Инспектор по сказкам - Сергей Трищенко

Я вышел из канцелярии, продолжая размышлять.

Не нужны мне волосы – меня лысина вполне устраивает. Стричься не надо – раз, причесываться – два. Колоссальная экономия на шампунях – три. Да и моя эта лысина, не чья-нибудь!

Я вообще люблю все функциональное – джинсы, например, их гладить не надо. Или свитера – по той же причине. А чтобы не бриться каждый день, я бороду отпустил. Времени свободного – завались. Лежи и отдыхай.

Пузырек я в унитаз вылил. Но лучше бы этого не делал.

Я сначала не поверил этикетке – подумал, что простое издевательство. Да и надоели дурацкие намеки относительно моей лысины. Вот и вылил. И не смыл сразу – я решил, что это розыгрыш: налили простой воды из-под крана, напечатали этикетку на цветном принтере… жидкость-то в пузырьке прозрачная была, разве чуть зеленоватая,– я еще подумал: от стекла, наверное. Хотя пузырек сам оказался прозрачный. И запаха никакого.

Выплеснул – и забыл. А пузырек пустой в мусорное ведро выбросил – не стал полный бросать. Еще разобьется ненароком, а я страсть как не люблю мокрого мусорного ведра.

А потом понадобилось перед уходом на работу зайти в туалет… Батюшки! Всякое желание пропало. И ведь что случилось-то: унитаз весь волосами зарос. И причем волосы дыбом торчат.

Мысль мелькнула унылая: что ж мне теперь – брить его каждое утро безопасной бритвой? Электрической-то нельзя – вода рядом. И какая бритва для этого понадобится? Там ведь кривизна отрицательная, бритву нужно брать полукруглую, а где такую искать?

Кое-как водой из бачка шевелюра унитазная пригладилась, но зрелище все равно оставалось жутковатое. Хорошо еще, что в соседнем магазинчике средства для удаления волос продавались. Пришлось срочно покупать два тюбика крема-депилятора и наводить раствор для обезволошивания унитаза. Правда, затраты внеплановые, но чего не сделаешь ради душевного спокойствия.

И все получилось как нельзя лучше: крем не подвел, унитаз облысел – смотрись, как в зеркало.

Так что теперь у меня с унитазом полный порядок – можно приглашать гостей, никто в обморок не упадет.

Так я думал, бродя по коридорам и заглядывая в отделы.

У Сидорчука я задержался. Тот в который раз перебирал свою коллекцию волшебных палочек – ну словно первоклассник счетные!

Я, как зашел, так сразу и брякнул:

– Что, Сидорчук, считать учишься?

Он в ответ счастливо улыбнулся:

– Пятьсот семьдесят вторая! Еще два года – и будет ровно тысяча!

Где он их только берет – не знаю. По моим подсчетам, сказок, в которых фигурируют волшебные палочки, намного меньше, чем он насобирал. Я что-то ни в одном отчете ни разу не встречал упоминаний ни об одной волшебной палочке. Может, потому, что Сидорчук опередил? Да и в детстве, как мне помнится, про волшебные палочки не читал. В русских народных сказках, по-моему, их нет. Волшебные кольца, перстни – да, попадаются. Сапоги-скороходы, скатерти-самобранки – завались. Ковры-самолеты, мечи-кладенцы – имеются. А волшебные палочки… Сколько я ни напрягал память, вспомнить ничего не смог.

Это все влияние Запада, по-моему. Вот в ихних сказках палочки бывают. Впрочем, я не специалист по сказкам, как уже говорил, так что могу и ошибиться; моя специализация, повторюсь, анекдоты.

Командировочные я получил, едва открылась касса, а теперь слонялся по кабинетам в надежде отыскать какого-нибудь случайного попутчика. И к Сидорчуку зашел по той же причине, хотя особо и не надеялся. И оказался прав: Сидорчук только рассмеялся в ответ на мое предложение составить мне компанию:

– Через недельку – пожалуйста. Надоели мне эти волшебники (он у нас специалист по волшебным сказкам) – во как, – и он провел ладонью по шее. Да так убедительно, что я машинально посмотрел на стол, куда должна была тотчас же упасть отрезанная его ладонью голова. Кстати, Бегунков рассказывал, что однажды Сидорчук проделал такой трюк. Но сам я не видел, а Бегунков мог и соврать.

– Хватит с меня волшебников, волшебниц и всяких волшебных дел, – пробормотал я, цитируя Гудвина из "Урфина Джюса и его деревянных солдат".

– Именно, – подтвердил Сидорчук. – Золотые слова. Да ты не переживай, ничего там страшного нет, – успокоил он меня. Я только что оттуда. Там все спокойно. Чего они бучу поднимают – не ясно. Погляди лучше, какая резьба, – он взял в руки палочку.

Я решил немного умерить его восторги, а заодно и хорошее настроение, излив на него свою досаду от его отказа и сказал:

– Ты помнишь, что стало с коллекцией Пенетратова?

– Ну? – насторожился Сидорчук, хорошо зная, что память на подобные случаи у меня отменная.

– Он собирал ковры-самолеты и насобирал чуть ли не сотню, – начал рассказывать я, устроившись, по своему обыкновению, на углу стола. – Как говорится, "одна, но пламенная страсть". Ни книг он не читал, ни в карты не играл, ни в рестораны не ходил, ни женщин у него не было, а стало быть, и жизни не было…

– Ладно, – прервал меня Сидорчук, морщась, – чем все кончилось-то?

– Как обычно кончается, – пожал я плечами, – помер он. Наследников не оказалось, все вещи сдали в комиссионку и распродали. И разошлись ковры-самолеты по рукам. А никто ведь не знал, что это ковры-самолеты – он никому из наших не говорил, что собирает такую коллекцию, ну, может, одному-двум, официально же оно не поощряется, сам знаешь… (Сидорчук покосился на волшебные палочки) А наших, кто знал, как раз и не было – ни на похоронах, а тем более когда милиция вещи описывала: то ли в командировках сидели, то ли в отпусках, то ли просто не пошли, то ли забыли. И висят теперь эти ковры-самолеты на стенах в разных квартирах, греют спины и бока. А если на полу лежат – то и пятки со ступнями. И никто не знает, что они – ковры-самолеты. И что стоит сказать всего пару слов… Обидно! Главное – никто не знает, где они теперь, где их моль чикает.

– Да брось ты! – отмахнулся Сидорчук. – Палочки у меня в кабинете хранятся. В случае чего… не пропадут.

– Ну, смотри, – я поднялся со стола, – я же не к тому тебе рассказывал, просто вспомнилось…

И я вышел, оставив Сидорчука в жестоком раздумье. А и в самом деле – чего сказки хиреют в последнее время? Да вот такие Сидорчуки и порастаскали все волшебства себе на удовольствие. И чего бы не оставить сказки в покое? Пусть себе развиваются самостоятельно. Раз уж сделали эту резервацию, надо и дальше влиять на них как можно меньше. Я-то вот ничего не беру… И вообще стараюсь там лишний раз не появляться, если не посылают.

Старая сплетница Малютова, к которой я зашел лишь по острой необходимости – отметить убытие в командировочном удостоверении и поставить печать, – едва я вошел, ловко накрыла что-то на столе обширной книгой регистрации входящей корреспонденции и принялась вписывать в нее бумажки из толстой кипы, предусмотрительно лежащей сбоку – якобы занимается делом. Но я-то прекрасно знал (не уверен, знают ли другие, ни с кем на эту тему разговор не вел: не люблю сплетен), какое такое "что-то" она прятала: это было золотое блюдечко и наливное яблочко. Как она их достала – неизвестно; сама Малютова в командировки не ездила. Должно быть, привёз какой-то недоумок. И вот теперь она развлекалась тем, что подглядывала за личной жизнью сотрудников и известных мировых личностей – из тех, кто еще не установил у себя портативных автоматических противоподсматривающих антиблюдечково-антияблочковых устройств (ПАПАБАЯУ), – а потом трепалась об увиденном направо и налево, напропалую привирая при этом – чтобы скрыть следы – что она все вычитала в иностранной "желтой прессе". Это на каком же языке? Она и родной-то почти забыла.

– Отметьте командировочку, Марта Порфирьевна, – медовым голосом попросил я, сдерживая просящуюся на язык кличку: Ехидна Змеевна.

Утопил бы я ее в том меду, как Александра Македонского, если бы мог. Пока я не узнал, чем она занимается и не поставил себе ПАПАБАЯУ (см. выше) – по большому блату, между прочим, и за большие деньги – она уже успела сделать мне одну гадость. И, может быть, если бы не она, я бы сейчас… но не будем о грустном.

– Уезжаете? – не менее сахарно (но сахар-то – с "Бораксом"!) ответствовала она. – Вы бы водички живой мне там прихватили, Иван Александрович…

– Непременно, – пообещал я, – как только буду источник инспектировать, так и наберу баночку. Или фляжечку.

Она отметила мне командировку и я вышел, бормоча себе под нос, чтобы она не услышала:

– Водички тебе живой… мертвой бы тебе водички!

Но бормотание мое явилось прежде всего результатом плохого настроения, возникшего, опять же, по причине необходимости общения с Мартой Порфирьевной; или же результатом речевого автоматизма в изыскивании филологических антонимов (живая – мертвая). Что же касается сути дела, то я знал: мертвая водичка ее не возьмет. Был уже случай… Может, мое плохое сиюминутное настроение как раз оттуда. Оттого, что тогда не получилось, воспоминание мучило меня до сих пор.