Имена - Дон Делилло

— Познакомил бы меня как-нибудь с Раусером. А впрочем, не надо.

— Ты бы его возненавидела, хоть и с пользой для себя. Он бы добавил тебе несколько лет жизни. У него новое приобретение. Портфель. С виду ничего особенного. Но там есть встроенный магнитофон, прибор, который засекает чужие магнитофоны, охранная сигнализация, распылитель слезоточивого газа и скрытый передатчик с устройством слежения — не знаю уж, что это такое.

— Ты его тоже ненавидишь с пользой для себя?

— Я его не ненавижу. С чего мне его ненавидеть? Он дат мне работу. Хорошо оплачиваемую. И я получил возможность видеться с семьей. Как иначе я мог бы видеться со своими родными-эмигрантами, если б не Раусер и не его работа и не эти его оценки риска?

— Он тебе добавляет жизни?

— Я доволен. Это интересная часть света. Я чувствую, что вовлечен в события. Конечно, иногда я смотрю на все с другой точки зрения. С твоей, очевидно. Это просто страховка. Самые крупные и богатые корпорации в мире защищают свои вклады.

— Это моя точка зрения?

— Позволь узнать, что ты теперь ненавидишь?

— Должно быть что-то важнее твоей компании. Вот и все.

— Например, оргазм.

— Ты долго ехал, устал. — Она глотнула из бутылки. — Видишь ли, я как бы не доверяю идее вкладов еще больше, чем самим корпорациям. Все время говорю «как бы». Тэп меня ловит. В этом вашем инвестировании есть что-то подловатое и стыдное. Глупая мысль, да? Насилие над будущим.

— Поэтому курсы акций печатают мелким шрифтом.

— Подловатое и стыдное. Как у тебя с греческим?

— Ужасно. Еду за границу на три дня и все забываю. Одни только цифры и выучил.

— Цифры — это хорошо, — сказала она. — С них лучше всего начинать.

— Недавно в кафе вместо курицы-гриль попросил куриного дерьма. Правда, официант все равно ничего не понял — спасибо моему произношению.

— Откуда ты знаешь, что попросил дерьма?

— Я был с Мейтлендами. Чарлз аж подскочил. Ужинать будем?

— Пойдем на пристань. Ты номер снял?

— Номер для меня всегда готов. Когда мой пароход показывается из-за стрелки, его встречают пушечным выстрелом.

Она протянула мне бутылку. Работа на раскопках явно утомила ее физически, все руки у нее были в ушибах и ссадинах, но в ней ощущался и заряд энергии, она точно светилась, потрескивала статическим электричеством. Должно быть, иная усталость сродни Божьему благословению. Впрочем, благословение Кэтрин было в буквальном смысле земным — оно исходило от той самой земли, которую она так тщательно просеивала в поисках следов огня и черепков. Сам я не видел в этом ничего интересного.

Теперь она стриглась короче, а кожа у нее стала коричневой и немного задубела, иссушенная ветром у глаз. Стройная женщина, узкобедрая, легкая и подвижная. Ее тело было практичным. В ней чувствовалась целенаправленность — она была из тех непосед, что стремительно и неслышно проходят по комнате, босиком, в болтающемся свитере. Она любила разваливаться на диванах и креслах — руки свисают, ноги на кофейном столике. У нее было чуть удлиненное лицо, крепкие ноги, ловкие сноровистые руки. Старые снимки Кэтрин с отцом и сестрами выдавали ее прямоту, которая словно притягивала к себе, становясь фокусом изображения. Вы видели, что эта девушка воспринимает мир всерьез. Она верила, что игра будет честной, и была готова достойно встретить трудности и тяжелые времена. Ее сила и искренность вносили в эти фотографии дисбаланс — особенно потому, что лица ее родных обычно выглядели эскизами на тему канадской сдержанности, исключая те случаи, когда отец был в подпитии.

Я думал, что Греция станет для нее формирующей средой, местом, где она сможет вести ту прямолинейную борьбу, которой, как ей всегда представлялось, и должна быть жизнь. Под словом «борьба» я подразумеваю активную занятость, дело, требующее самоотверженной отдачи.

— Я бы хотел взять Тэпа с собой на Пелопоннес, — сказал я. — Ему понравится. Там пахнет колдовством. Все эти древние укрепления, туман, ветер.

— Он был в Микенах.

— Но в Мистре ведь не был, правда? Или южнее, в Мани. И не видел дворца Нестора. Сладкоречивого Нестора.

— Нет.

— Он же не был в песчаном Пилосе, правда?

— Пожалуйста, Джеймс, успокойся.

— А что будет в сентябре? Наверно, нам следовало бы знать, где он пойдет в школу. К этому уже пора потихоньку готовиться. Когда ты бросишь копать? Где думаешь провести зиму?

— Пока не решила. Посмотрим.

— Что ты хоть нашла-то?

— Остатки стен. Резервуар.

— Скажи, минойцы и впрямь были веселыми и жизнерадостными, как нас теперь уверяют? Что ты нашла за стенами?

— Это было маленькое поселение. Часть его уже под водой. Море поднялось с тех пор.

— Поднялось, значит. И никаких фресок?

— Ни одной.

— А что-нибудь ценное? Монеты, кинжалы?

— Кувшины, в которых хранили масло.

— Целые?

— Осколки.

— Большие кувшины? Как те, что в Кноссе?

— Гораздо меньше, — сказала она.

— Ни фресок, ни инкрустированных серебром кинжалов, крохотные разбитые горшки. Еще и некрашеные?

— Крашеные.

— Повезло дуракам, — сказал я.

Она взяла бутылку и глотнула — отчасти затем, чтобы скрыть, как это ее позабавило. Вошел Тэп, сияющий после мытья.

— У нас абсолютно новенький сын, — сказала она. — Надо мне скорее помыться, чтобы мы могли его покормить.

— Если не покормим, его унесет ветром.

— Точно. Ему нужен балласт. Как думаешь, он знает, что такое балласт?

— Он пишет роман о прериях, а не о море, но я думаю, все равно знает. Готов поспорить на пять драхм.

Он зажег свет. Я приехал сюда, ожидая найти его внешне изменившимся. Он всегда казался мне чересчур хрупким, уязвимым. Я думал, что жизнь на свежем воздухе закалит его. Может, в нем появится что-то первобытное. Кожа обветрится и загрубеет на солнце, уже не будет такой ровной и нежной. Это их скоропалительное путешествие выбьет его из колеи, расшевелит, думалось мне. Но он выглядел так же, как и прежде. Чуть посмуглел, только и всего.

Сейчас передо мной стоял истинный Томас Акстон. Руки сложены на груди, левая нога выдвинута вперед, невозмутимым тоном вещает о балласте на кораблях. Он точно говорил сквозь пустую трубочку. Самый подходящий голос для языка об.

Когда Кэтрин собралась, мы пошли вниз, к гавани. Этот остров еще не пал жертвой туризма. Сюда было трудно попасть, здесь имелась лишь одна убогая гостиница и несколько каменистых пляжей, причем лучшие из них были досягаемы только на лодке. Даже в разгар лета у фонтана стояли максимум три-четыре оранжевых рюкзака — ни тебе сутолоки покупателей, ни сувенирных лавок. Нам предстояло ужинать в одном из двух ресторанчиков-близнецов. Официант постелит нам бумажную скатерть и бухнет на стол посуду и хлеб. Принесет запеченное мясо или рыбу, овощной салат, вино и что-нибудь безалкогольное. Под стульями будут шастать кошки. Навес над нашими головами заполощется на ветру, и мы заткнем края бумажной скатерти за резинку, натянутую под столешницей. Пластмассовая пепельница, зубочистки в стакане.

Она любила простые радости. Их источником была для нее Греция с этим обжигающим ветром, и она хранила верность месту и идее. На раскопках она орудовала мастерком, тяпкой, теми же зубочистками, пинцетом — чем там еще разгребают землю и удаляют с предметов лишнюю грязь. По дюйму в час. Изо дня вдень. Скрючившись в полутораметровой канаве. По вечерам она писала отчеты, рисовала таблицы, фиксировала изменения почвы и грела воду для мытья, себе и Тэпу.

В первые недели она только обстирывала начальника экспедиции и рабочих. Плюс время от времени готовила ленч и помогала убирать в доме, где жили многие археологи. Но когда бюджет урезали, а кое-кто из работников сбежал, начальник, Оуэн Брейдмас, пустил ее в яму. Вот каким было это предприятие. Начальник расхаживал в плавках и с магнитофоном.

Раньше она никогда не участвовала в раскопках. У нее не было ни опыта, ни образования, и ей ничего не платили. После того как мы разъехались, она вычитала об этой экспедиции в справочнике, который назывался, кажется, «Вакансии на полевых работах». Принимаются добровольцы. Проезд и жилье за свой счет. Одежда и инструмент казенные.

Тогда любопытно было видеть, как стремительно растет ее уверенность в том, что это и есть будущее. Другие ее занятия в прошлом, даже те, что ей нравились, никогда не завладевали ею целиком, как завладела одна лишь эта перспектива. Дальше больше. Я стал понимать, что наблюдаю не просто реакцию на наш неофициальный развод, и не знал, как к этому отнестись. Забавно, что люди готовы видеть свое унижение едва ли не в чем угодно.

На фоне моей апатии энергия била в ней ключом. Она продавала вещи, раздаривала их направо и налево, распихивала по чужим гаражам. Одна картина сияла перед ней, как видение перед великим святым: она будет копаться в грязи на острове в Эгейском море.