Визит очумелой дамы - Наталья Александрова

Хотя Луша-то как раз отрывалась по полной программе. Она не сводила глаз с экрана и шуршала фольгой - есть у нее такая детская привычка приносить в кино шоколад.

Отломив кусочек, она сунула его мне в руку, и, чтобы шоколад не растаял, я его съела, хотя под такое кино у меня совершенно не функционировало пищеварение.

Наконец фильм закончился, свет в зале зажгли, и публика снова потекла в холл - потусоваться в ожидании обещанного фуршета.

Увидев, что мои руки основательно перемазаны шоколадом, я покинула Лушу в холле - она как раз увидела какую-то сериальную актриску и застыла в молитвенном экстазе - и пошла на третий этаж, где в этом заведении расположены гардероб и туалеты.

Не успела я уединиться в кабинке, как дверь дамской комнаты хлопнула, раздались шаги и голоса.

- Ты видела - она притащилась сюда! - с испуганным возмущением проговорила одна дама, судя по голосу, прилично за пятьдесят.

- Это не она, - поспешно ответила вторая, скорее всего, та худая загорелая брюнетка в красном, которая окликнула меня перед входом в зал, - я сперва тоже удивилась, подошла к ней - а это какая-то совершенно незнакомая девка, вульгарный примитив.

На "вульгарный примитив" я обиделась и хотела выскочить и сказать все, что я думаю об этой обугленной глисте, но что-то меня остановило.

- Ты уверена? - недоверчиво переспросила первая собеседница. - Цвет волос и этот костюм...

- Совершенно уверена, - ответила загорелая глиста и что-то еще добавила, но остального я не расслышала, потому что рядом со мной спустили воду, и собеседницы тут же замолчали и поспешно вышли из дамской комнаты.

Я, рассерженная и заинтригованная, отмыла руки от шоколада и тоже вышла. Мне хотелось посмотреть, с кем разговаривала та шикарная брюнетка, но, когда я вышла в холл, ее не было видно в обозримых окрестностях.

Посреди холла возвышалось замечательное старинное зеркало в резной раме, и я не удержалась - подошла к нему, чтобы полюбоваться на свою умопомрачительную внешность.

Чудный блекло-зеленый цвет костюма изумительно сочетался с пышными рыжими волосами. Я поправила прическу небрежным жестом светской львицы, и вдруг мужской голос негромко произнес над самым моим ухом:

- Девушка, у вас кровь на пиджаке.

- Что? - Я вздрогнула и обернулась. Эти слова подействовали на меня как ушат холодной воды.

Рядом со мной стоял невысокий мрачный мужчина, похожий на композитора Раймонда Паулса в молодости. Он смотрел на меня в упор, и я как-то зябко поежилась под его взглядом. Казалось, он знает обо мне больше, чем я сама.

- Что? - растерянно и недовольно повторила я. - Какая кровь? Что вы выдумываете?

- Я ничего не выдумываю, - ответил он с каким-то легким медлительным акцентом, скорее всего прибалтийским, - когда вы подняли руку.., вот здесь, в этом месте... - он показал на своем пиджаке внутренний шов под мышкой. Я снова повернулась к зеркалу, подняла руку. Действительно, на пиджаке было небольшое темное пятно. Как мы с Лушей его не заметили? А этот, тоже мне, "Соколиный глаз", тут же углядел!

- С чего вы взяли, что это кровь? - недовольно спросила я прибалта. - Может быть, это варенье!

- Варенье? Под мышкой? - Он усмехнулся одним уголком рта, глаза его остались мрачными и какими-то тревожными. - Нет, девушка, это именно кровь, я по своей работе хорошо знаю, как выглядят пятна крови.

- Что это у вас за работа такая? - надменно осведомилась я. - Киллер, что ли?

Этот мрачный прибалт мне не слишком нравился и хотелось поставить его на место.

- Нет, не киллер, - ответил он совершенно серьезно, но тут его окликнула какая-то бесцветная, коротко стриженная белобрысая девица:

- Рейн, ты идешь или останешься здесь ночевать?

Он повернулся на голос этой белобрысой моли, а я скользнула в толпу: теперь, когда я увидела пятно на костюме да еще этот мрачный тип заявил, что это кровь, мне совершенно расхотелось блистать в свете, и я жаждала только одного - оказаться в Лушиной квартире и снять проклятый костюм.

Луша окончательно потерялась, и я решила не ждать ее, а добираться до дома самостоятельно. Вышла на улицу, быстро миновала скопление дорогущих иномарок возле входа и зацокала каблучками по фигурным плиткам, которыми вымощена Караванная улица.

И вдруг рядом со мной затормозил шикарный темно-зеленый "Мерседес". Дверь его распахнулась, и сильные мужские руки втянули меня в машину.

Я попыталась завопить, но мне тут же заткнули рот какой-то тряпкой. Тогда я принялась пинаться, пустила в ход ногти, изо всех сил боднула головой чей-то крепкий живот.

- У, стерва! - дернулся рядом со мной плечистый мужик, лица которого я не видела. - Она еще и царапается!

- Дай ты ей по башке, Жаба, чтобы успокоилась, - посоветовал второй голос, спереди, с водительского сиденья.

Я попыталась увернуться, удар пришелся не по голове, а по плечу, все равно было очень больно. Водитель "Мерседеса" повернулся к нам, я разглядела худое неприятное лицо с блекло-голубыми глазами. Он уставился на меня и удивленно воскликнул:

- Да это вообще не она! Кого ты подобрал?

- Как не она? - переспросил мой мучитель. - Видишь же, Сивый, и костюм, и волосы...

- Костюм и волосы, - передразнил водитель, - говорят тебе, не она! Выкинь эту куклу к чертовой матери!

- Точно не она? - В голосе того, кого назвали "благозвучным" именем Жаба, по-прежнему звучало недоверие.

- Я же сказал тебе - не она! И прекрати болтать лишнее, делай, что тебе сказали!

Сильная рука толкнула меня в бок, дверца машины распахнулась, и я вылетела наружу, со всего размаху приземлившись на мостовую.

Боль была ужасная. Я рассадила об асфальт колено, ушибла бок и локоть. Кое-как поднялась, убедившись, что переломов, кажется, нет, и заковыляла к тротуару, не дожидаясь, пока на меня наедет какой-нибудь поздний лихач.

Меня выбросили на набережной Фонтанки. Час был поздний, народу на улице - никого. С одной стороны, это было хорошо - я сейчас выглядела наверняка не лучшим образом, с другой - чья-нибудь помощь мне отнюдь не помешала бы. Хотя в наши дни на помощь прохожих лучше не рассчитывать...

Я подняла руку в надежде остановить "извозчика", но когда возле меня притормозили невзрачные бежевые "Жигули", водитель взглянул на меня и тут же рванул с места.

Хорошо же я, должно быть, выгляжу, если даже привычный ко всему питерский "бомбист" предпочел не иметь со мной дела!

Действительно, колено разбито и кровоточит, костюм перепачкан, а уж в каком виде лицо и волосы, я могла только догадываться. Впрочем, реакция частника, который припустил от меня, как черт от ладана, говорила о многом.

Тяжело вздохнув, я побрела пешком к Лушиному дому, проклиная высокие каблуки, преодолевая боль в колене и стараясь выбирать пустынные улицы, чтобы не пугать своим внешним видом поздних прохожих.

К счастью, от Караванной до Рубинштейна не очень далеко, и скоро я, поминая недобрым словом Лушину страсть к презентациям и дармовым фуршетам, карабкалась на ее шестой этаж.

Эта лестница была последним испытанием для моей больной ноги. Мне даже пришлось остановиться для передышки на уровне четвертого этажа, где стенные росписи подробно и с иллюстрациями знакомили жильцов и гостей дома с моральным обликом некоей Лены. Прочитав это красочное сообщение, я посочувствовала неизвестной Лене и поползла дальше.

На этот раз Луша открыла мне сразу же, как только я прикоснулась к кнопке звонка. Видимо, она стояла в прихожей.

- Где ты потерялась? - начала она, но тут разглядела, в каком я виде, и всплеснула руками. - Боже мой, Машка! Что с тобой стряслось? На тебя напали?

- Напали, - простонала я. - Луша, я падаю с ног! Давай сначала что-нибудь сделаем с моей ногой, а уже потом я тебе обо всем расскажу!

Луша захлопотала вокруг меня - помогла снять злополучный костюм, протерла разбитое колено перекисью водорода, залепила пластырем. Потом я забралась в тот закуток, который у нее в квартире считался ванной комнатой, и постояла под горячим душем. Эта процедура помогла мне хотя бы отчасти вернуть утраченное самоуважение, то есть, проще говоря, я снова стала человеком.

Когда я вышла из-под душа, мне хотелось только одного: спать. Луша увидела мои слипающиеся глаза и не стала приставать с расспросами. Она постелила мне на узеньком добродетельном подростковом диванчике, и, как только моя голова коснулась подушки, я провалилась в сон.

Снилась мне какая-то чудовищная белиберда, в которую вплелись события минувшего безумного вечера.

За мной гнался толстый одышливый режиссер с криком:

"Кровь, кровь! На твоей совести кровь! На твоем костюме кровь бедных десятиклассниц!"

У него вдруг выросли огромные кривые клыки, и он пытался вцепиться ими в мою шею, приговаривая:

"Может быть, это начало настоящей женской дружбы!"

Неожиданно за его спиной появился мрачный прибалт и прошептал: