Вольные города - Аркадий Крупняков

—     Позволь, боярин, Сокола того найти немедля? — предложил Рун.

—     Где ж ты его найдешь?

—     Ужо найду,— и Иван выбежал из покоев.

Ждали недолго. Открылась дверь, и Рун ввел высокого парня с копной русых волос на голове:

—     Вот он.

—     Ой, брешешь, Иван,—проговорил Чурилов.—Это же твой конюший, что ко мне приезжал. Где же Сокол?

—     Я Сокол,— просто произнес Василько,— здравствуйте, Ни­кита Афанасьевич, и тебе, боярин, доброго здоровья желаю.

«Ишь, как гордо смотрит,— подумал Чурилов, глядя на Ва­силька,—в пояс не кланяется, стервец, несмотря што перед бояри­ном стоит. И красив опять же. И впрямь Сокол!»

То ли хмель разгорячил купца, то ли гордый, смелый вид ата­мана, он встал, подошел к Соколу, взял его за руку, подвел к Бек­лемишеву и тяпнул, словно топором рубанул:

—     Прошу любить и жаловать, боярин. Мой будущий зятек! Сам не знаю, где снюхались. Потому он и здесь — невесту свою искать прискакал. Нашел ли?

Василька от этих слов в пот ударило. Растерялся, не поймет — правду говорит купец или издевается. Выручил боярин:

- О тебе мы сейчас речь вели. Слышал я, будто со-вета моего твои люди просили?

—     Было такое. Сейчас вроде бы сами путь нашли.

—     На Дон потянуло?

—     Там будет видно. Не век же в горах прятаться.

—     Надумали мы ватаге помочь. Никита Афанасьевич купит вам оружия, сколько надобно, одежды, провианту. Возьмешь?

—     За что такая милость?

—     А ты не гордись! — крикнул Беклемишев.— Кто же окромя нас вам поможет. И на Дон проводим. Если все будет слава богу, через годик, а то и ранее я к тебе погостить приеду. Примешь?

—     В гости-то я тебя приму, боярин, только не забывай, что зем­ля там вольная. А ты, поди, людей ловить заставишь?

—     Заставлять ничего не буду. А совет, который вы просили, дам. Может, Орду Золотую по спинке погладить, может, хана крымского обнять за шею. Придет пора и татарам за их злодеяния рассчитываться. Вот тогда и ваш черед придет. Уразумел?

—     Уразумел, боярин,— радостно ответил Василько.— На Орду любой из ватажников пойдет немедля. Только скажи.

—     Стало быть, сброю покупать? — спросил Чурилов.

—     Покупай, Никита Афанасйевич.

—     Про зятька ты, Никита, пошутил или как? — спросил посол.

—     Сватов, правда, он ко мне не засылал, но знаю, што родиться со мной хочет. И я вроде бы не прочь.

—     Неужто на Дон Ольгу отпустишь?

—     До зимы время есть. Договориться мы еще успеем,—ответил Никита уклончиво. Потом повернулся к Соколу, строго сказал: — Иди во двор, жди, может, встретишь суженую.

...Скрипнули ворота. Во двор вошла Ольга. Часто забилось сердце, ноги сами понесли ей навстречу.

Девушка, увидев Сокола, на миг растерялась. А в следующее мгновенье она кинулась к нему, прижалась к милому, пряча на «его груди пылающее от счастья лицо...

$ * *

После беседы с послом Василько стал будто другим человеком, словно поднялся на какую-то высокую гору и мир перед ним раздвинулся. Дали, которые раньше были туманными и смутными, те­перь неожиданно прояснились. Из слов посла и Никиты Василько понял, что Москва собирает и копит силы, чтобы ударить на извеч­ны < врагов Руси — ордынцев и сбросить с себя татарское иго. И ва­тага я его для святого дела, видать, Москве очень пригодится. Пло­хо ли этому делу послужить! И главное, сброю посол обещал дать, казну. «А боярин хитер. Воли вашей, говорит, не тронем. Врет, поди!»

Слова купца о сватовстве и радовали и удивляли одночасяо. Шутка ли — сбудется то, о чем мечталось столь много. И опять же больно круто повернул купец. Не иначе какую-то хитрость за­думал...

Эти мысли волновали атамана, не давали спать...

Для Беклемишева настала пора творить торговое посольство. Прихватив с собой Никиту Чурилова, боярин пошел к консулу во дворец и пробыл там чуть не целый день. Разговоров было много: дело оказалось очень сложным.

Прошлой осенью нежданно-негаданно, ночью, в дом купца Степана Васильева ворвались фряги, связали Степанку руки и но­ги, потом кинули в тюрьму. Туда же вскорости бросили Гридку Жука, избитого до полусмерти за сопротивление. К утру в крепо­сти оказались и другие купцы, которые понаехали в Кафу из Руси. От них узнал Степанко, что товары и все добро в домах купцов фряги забрали, трех или четырех хозяев, пытавшихся оборонить себя, убили на месте. Гридка Жук так в тюрьме и помер.

Целый год томились московские гости, не зная за собой ника­кой вины. Тяжко терпеть неволю виновному, но вдвое тяжелее быть в полном неведении. Никто из купцов до самого последнего дня даже и не догадывался, за что посажен.

По этому-то неправому делу и встретился русский посол с кон­сулом Кафы.

Позднее толмач Шомелька, приглашенный вызволенными из тюрьмы купцами, рассказывал в подробностях о том, как происходило посольство.

Шомелька расписывал прием послов, похвалы, коими осыпали посольство фряги, запомнил наизусть. Кто кому поклонился, кто кого возвеличил — передавал до тонкости. Но купцы люди дело­вые. Им суть подавай.

—     Не томи мелкотой! — кричат.— О торговле что говорено было?

—     Што боярин сказывал?

Шомелька подумал малость и о другом речь повел:

—     ...И тут боярин свет Никита Василии говорит: «Синьор кон­сул! У нас на Руси ведомо, что народ ваш торговлю вести большой мастер. Позволь мне в этом усомниться».

—     Правильно! С фрягами только так и говорить,— поддакива­ют купцы,— им на горло наступить надо!

- Консул, конечно, грудь колесом, — «как, мол, так — усом­ниться?»— «А пошто пути торговые из Руси, из земли Московской ггноряете? С кем вам осталось торговать, как не с нами?» — «Синьор посол ошибается,—это, значит, консул говорит,— ворота нашего города всегда открыты для русских гостей».

А боярин на своем стоит. «Идучи сюда, видел я, на воротах кре­пости начертаны слова: «Будьте здоровы и пребывайте с богом, гости Кафы». Столь мудрый девиз мил сердцу каждого купца, од­наче вам грешно, написав его, делать все по-иному. В минулом піду невинно многих гостей наших у вас побили и пограбили, а

-             Гридка Жук в застенке от побоев помер».

—     Помер Гридка, царство ему небесное,— вздохнув, произнес  іспанко и перекрестился.— Ну, дальше говори.

-       А какая на них вина, никто не знает?» — спросил боярин.— «Как никто не знает? — консул взял со стола письмишко и гово­рит:— Давно через толмача Иванчу мы государю вашему про ви­ну купцов сообщили».

«Какова их вина?» — боярин опять же говорит сурово, нетороп­ливо.— «А вот какова...

Бще во время консульства Гофредо Леркари в Кафу прибежа­ли десять генуэзских купцов и один грек. Ходили они с караваном и Венгрию, возвращались оттуда с богатыми товарами. Однако на нашей земле вышеупомянутые купцы на переправе через Днепро подверглись нападению и были пограблены. Они вернулись в Кафу нищими и подали консулу слезную жалобу. Если синьор посол изволит прочесть — вот их письмо».

—     Я то письмо читал и боярину перевел, в нем и верно бы­ла жалоба фряжских купцов на пограбление, а разбойники назва­ны «козакос иллиус домини де Моско», что означает — подданные цари московского казаки.

 - Купцы врут! — крикнул Степанко.— Всем ведомо, что фрягов в ту пору пограбили татары.

- И мы то знаем. Однако консул ди Кабела сказал: «Наши купцы под присягой назвали виновными в их беде людей московских, а татар не назвали. Почему так, синьор посол?»

—     А Никита Василич, не долго думая, говорит: «Верить надо ра зуму. Допустим, што купцы пограблены в нашей земле какими- 1(» лиходеями. Но кафинские гости при чем?! Они, горемычные, и досель не знают о том пограблении. Умно ли ваше решение?»

«Мы за то, чтобы негоцианты наши нужды в торговле :не тер­пели,— отвечает консул.— Подданные вашего государя их погра­били, нанесли им большой ущерб. И я думаю, что мы сделали верно, возместив этот ущерб за счет русских подданных, живущих в вашем городе. Товаров у ваших людей взято ровно столько, сколь­ко у наших отнято разбойниками».

Тут в разговор вступил Никита Чурилов. Он спокойно испросил у боярина позволения говорить и начал: «Ваша забота о судьбе по­грабленных негоциантов, синьор консул, похвальна. Но стоят ли они, неблагодарные, этой заботы? Я совсем нечаянно узнал, что они недавно отправили в Геную письмо, в котором снизошли до клеветы на вашу особу. Пишут они, будто деньги за товары им до сих пор не отданы».

При этих словах, ей-богу не вру, ди Кабела побледнел как по­лотно. Не знаю, где раскопал сурожанин это письмо, но, прова­литься мне на этом месте, он сразил этой вестью консула наповал. У ди Кабелы, по всему видно, рыльце в пушку...