникам, что и варвары благодушно предоставляют заключенным. Я унижен и доведен до такого состояния, что умоляю об этих вещах человеколюбивейшего ромэйского царя! В чем моя просьба? Позволь мне или жить, но так, чтобы не испытывать мучений, которые делают жизнь тягостней смерти, или немедленно прекрати мое существование. Имей уважение к природе, постыдись перед общими для всех человеческими законами, прими во внимание привилегии Ромэйской империи. Не допусти, чтобы история сохранила необыкновенное повествование, что когда–то был царь, слывший кротким и человеколюбивым, и что этот царь, допустив патриарха до тесной дружбы и удостоив его кумовства и от рук его получив помазание на царство, пользуясь его особенной любовью, и дав ему клятву и страшные ручательства, и всем показывая любовь к нему и расположение, тем не менее подверг его заключению и голоду, и томил бесчисленными муками, и предал его смерти, когда архиерей молился за него».

Что первое время положение патриарха Фотия было весьма тягостно, это доказывается его перепиской и с другими лицами, из коих большинство занимало влиятельное положение в Константинополе и могло оказать ему помощь. Таково письмо к препоситу и патрикию Ваану. [ [14]]

«Когда–то у римлян и у эллинов наблюдался обычай соблюдать границу в притеснениях, причиняемых и самим врагам, не говоря уже о благодетелях. И варварам свойственно не преступать границу в мучениях. Я доведен состоянием, в которое вы меня поставили, до тяжкой болезни; нуждаясь во враче по состоянию здоровья, вот уже 30 дней, как я прошу прислать врача, и вы не хотите исполнить моей просьбы».

Нужно думать, что письма Фотия достигали своего назначения и имели успех. Сохранилось еще письмо к царю Василию, в котором Фотий благодарит его за облегчение его положения. [ [15]]

Письмо Игнатію, митрополиту Клавдіопольскому.

Когда Господь виселъ на древе, раздралась завеса (церковная) – по многимъ, какъ я думаю, причинамъ. Неверные, которые потрясеніе стихій приписываютъ случайной игре природы, найдутъ возможнымъ объяснить точно такъ–же и то, что земля, во время спасительной страсти, отъ дрожанія и трясенія несколько сдвинулась съ своего места. Но когда они же узнаютъ, что разорвалась завеса сверху до низу, когда никто ея не трогалъ, да и природа ни прежде, ни после не производила подобныхь явленій: то не могутъ, при всемъ своемъ безстыдстве, не признать сего божественнымъ чудомъ, совершеннымъ для неизгладимаго позора богоубійцъ–іудеевъ. — Съ другой стороны, въ этомъ событіи можно видеть символъ и предзнаменованіе имевшаго чрезъ несколько летъ последовать разрушенія и опустошенія пресловутаго Іерусалимскаго храма, — и прекращенія всехъ обрядовъ Іудейскихъ и разныхъ безчинствъ, которыя тамъ совершались и изъ коихъ большая часть происходала за завесою, чтобы никто изъ народа не виделъ ихъ. Завеса скрывала, впрочемъ, и священныя тайны которыхъ не должно было открывать взору мірскихъ людей, — тайны, доступныя только однимъ священникамъ. Такимъ образомъ, съ раздраніемъ завесы, сделалось открытымъ для всякаго и какъ–бы на общій позоръ и оскверненіе было выставлено все, что дотоле у Іудеевъ считалось святымъ и страшнымъ. Въ этомъ они должны были видеть уже начало совершеннаго уничтоженія и упраздненія на–веки Моисеевыхъ постановленій и подзаконнаго служенія. — Можно представить и третью причину, которая, по–видимому, противоречитъ предъидущей, но на самомъ деле изъ нея возникаетъ. Какая же то причина? Известно, что прежде богопознаніе и богопочтеніе заключено было въ одномъ ограниченномъ месте, — въ пределахъ Іудеи и Іерусалима; притомъ все состояло въ символахъ и предзнаменованіяхъ благодати. Посему, такъ–какъ наступило время совершенно упразднить это богослуженіе, ограниченное теснымъ пространствомъ, и заменить его другимъ, которое чрезъ спасительную страсть имело распространиться до последнихъ пределовъ вселенной, то и разорвалась завеса, служившая вместо наглазниковъ (προμετωπιδιον) и охранявшая Святое Святыхъ въ какомъ–то неприступномъ мраке, — какъ–бы взывая и говоря, не словомъ, но самымъ деломъ: «пріидите все видеть невидимое, приступите къ познанію и созерцанію вещей божественныхъ; потому–что отныне истинное богопочтеніе не будетъ уже, какъ было прежде, заключено въ одной какой–либо части вселенной или въ одномъ удобоисчислимомъ народе, но все народы и все концы земли теперь свободно будутъ пользоваться такими таинствами, которыя недоступиы были самимъ Іудеямъ». — Но следуй за мной еще далее, — отъ третьей причины перейди къ четвертой, и замечай. Ковчегъ и все, хранившееся въ ковчеге, было образомъ неба и того, что находится подъ небомъ. И сотвориши Ми, сказано, по всему елика Азъ покажу тебе на горе (Исх. 25, 9). Сей ковчегъ вместе съ прочими сокровенными вещами находился въ храме за завесою, и входить туда никому не было позволено кроме первосвященниковъ. Конечно, это было знакомъ, что тогда восходъ на небо былъ невозможенъ для людей, и что никто, даже изъ любителей подзаконнаго богослуженія, не сподоблялся этой высокой чести. Но вотъ, во время распятія Господа, раздирается сія завеса, и чрезъ то благовествуется и какъ–бы трубою возглашается открытый всемъ намъ доступъ на небеса. Ибо и действительно, Христосъ Богъ нашъ, обнищавшій ради нашего спасенія, принявшій нашу плоть и все претерпевшій за насъ, своею животворящею смертію обновилъ этотъ восходъ на небо всему роду человеческому.

Печатается по изданiю: Фотія, Святейшаго Патріарха Константинопольскаго, Письма. // Журналъ «Христiанское чтенiе, издаваемое при Санктпетербургской Духовной Академiи». – 1846 г. – Часть II. – с. 3–7.