Муж беспорочный - Марина Александровна Шалина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Словом, Ростислав Изяславич был правителем лучше многих иных, но ни в чем не доходил до крайности, и все его достоинства были таковы, что даже меткие на язык словене[9] долго не могли подобрать ему почетного прозвища, подобающего всякому уважающему себя князю: если уж не Великий, то Удалой, или Хоробрый, или Грозные Очи, или уж, на крайний случай, Большое Гнездо. В конце концов какой-то льстец, кажется, из иноземцев, придумал-таки имя, которое белозерскому князю походило, но не нравилось: Муж Беспорочный. Впрочем, имелось у него и другое прозваниьце, не столь уважительное, но к которому он сам относился спокойно — Оглобля. Дано оно было, понятно, за внешность, с которой Творец, следует признать, слегка недоработал. Такой высокий, что задевал головой любую притолку, худой, как щепка, лицо самое простецкое, руки… Хуже всего были руки, некрасивые, совсем не княжеские, с узкими запястьями и широкими, грубыми ладонями, похожими на лопаты. Разве мановением такой руки посылают полки в сечу, разве такой рукой подписывают указы? В довершение всего он был рыжий, что само по себе не красиво и не безобразно, но слишком бросается в глаза. И, пожалуй, не будь Ростислав в самом деле Мужем Беспорочным, он бы сильно стеснялся своей внешности. Однако он простодушно не подозревал о важности мужской красоты, оттого и собственной своей некрасивостью не тяготился.
Вот таков был Ростислав Белозерской, в данный момент любовавшийся стелющимся бегом борзой. В этом месте читатель вправе ожидать красочного описания пышной свиты, богатых уборов, ретивых коней, породистых псов… Впрочем, псы уже были. Что же до всего остального, чему полагается быть в «сцене охоты», увы! Княжеские дворы к началу IX века еще не обрели достойной описания роскоши. Так что придется ограничиться сообщением, что наши охотники добыли пару лосей, без счета лисиц и прочей мелочи; славно отужинали, немного выпили и дружно завалились спать с приятным чувством, что хорошо провели день.
Впрочем, сон отчего-то не шел к Ростиславу; он рассеяно слушал болтовню своего стремянного, которому, как всегда, когда требовалось разместиться в тесноте, да не в обиде, постлали тут же, в изложнице[10] князя. Стремянный этот, именем Некрас, прозванием Кузнецов, был личностью весьма примечательной. На вид — полная противоположность своему князю, низенький, грузный, точно колобок, правда, тоже рыжий, но, если у Ростислава это была благородная темная рыжина, то Некрасова буйная головушка полыхала, что лесной пожар. Оттого называли его еще и Рыжий-Конопатый, но только шепотом и наперед оглянувшись по сторонам, поскольку за вторую часть прозвища легко было схлопотать в зубы, а кулак у сына кузнеца был пудовый. Еще имел стремянный склонность к пустой болтовне, плоским шуточкам и панибратству, однако не было у князя слуги вернее и друга преданнее.
И вот Ростислав привычно вполуха слушал околесицу, что так же привычно нес его любимец, думая в то же время совсем о другом, как вдруг одна фраза привлекла его внимание.
— Эй-эй, погоди, куда это тебя сватом посылать?
— Да куда хошь, лишь бы скорее. Я ведь, княже, сейчас не шутки шучу. Нужно тебе вторую жену брать.
— Не хочу.
— Ну так хоть девку.
— Не хочу, — повторил князь.
— А уж тут хочешь, не хочешь, а придется.
— Да постой ты, чего заладил: жену, жену, — поморщился Ростислав. Разговор нравился ему все меньше и меньше. — Может… тут и не в жене совсем дело, — все же заставил он себя выговорить.
— Вот и проверишь.
— Да не хочу я проверять. Знаю, что надо, а не лежит душа, и все тут.
— Ой, далеко соколу на небо летати, а далеко — не далеко, надо долетати! — пропел стремянный. — Эх, странный те человек, княже. Вот я, так с дюжину бы завел. Жаль, боюсь, не потяну… — Некрас коварно замолчал, и Ростислав тут же попался на удочку:
— Это почему?
— Я пухленьких люблю, а они едят много! Разве стольких прокормишь?
Ростислав расхохотался и махнул рукой.
— И, тем не менее, княже, надо решать. Потому что на сегодняшний день ближайший наследник — Остромир Новгородский.
— Остромир мне вовсе не родич.
— Зато родич покойному Мстиславу, которому как раз ты, княже, прости за грубое слово, седьмая вода на киселе. Твоих ростовских… — кто там, троюродных братьев? — в расчет не принимаем?
— Нет, — Ростислав невольно нахмурился. — Отрезанный ломоть. Тому роду я изгой[11]. но даже если бы это было не так, допустить на Белозерский стол любого из них — значит отдать землю под руку Ростовчанина. Они-то ему присягали, и от него зависят.
— Значит, остается Остромир. Да только не зря его зовут Грозным. Чего доброго, наши белозерцы так забоятся, так забоятся, что с перепугу возьмут, да погонят его в шею. Впрочем, этого ты, княже, уже не увидишь. Да и я тоже.
— Ты-то почему?
— Потому что Остромир со своими варяжскими наемниками[12] ступит на белозерскую землю не раньше, чем Некрас Кузнецов в ту землю ляжет!
В изложнице было темно, но, и не видя, Ростислав понял, как окаменело вдруг лицо верного слуги. И поспешно промолвил, отвлекая от тяжких воспоминаний:
— Так, и что еще мы имеем?
— Погоди, с этим еще не все. Экий ты шустрый, точно заяц по весне, — балагурство вернулось к Некрасу так же так же мгновенно, как перед тем исчезло. Остромир-то, как ни грозен, не такой уж плохой государь, вон Новгород при нем богатеет, но земля его не примет. А пока белозерцы будут разбираться с новгородцами, непременно нагрянет Глеб Ростовский, который до сих пор почитает землю нашу своей волостью, самовольно отложившейся.
— Ну, Глебу седьмой десяток, его-то я, Сварог[13]даст, переживу.
— Не загадывал бы ты, княже, богов не гневил. Да и то сказать, кто знает, каков будет его преемник. Княжич Володимер вроде бы норов имеет потише, ну да вдруг не он?
— Итог, выходит, таков. Кровных родственников моих и Мстислава звать нельзя. Значит, остаются родственники княгини.
— Ба! Да Любомир всю казну на яхонтовые пуговицы спустит.
Любомир, младший брат княгини, пригожий, хотя и несколько изнеженный
