Мостики капитана - Юрий Горюхин

А там вдалеке не бойлерная? Если не ошибаюсь, все приличные люди спешат туда после заката солнца.

Пойду по тропинке, через лаз в заборе, надеюсь, протиснусь, а там и рукой подать. Сколько кругом крупногабаритных стройматериалов, и как бы не застрять в ржавых клубках водопроводных труб — тяжело немолодому пешеходу пробираться задними дворами промышленных учреждений.

В большую красивую дверь я стучаться не стану — там наверняка сидят начальники в белых касках и пьют черный кофе с секретаршами. А вот обшарпанная дверка с облупленными буквами «служебного входа» вполне мне подходит.

Темно, сыро, тепло, лестница вверх и вниз, лучше вниз, еще дверь, что-то журчит, но темно. Проклятая труба! Черт бы ее побрал! Очки целы? Голова как гудит. Не свернуться ли прямо здесь калачиком? Что это там брезжит вдалеке? Окошечко под потолком, заделанное стеклянными блоками. О! Да тут лежанки, ящики, телогрейки, стаканчики и еще много-много следов обитания. Свой выбор я остановил на ящиках из— под эквадорских бананов около большой горячей трубы.

Ну и: белый мякиш булочки за щечку, глоток кефира и поудобнее свернуться калачиком на упругих ящиках, как следует укутавшись в пальто.

Желтый противный свет проник сквозь мои сомкнутые ресницы. Ну, сколько можно?!

— Ты кто?!

Бесцеремонный толчок. Болонья куртка в клочьях, ушанка из свалявшегося искусственного меха, дранный красный свитер и непонятного цвета штаны.

— Я тут немного потерялся, можно мне у вас переночевать?

— Деньги есть?

— Нет.

— Выпить есть?

— Нет.

— Ночуй.

— Может, вы хотите булочку?

— Пошел ты со своей булочкой!

Похоже, у хозяина выдался неудачный день, и поэтому так печален его взгляд в земляной пол с втоптанными в него оранжевыми бычками, докуренных до фильтра сигарет.

— Генка приходил?

— Нет, вроде бы не приходил, никто не приходил.

— Нажрался, наверное, где-то козел. У тебя точно ничего нет?

— Нет, ничего нет.

Сидеть тяжело — глаза слипаются, а ложиться неловко, когда хозяин бодрствует, неприлично не поддерживать компанию. Как на счет побеседовать о том, о сем, поспорить по-доброму о чем-нибудь, но можно, конечно, и помолчать, спать только хочется.

Все, лимит моей тактичности выработался, я ложусь продолжать свой отдых от назойливой реальности, и пусть гостеприимный друг дуется сколько ему угодно, лампочку бы еще лишить электричества.

— Это кто?

— Нажрался, гад! Что не мог принести хоть немного?

— Да ладно, там и было то.

Пришел долгожданный друг Гена и хочет со мной познакомиться.

— Мне ваш друг разрешил у вас переночевать, я вашу лежанку занял?

— Я тогда тебе принес пол флакона, когда ты умирал, ну я тебе это припомню, я тебе это точно припомню!

— Серый, подожди, Серый, подожди в натуре, Серый, подожди!

Как-то неловко я ворвался в чужой разговор. Не лучше ли продолжить свой отдых?

Дремать под бубнящие звуки совсем неплохо, а легкое журчание воды по горячим трубам даже приятно. Желтый свет мутной лампочки напоминает о существовании летнего солнышка, белого песочка и голубой прозрачной воды лагуны, в которой барахтаются черные карапузы, с достоинством омываются гибкие, как лианы девушки, а старики в желтых соломенных шляпах клюют носом, держась двумя руками за бамбуковую удочку с давно объеденным червяком на крючке.

Что-то тихо и неуютно. Что это на мне? Какая отвратительная засаленная телогрейка! А где мое пальто?! Старый дурак! Как я мог довериться люмпен-пролетариям! Что ж мне так не везет! Остается закрыть глаза и не видеть свое жалкое состояние.

— Дед! Дед! Вставай, дед!

Что им еще от меня надо, я старый больной человек и мне нужен отдых. Так быстро пропили мое пальто, деклассированные личности?

— Дед! Пить будешь? Давай, дед, мы угощаем.

— Мне кажется, что, скорее я вас угощаю, если позволите.

— Дед, ты сюда пришел? — пришел! Тебе место дали? — Дали! Ты смотри, сейчас махом отсюда ноги сделаешь.

Будем считать, что это чувство вины и повышенная совестливость заставляет двух друзей хамить и угрожать пожилому человеку. Избежим эксцессов осуждающим молчанием.

— Что не хочет, старый валенок?

— Нет, обиделся. Дай ему кусок рыбки, пусть пососет.

— Спасибо.

Пересоленная и скользкая селедка ароматно запрыгала в моих ладонях. Где они ее откопали, не на помойке же, черт их побери!

— Ну, давай.

— Давай.

Странный ящик — низенький и картонный, или бутылки сейчас плашмя укладывают? Все меняется в этом мире. Ой! Что это Гена такое достал в маленьких плоских флакончиках? Бог ты мой! Променять мое пальто из стопроцентной шерсти на ящик «Шипра»! Где тот парикмахер, самодовольно перевязывающий мое аккуратно свернутое пальто? Не ждет тебя счастье, цирюльник, — твои руки воняют наживой, а стричься у тебя будут только призывники, да больные педикулезом.

— Тебе разбавлять?

— Смеешься что ли? Каждый раз спрашиваешь.

— Да ты же знаешь, что когда я пью, то ничего не помню. Дед! Тебе разбавлять или так выпьешь?

— Спасибо, мне уже не под силу отечественная парфюмерия.

А долговязый Гена тоже не в ладах с памятью, значит мы с ним больше, чем друзья — мы братья. А если и моя частичная амнезия, как у Гены вызвана долговременным запоем, а не атеросклеротическими бляшками, катастрофично влияющими на нежное число Рейнольдса?

— Давай, Серый, чтоб не последняя.

Когда Гена и Серый опьянеют, то будут хулиганить или сразу бросятся в черные объятья Морфея?

— Дед, ты лопух, я тебе больше предлагать не буду. Отвернись к стенке и спи, чтобы я тебя больше не видели, а то ты меня раздражаешь.

Наверное, Гена прав, либо полноправно участвуй в действе, либо не отвлекай и сворачивайся калачиком.

Я опять немного подремал. Мои голуби тоже уснули крепким сном, раскинув натруженные руки по полу и их, конечно, не могли разбудить многочисленные шаги и приглушенные разговоры:

— Вот они тут, готовые.

Милиционеры. Молодые, красивые милиционеры, которые сейчас нас арестуют, потому что жить в подвалах противозаконно.

— Ну что берем? Их, наверное, тащить придется — накачались.

— А вон дедок вроде бы трезвый.

— Эй, дед, друзей своих потащишь, а? Или рассыпешься, а?

— Ладно, хватит! Ты с Величенко берете длинного, а Чисов и Баймуратов второго. Пошли, старик, забирай свои манатки.

Если бы у меня остались какие-нибудь манатки, то тогда я, конечно, их собрал бы. Да что ворчать себе под нос — не бьют изящными дубинками и то ладно. Тело Сережи волочится безжизненно, а мужественный Гена напряг копченую шею, и его буйная голова мотается не так безвольно, как у Сережи.

— Отец, ты телогрейку возьми, а то не доживешь до участка.

Вот и прохладный, свежий воздух, сколько ярких звезд и как равнодушна бесконечность и…

— В машине места нет, давайте старика отпустим.

Не надо меня отпускать, ребятки, — я же замерзну.

— Ладно, отец, иди.

— Куда же я пойду — мне некуда идти, вы меня хоть в тюрьму посадите, мне не выжить на такой свободе.

— Да? Ох, и морока с этими бичами. Втискивайся к своим друзьям, в отделении что— нибудь придумаем.

— Ну, помоги ему, Баймуратов, что стоишь?

Спасибо, Баймуратов, а ты, Сережа, извини, но я сяду на твои колени, иначе мне никак. Когда же ты мылся в последний раз, Сережа?

— Приехали! Вылазь!

Быстро мы добрались. Стеклянные перегородки, звенящие телефоны, строгие лица и интенсивное движение, только бы я не потерялся в суматохе.

— Ну что там? Зачем вы этих хануриков сюда привезли, у нас здесь что, вытрезвитель?

— В вытрезвитель их не возьмут, они услуги не оплатят, пусть пока в камере переночуют, а потом на сутки отправим.

— Толку от всего этого. Хорошо, забрасывай их во вторую.

Надо поспешно кашлянуть в сухенький кулачок, а то про меня забудут.

— Да, вот еще тут непонятный старичок с ними оказался, его куда?

— Ты откуда, старик? Давно бичуешь? Трезвый как будто?

На какой из трех вопросов мне ответить сначала?

— Я не помню, дело в том, что, похоже, возрастные изменения в организме вызвали у меня частичную потерю памяти.

— Частичную говоришь? Вышел погулять, все забыл и не вернулся домой? Знакомый случай. И что вас всех из дома куда— то тянет? Давай так: сегодня переночуешь в камере, а завтра отвезем в дом престарелых, где и поживешь какое— то время, пока не вспомнишь чего— нибудь или тебя не вспомнят.

— Хорошо.

— Величенко, проследи, чтобы старика никто не обидел в камере.

Дом престарелых — это же мечта, общество ровесников и ровесниц, клубы по интересам, душевный персонал, хорошая еда, концерты шефов с завода резинотехнических изделий, организованные походы в театр, цирк, стадион — мне трудно скрыть слезящуюся радость.