Внутренний порок - Томас Пинчон

Она сняла трубку на шестом звонке. В глубине орал телевизор.

— Только быстро, Док, у меня сегодня прямой эфир и ещё четверть тонны грима накладывать.

— Что ты мне можешь сказать про Мики Волкманна?

Если даже секунда набрать воздуху ей потребовалась, Док не заметил.

— Вестсайдская мафия хохдойчей, крупнее не бывает, строительство, сбережения и займы, где-то в Альпах зарыты необлагаемые миллиарды, говоря строго — еврей, но хочет быть нациком, часто расходится вплоть до буйства, если кто-то забывает писать его фамилию с двумя «н». Чего он тебе?

Док вкратце изложил ей суть визита Шасты и её рассказ о заговоре против состояния Волкманна.

— В недвижимости, — заметила Рит, — бог свидетель, нас таких мало, кто чужд нравственной двусмысленности. Но есть такие застройщики, рядом с которыми и Годзилла — борец за охрану окружающей среды, и тебе, Лэрри, туда лучше бы не соваться. Кто платит?

— Ну…

— На авось, значит? вот так удивил. Послушай, если Шаста не может тебе заплатить, вероятно, Мики её кинул, а она валит на жену и жаждет мести.

— Возможно. Но вот, скажем, мне захочется потусоваться и потрындеть с этим Волкманном?

Это раздражённый вздох?

— Твой обычный подход я бы пробовать не рекомендовала. Он ездит везде с десятком байкеров, главным образом — выпускники Арийского братства, они ему тылы прикрывают, все говнюки такие, что клейма ставить не на чем. Попытайся в кои-то веки записаться на приём.

— Минуточку, я общественные науки, конечно, много прогуливал, но… евреи и АБ? Разве там нет… какой-то, как её… ненависти?

— В Мики главное что — он непредсказуемый. Последнее время всё больше и больше. Кое-кто сказал бы, эксцентрик. Я же — что он обдолбан до полного охуения, ничего личного.

— А громилы эти его — они ему верность хранят, даже если побывали там, где могли дать какую-то присягу, а в ней, возможно, там и сям пунктики про антисемитизм?

— Приблизишься к чуваку на десять кварталов — они тебе под машину бросятся. Не остановишься — гранату под колёса катнут. Хочешь с Мики поговорить, никакой спонтанности не надо, и ловчить даже не стоит. Иди по инстанциям.

— Ага, но Шасте я тоже геморроя не хочу. А где, по-твоему, на него наткнуться можно, ну, типа, случайно?

— Я младшей сестрёнке своей слово дала — малыша никакой опасности подвергать не стану.

— Да мы с Братством кореша, тётя Рит, я знаю, как им руку жать и прочее.

— Ладно, сраку не чью-нибудь подставляешь, пацан. Мне тут ещё проблему жидкой туши для глаз решать, но мне рассказывали, Мики подолгу бывает на своём последнем надругательстве над живой природой — там у него какой-то кошмар из ДСП,[1] называется «Жилмассив «Вид на канал»».

— А, тот. Йети Бьёрнсен им рекламу клепает. Вкрячивают её в странные фильмы, про которые ты и не слыхала.

— Так, может, этим должен заниматься твой старый легавый дружок? В ПУЛА[2] звонил?

— Я про Йети вообще не думал, — ответил Док, — но только к трубке потянулся — вспомнил: он же Йети и всё такое, а поэтому скорей на меня же всё и повесит.

— Может, тебе с нациками лучше, я твоему выбору не завидую. Будь осторожней, Лэрри. Позванивай время от времени, я тогда смогу успокаивать Элмину, что ты хотя бы жив.

Ёбаный же Йети. Ну вот поди ж ты. По какому-то сверхчувственному наитию Док потянулся к ящику, включил и перемкнул на один несетевой канал, по которому крутили только древние телефильмы да непроданные пилоты — ну и, само собой, перед ним предстал лично старый бешеный пёс-хиппиненавистник: он левачил после того, как весь день нарушал гражданские права, двигал в массы «Вид на канал». Под эмблемой значилось: «По замыслу Майкла Волкманна».

Как многие лос-анджелесские лягаши, Йети — его так прозвали за предпочитаемый метод проникновения в дома — лелеял тягу к индустрии развлечений и вообще-то успел уже сыграть немало характерных ролей, от комических мексиканцев в «Летучей монахине» до помощников психопатов в «Странствии на дно морское», поэтому теперь платил взносы в ГКА[3] и получал гонорары за повторные показы. Может, продюсеры этих рекламных пауз про «Вид на канал» были до того безрассудны, что рассчитывали на какую-то узнаваемость, — а может, как подозревал Док, Йети неким манером втянули в махинации с недвижимостью, на которых всё и держалось. Но как ни смотри, человеческое достоинство при этом особо не учитывалось. Йети возникал перед камерой в прикидах, которых стремалось бы даже смертельно серьёзное калифорнийское хипьё; сегодня на нём была бархатная накидка до лодыжек, вся в огурцах стольких несочетающихся «психоделических» оттенков, что ящик Дока — аппарат нижайшего класса, купленный пару лет назад на автостоянке «Зоди», когда там устроили распродажу «Полнолчнное полоумие», — за ними не очень поспевал. Йети дополнил наряд «бисером любви», тёмными очками с «пацификами» на стёклах и гигантским афро-париком в полоску — красно-китайскую, индиго и шартрёз. Зрителям Йети частенько напоминал легендарного торговца автостарьем Кэла Уортингтона — только если тот прославился тем, что у него в рекламе снимались настоящие животные, у Йети в сценариях фигурировал отряд малолетних террористов: они лазили по мебели образцово-показательных домов, непослушно ныряли бомбочками в дворовые бассейны, улюлюкали, понарошку стреляли в Йети и при этом орали: «Власть уродам!» и «Смерть Свинье!». Зрители бились в экстазе. «Детишки-то, детишки, — восклицали они, — ух, это же что-то с чем-то!» Никакой перекормленный леопард так не раздражал Кэла Уортингтона, как эти детки доставали Йети, однако тот был профи, куда деваться, и ей-же-ей мужественно всё претерпевал — пристально изучал фильмы У.К. Филдза и Бетти Дэйвис, когда их показывали: набраться уму-разуму и, может, понять, что делать в одном кадре с детишками, чья прелестность для него неизменно оставалась не более чем проблематичной. «Мы подружимся, — хрипло каркал он как бы себе под нос, делая вид, что не может не дымить сигаретой, — дружбанами будем».

Вдруг в наружную дверь забарабанили, и Дока вдруг осенило, что это наверняка сам Йети — сейчас опять эту дверь вышибать будет, как в стародавние времена. Но оказалось — Денис, живший ниже по склону; все произносили его имя так, чтобы рифмовалось с «пенисом», и теперь он выглядел ошалелее обычного.

— В общем, Док, я по Дюнной иду, знаешь, там аптека ещё, и тут, типа, вижу их вывеску — «Аптечный»? «Магазин»? Ничего себе, да? Тыщу раз мимо ходил, а никогда не замечал — Аптечный, Магазин! отпад, чувак, в общем, захожу, там за стойкой Улыба Стив, а я ему такой, типа: «Ага, здрасьте, мне б у вас аптекой разжиться?» — ой, на, добей, если хочешь.

— Спасибо, я себе только губу обожгу.

Денис уже заплыл на кухню и шарил в холодильнике.

— На хавчик пробило, Денис?

— А то. Знаешь, как Годзилла всегда Мотре говорит: пошли, сметём чего-нибудь?

Они поднялись на Дюнную и свернули влево, в весёлые кварталы. «Канальная пицца» вся ходила ходуном, дым столбом, хоть топор вешай, другого края стойки не видать. Музыкальный автомат, слышный аж до Эль-Порто и дальше, играл «Сладко-сладко» «Арчиков». Денис пробрался на кухню разузнать насчёт пиццы, а Док стал смотреть, как Энсенадский Дылда управляется в уголке с машиной Готтлиба. Дылда владел и рулил торчковой лавочкой неподалёку — «Вопящим ультрафиолетовым мозгом», — а здесь был чем-то вроде сельского старейшины. Выиграв десяток бесплатных партий, он прервался, заметил Дока и кивнул.

— Пива хочешь, Дылда?

— Я на Проезде не Шасты ли тачку видал? Здоровую, со складным верхом?

— Заглянула на минутку, — ответил Док. — Чудно с нею снова встретиться. Всегда прикидывал, что в следующий раз увижу её по ящику, не лично.

— Во как. Иногда мне и кажется, не она ли там, возле края экрана? только это всегда кто-нибудь похожий. И вечно глаза напрягаешь, само собой.

Грустно, а правда, как всегда грит Дион. В средней школе Плайя-Виста четыре раза подряд в ежегодниках Шаста становилась Красавицей Класса, в школьных постановках всегда играла инженю, грезила, как прочие, о кино, и, едва смогла, тут же умчалась вдоль по трассе искать в Голливуде съёмную квартирку подешевле. Док же, не считая того, что был у неё чуть ли не единственным знакомым торчком, не сидевшим на героине, а оттого у них обоих имелась масса свободного времени, так никогда и не понял, что, помимо этого, она в нём разглядела. Да и вместе они пробыли не то чтоб очень долго. Вскоре ей уже звонили из актёрских отделов, её нанимали в театр, как на сцену, так и за неё, а у Дока началось собственное ученичество — разыскивать сбежавших должников, — и оба они, потихоньку определяя различные кармические термали над мегаполисом, наблюдали за отплытием друг друга к разным судьбам.